Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Передайте Дмитрию Антоновичу! Пусть не рассказывает о том, как мы вкладывали деньги в «чемадурики»! — попросил он, держась за живот.

— Передам!

— И пусть обязательно скажет, что у нас живут двадцать народных артистов. Хорошо?

— Хорошо.

— Вы думаете, телевидение нам поможет?

— Конечно!

— Когда это все закончится?! — всхлипнул Аркадий Петрович, исчезая.

А Кокотов вдруг задумался о том, что же будут воровать друг у друга люди, когда на последнем этапе антропогенеза перейдут в корпускулярно-волновое состояние? Видимо, найдут что…

Тем временем загримированный Имоверов поднялся со стула. Влажная блондинка, уложив его русые волосы, теперь поправляла ему пиджак и ворот рубашки, а кожаная дама дошептывала текст, но вдруг лицо знаменитости исказилось обидой, он замотал головой, что-то сердито буркнул гримерше, вытряхнул губы редакторши из своего уха и скрылся в джипе, хлопнув дверцей. Оператор в сердцах сплюнул и погладил камеру, словно пулеметчик, уговаривающий сам себя погодить со стрельбой, пока враг не подойдет ближе. Престарелая общественность заволновалась. Даже опытный Жарынин нехорошо нахмурился и достал из кармана мобильник.

Но кожаная дама, чтобы всех успокоить, подняла руку и громко объявила:

— Не волнуйтесь! Сейчас начнем съемку! Кто будет говорить?

— Я! — выступил вперед старый фельетонист.

— Не стоит, дедушка! — ласково упрекнул Кеша.

— Надо, внучек! Если не мы, то кто же?

— А вы у нас кто? — участливо спросила кожаная, приготовив блокнот и ручку.

— Иван Болт! — Ян Казимирович почему-то решил отрекомендоваться своим прославленным газетным псевдонимом.

— Тот самый?! — в восторге воскликнула дама.

— Конечно! — побагровел от удовольствия старик, а Кокотов подивился подкованности телевизионщиков.

— Замечательно! Кто еще?

— Ящик. Где Ящик?.. — Ян Казимирович начал беспокойно озираться.

— Не волнуйтесь! Мы вас и так снимем, без ящика… — успокоила редакторша, видимо, решив, что ветеран тревожится из-за своего малого роста. — Кто еще?

— Я буду говорить! — объявил режиссер, выступив вперед.

— Вы? Кто вы?

— Жарынин.

— Господи, не узнала! Будете богатым… Отлично! Ой, ну как же я такого человека не узнала! — запереживала кожаная дама.

Дмитрий Антонович незаметно бросил на соавтора короткий взгляд, исполненный скромного торжества.

— А можно в стихах? — выступил вперед лысый, как кегля, комсомольский поэт, одетый в зеленую штормовку с выцветшей надписью «Братск».

— Нужно в стихах! — обрадовалась редакторша. — Как вас зовут?

— Верлен…

— Даже так?!

— …Тимофеевич Бездынько.

— Надо же! Просто какая-то кунсткамера знаменитостей!

— Я… Я буду говорить! Запишите! — Из-за спин вдруг раздался воспаленный голос Жукова-Хаита.

— Вы?! Да у нас сегодня настоящее созвездие! Только что помнила вашу фамилию… Забыла! Дурацкая работа!

— Жуков-Хаит!

— Ну конечно же — Жуков-Хаит… Ах ты, господи!

И тут Кокотов наконец догадался, что кожаная дама никого на самом деле не знает, а просто валяет профессиональную дурочку, чтобы расположить к себе обитателей «Ипокренина», где, как ей объяснили, нашли последний приют состарившиеся знаменитости. Жарынин тоже понял это и отвел глаза в гневном смущении. Однако редакторша энергично увлекла всех желающих выступить в отдаленье, спрашивала их о чем-то и строчила в блокноте. Наконец из джипа появился на свет Имоверов. На нем теперь были фиолетовые брюки, шелковый пиджак цвета взбесившейся канарейки и черная майка с меткой «Армани».

— Ну, вот я и готов! — Он встал перед камерой. — Как я вам теперь?

— Потрясающе! — воскликнула кожаная, насельники одобрительно закивали, а оператор, зверски прищурив левый глаз, взялся за камеру.

Паренек в бейсболке угодливо подал звезде микрофон, а тот принял его точно скипетр. Черенок микрофона был вставлен в кубик, на гранях которого красовалась разноцветная аббревиатура «ТВ-Плюс».

— Ну, кто первый? — ласково спросило лицо канала.

— Он! — Кожаная показала на Болтянского.

— Я, — выступил вперед старичок.

Редакторша подскочила к ведущему, показала ему страничку в своем блокнотике и еще что-то дополнительно доложила в ухо.

— Ага! — радостно кивнул Имоверов. — Работаем!

