Наковальня льда - Майкл Роэн

— Сир, отдайте нам его, пожалуйста! Он… — Она задохнулась от негодования. — Вся наша деревня, даже малые дети… погнали нас на корабль… моей дочери было только десять лет, и он… пришел и забрал…

Керморван взглянул на Элофа. Среди женщин не было девочки такого возраста. Он мягко отвел от себя руки рыдающей женщины.

— Этот человек будет жить лишь до тех пор, пока не расскажет нам все, что он знает. Ты видела много ужасного, и я сожалею об этом. Но я сам совершу суд над ним, как подобает моему положению. Или ты, — тихо добавил он, обратившись к Элофу, когда они отозвали стражников. — Ибо у тебя тоже есть свои счеты с этим существом.

Элоф покачал головой.

— Ты имеешь право вершить суд, а я нет. И что бы там ни было раньше, сейчас я вижу перед собой лишь раненого старика.

Он наклонился над эквешцем, чтобы ослабить путы, и был вознагражден плевком в лицо за свое милосердие.

— Ты! Теперь я вспомнил тебя! — Эквешский вождь четко выговаривал сотранские слова, как будто его учили языку. — Прошло много лет, но я не забыл! Северный щенок, которого забрал с собой великий шаман…

Он жутко усмехнулся, и что-то заклокотало в его горле.

— Должен был убить тебя тогда, съесть твою печень… и его тоже, чтоб он сгнил! Это он довел меня до этого, меня и мой клан!

— Что? — с мрачной озадаченностью спросил Керморван. — Пощадив всего лишь одну жизнь?

— Нет, глупец! — выдохнул старик. Казалось, он наслаждался своими страданиями и хотел лишь излить переполнявший его яд на любого, кто станет слушать. — Он великий воин… даже ты узнаешь его мощь, когда встретишься с ним! Я еще не лишился разума… мы не отправились бы на юг так скоро и так далеко, не будь его воли. Зачем плыть на юг, когда в северных землях осталось так много мяса на костях? Слишком далеко, слишком рано, слишком мало сил…

— Тогда почему ты подчинился воле этого человека? — тихо спросил Керморван, опустившись на одно колено. — Он принадлежит к могущественному клану?

— Кланы! — Смех прозвучал как царапанье гвоздя по грифельной доске. — Он уничтожает кланы! Убивает вождей, извращает древние пути айка'я-ваша ! Хочет, чтобы мы объединились с Бобром, Орлом, Лягушкой, нашими старыми врагами, чтобы сокрушать силой множества, подобно Великому Льду. Многие согласились, я сказал «никогда», остальные — пока он не наберет силу. А потом настала ночь, когда все головы склонились перед ним… страх, которому ничто не может противостоять… клинок, не наносящий ударов… Мое проклятие и проклятия всех моих предков на нем и на вашем семени, собачий кал, скотоложцы, прибрежная падаль — Май'еша сикау'хаи …

Вождь сипло откашлялся и забормотал проклятия на родном языке.

— Куда направлялся ваш флот? — требовательно спросил Керморван. — Обратно домой?

Но старый эквешец отказался отвечать, даже когда Керморван приставил меч к его горлу, хотя по-прежнему сверкал желтыми глазами и быстро поворачивал голову из стороны в сторону, подобно древней ящерице. Он сказал все, что хотел, и более не собирался отвечать на вопросы.

— От него ничего не добьешься, — с сожалением сказал Керморван. — Лучше покончить с этим сейчас. Элоф, тебе больше нечего спросить… Элоф?

Элоф тяжело опустился на палубу и обхватил голову руками.

— Что с тобой стряслось? — поинтересовался Керморван.

— Ты слышал его слова, — прошептал Элоф, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. — Тот человек, тот великий шаман — страх, которому ничто не может противостоять, клинок, не наносящий ударов, — Керморван, он был моим мастером! И я своими руками выковал этот меч!