Оператор посмотрел на него глазами пулеметчика, у которого в разгар боя кончились патроны.

— Яков Казимирович, — игриво спросила телезвезда, — не отдадим ведь рейдерам «Ипокренино»? Москву-то врагам не отдали!

— Ян Казимирович, — обидчиво поправил знаменитый фельетонист.

— Ну конечно, конечно же, Ян… — Ведущий метнул нехороший взгляд в кожаную даму, а та виновато уткнулась в свой блокнот. — Ян Казимирович, не отдадим «Ипокренино»? Москву-то врагам не отдали!

— Не отдадим! — затвердевшими от волнения губами ответил бравый дед.

— А говорят, когда-то вы писали в «Правду» фельетоны под псевдонимом «Иван Болт» и могли снять с работы любого министра. Все хапуги Советского Союза боялись вас как огня!

— Писал… Мог… Боялись… — телеграфически подтвердил Болтянский.

— Так в чем же дело? Сразите врага штыком сатиры! Или силы теперь уж не те? Или нет пороха в пороховницах?

— Порох-то есть! — обиделся Болт. — Сталина нет! Да и «Правда» уже не та…

Кожаная дама сделала удивленные глаза, Имоверов слегка нахмурился и зашел с другого бока:

— Ян Казимирович, вы ведь по корням-то поляк?

— Поляк. Но я советский поляк!

— Это, конечно, ясно… — вздохнуло лицо канала, чувствуя, что разговор приобретает идеологическую пакостность. — Откуда вы родом?

— Род Болтянских из-под Збыхова… — бодро ответил дед.

Кеша, до этого с иронией наблюдавший за бенефисом прадедушки, вдруг сморщил лоб, и на его лице появилось то страдальческое выражение, с каким америкосы произносят свое: «O, no!». И действительно, случилось худшее: голос старого фельетониста сделался вдруг каким-то патефонным — и началось:

— Мой дед Станислав Юзефович Болтянский попал в Сибирь за участие в польском восстании. В Тобольске он женился на дочке ссыльного поляка Марысе…

— Однако вернемся из генеалогических недр истории в настоящее! — бодро попытался исправить ситуацию Имоверов.

Но не тут-то было!

— …О, это была романтическая история! Он стрелялся из-за нее с офицером Захариным, был ранен и шел под венец с неподвижной рукой на черной перевязи…

В глазах кожаной дамы возник ужас, она панически замахала руками, но остановить Болта было невозможно. Однако Кокотов и не слушал ветерана. Нет, он, умирая сердцем, следил за тем, как из дубовых дверей выпорхнула Наталья Павловна в белом ломком плащике и с тем же самым крокодиловым портфельчиком в руке. Походкой сильфиды, опаздывающей на бизнес-ланч, она направилась к красному дамскому «Крайслеру», села в машину и, лихо развернувшись, уехала. При этом Лапузина даже не взглянула на телевизионное священнодействие. Иннокентий, кстати, тоже пристально смотрел в ее сторону, даже сделал такое движение, словно хотел догнать Наталью Павловну, но не решился оставить прадедушку в трудную минуту…

— …женился он, вопреки воле отца, уже не на польке, а на русской — дочери купца второй гильдии Антонине Коромысловой…

— Стоп-стоп-стоп! — замахала руками редакторша. — Ян Казимирович, мы же договорились: очень коротко и по существу! Вы поняли?

— Понял!

— Тогда работаем! Тишина!

— …У них было четыре сына: Бронислав, Мечислав, Станислав. Я четвертый, младший.

Бедный Иннокентий покраснел и, стыдясь, отвернулся.

— Стоп! — приказала кожаная. — Нам не нужна история вашего почтенного семейства! Нам нужны сегодняшние проблемы. Вы поняли меня?

— Понял. Когда грянула революция, мне было всего семь лет, но я хорошо помню, как отец, сильно болевший, призвал нас к своему одру и сказал…

— Стоп! Хватит! — взвизгнула дама и мягко упрекнула Имоверова: — Алексей, ну спросите вы хоть что-нибудь! Не молчите! Работаем!

— Ян Казимирович, а как вы тут вообще поживаете? Как вас кормят? — душевно поинтересовалась звезда.

— Плохо кормят. Сосиски стали вот такусенькие! — ветеран показал полпальца — Нет, я что-то не то говорю… Пусть лучше Бездынько… А где Ящик?

— Дался же вам этот ящик! Хорошо, спасибо, Яков Казимирович, достаточно! — поблагодарила кожаная. — Кто следующий?

— Я! — выступил вперед Жуков-Хаит…

Редакторша шепотом проинструктировала Имоверова, тот приосанился и спросил строгим голосом:

— Так кто же хочет, Федор Абрамович, отнять у ветеранов культуры легендарное «Ипокренино»?

— Инородцы! — рявкнул он так, что старичков откинуло назад, а лицо кожаной исказил политкорректный ужас.