Старый вождь тоже все слышал и понял. Его хриплый клекочущий смех вознесся к небу.

— Тогда пусть твой собственный клинок поразит тебя! Пусть груди твоих дочерей наполнят наши пиршественные котлы…

Но Керморван был не тем человеком, с которым можно шутить. С потемневшим от гнева лицом он резко обернулся. Элоф услышал свист клинка, а затем глухой удар, когда лезвие рассекло плоть — один, два, три раза. Смех сменился протяжным, воем, затем бессмысленным бульканьем и стих. Женщины разразились восторженными воплями, и один голос выкрикнул: «Его смерть была нелегкой!»

— Бросьте эту падаль за борт! — отрезал Керморван. Наклонившись к Элофу, он помог кузнецу встать. — В отличие от тебя я не понял всего, что слышал. Ты расскажешь об этом позже, когда мы сможем остаться наедине. Но сейчас скажу одно: я не вижу в тебе великого зла. Если что-то, сделанное твоими руками, было обращено к дурной цели — что ж, кому, как не тебе, следует исправить содеянное? Подумай об этом!

Через два дня после морского боя корсарский корабль проплыл между высокими утесами северной бухты, зарылся носом глубоко в серебристый песок пляжа и остановился с протяжным скрипом, словно человек, удовлетворенно вздыхающий после тяжкой работы. На берегу развели огромный костер, и утомленные корсары легли спать, пока женщины готовили еду и грели вино, взятое из эквешских бочек. Затем началось пиршество. Уединенный берег огласился буйными криками и песнями. Элофа, который поначалу сидел отдельно от остальных, принимали как брата и поили вином, восхваляя его мужество и мощные удары, расчистившие путь для абордажной команды. Он был самым молодым из них и довольно хорош собой, а потому привлекал внимание многих женщин, особенно помоложе. Они мимолетно прижимались к нему, обвивали руками за шею или увлекали в неистовые пляски вокруг костра. Это не смущало Элофа, ибо вино приглушило темные мысли, и за всю свою жизнь он мало что знал о женщинах. Лицо Кары какое-то время вставало перед ним в языках пламени, но он мог чувствовать руки, обвивавшие его шею, а губы, прижимавшиеся к его губам, были живыми и теплыми. Пары подогретого вина затуманили его разум, словно дыхание на стекле. Он зашатался, и две девушки поддержали его — одна худая и рыжая, другая плотно сбитая и темноволосая, с яркими глазами, в которых сверкало обещание. Вино держало весь лагерь в своей хватке, воздвигнув крепкую стену против ужасов последних дней и открывая путь к новым утехам. Корсары знали мало ограничений, а женщины утратили то немногое, что у них было, после резни и похищения. Вскоре теплый песок наполнился обнаженными телами, извивавшимися в прихотливом танце, глухими ко всему, кроме своей внутренней потребности. Элоф пошатывался и бродил среди девушек, бессмысленно хохоча и дрожа от возбуждения. Они отвели его в небольшую пещеру у подножия утеса и осторожно опустили на сухой песок. Их одежды, рваные и оскверненные смертью во многих формах, упали рядом, оставив лишь живую плоть и горячую кровь. Тьма и блаженное забытье струились в жилах Элофа, шумели в его голове. Он сознавал лишь прикосновения теплой плоти, окружавшей его, влажную кожу, трепетавшую под его пальцами или прижимавшуюся к его телу. Груди раскачивались над ним, словно спелые фрукты, и он припадал к ним жадными губами. Он поворачивался от одной женщины к другой, принимая и раздавая животные ласки. И однако, когда их дыхание учащалось, когда ослепительное пламя с ревом поднималось на небывалую высоту, а удары молота разбрасывали искры, сплавлявшие воедино сплетенные тела, он видел перед собой Кару и обнимал ее. Кара была призраком в пламени, пожравшем его в одно мгновение и оставившем лишь тлеющие угли. Затем сон окутал все темным покрывалом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});