Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

– Я ждал, что вы спросите об этом, Банни, и должен признаться, что давненько не имел такого повода для гордости. Конечно, для начала я мгновенно распознал вас через эти тюремные статейки – они не подписаны, но чувствовалась рука моего кролика, побывавшего в клетке!

– Но кто дал вам мой адрес?

– Я выпытал его у вашего замечательного редактора: наведался к нему среди ночи – по ночам я выхожу прогуляться вместе с другими привидениями – и слезно умолял целых пять минут. Я ваш единственный родственник, на самом деле у вас другое имя – если бы он стал настаивать, я бы назвал мое. Но он не настаивал, Банни, и я, пританцовывая, спустился по лестнице с вашим адресом в кармане.

– Вчера вечером?

– Нет, на прошлой неделе.

– Так и объявление, и телеграмма – ваших рук дело!

Я, конечно же, от волнения забыл и о том и о другом, но мне, похоже, вообще не стоило объявлять о своем запоздалом открытии столь торжественно. Потому что Раффлс посмотрел на меня, как смотрел раньше, и меня ужалил его прищуренный взгляд.

– К чему все эти хитрости? – обиженно воскликнул я. – Почему вы не могли просто приехать ко мне в кэбе?

Он не сообщил мне, что я, как всегда, безнадежен. Он не назвал меня своим милым кроликом.

Он помолчал немного, а затем заговорил – и его тон заставил меня устыдиться собственного.

– Видите ли, Банни, сейчас существует два или три меня: один покоится на средиземноморском дне, другой – старик австралиец, который мечтает умереть на старой родине, но которому не грозит большая опасность умереть где бы то ни было. Старик австралиец не знает в городе ни души, он должен быть последователен, иначе его разоблачат. Эта сиделка Теобальд – его единственный друг, и он и так видит многовато, пускать ему пыль в глаза нужно с умом. Улавливаете? Вся соль как раз в том, чтобы выбрать вас из толпы, да еще при помощи старины Теобальда – что может быть лучше! Поначалу он стеной стоял против того, чтобы тут вообще кто-то появлялся. Естественно, хотел владеть мной единолично, но он согласится на что угодно, лишь бы не убить курочку, несущую золотые яйца! Он получает по пять фунтов в неделю, пока поддерживает во мне жизнь, и собирается жениться в следующем месяце. В каком-то отношении это печально, но в каком-то – не так уж плохо: ему понадобится больше денег, чем он предполагает, и на крайний случай он всегда может нам пригодиться. А пока он ест у меня из рук.

Я похвалил Раффлсу текст телеграммы, в которой добрая половина особенностей моего выдающегося родственника была втиснута в дюжину странных слов, и разъяснил, как старый негодяй на самом деле со мной обращался. Раффлса это не удивило – в давние времена нам доводилось вместе у него обедать, и мы на всякий случай оценили обстановку его дома с профессиональной точки зрения. Теперь я узнал, что телеграмму с пометкой о вознаграждении за быструю отправку опустили в ближайший ящик на Вир-стрит вечером накануне того дня, когда объявление должно было появиться в “Дейли мейл”. Это тоже было заранее устроено, и Раффлс боялся только, как бы объявление не задержали, невзирая на его настоятельное требование, и я не явился к доктору за объяснениями по поводу телеграммы. Но обстоятельства складывались благоприятно, и риск свелся к минимуму.

Самая большая опасность, по мнению Раффлса, подстерегала совсем рядом: немощный инвалид, каковым он якобы являлся, каждую ночь боялся наткнуться на Теобальда где-нибудь поблизости от квартиры. Но у Раффлса имелись наготове средства снизить и этот риск – он подробно рассказал о целом ряде ночных приключений, на удивление, впрочем, невинных. А пока он говорил, я кое-что заметил. При входе в квартиру первая же дверь вела в его комнату. Длинная внутренняя стена отделяла ее не только от коридора, но также и от лестничной площадки. Таким образом, лежа в постели, Раффлс мог слышать каждый шаг по голым каменным ступенькам, и он всегда замолкал, если кто-то поднимался, до тех пор пока неизвестный не проходил мимо двери. В тот день явились еще несколько соискателей на должность, и моей обязанностью было сообщать им, что ее уже занял я. Однако между тремя и четырьмя Раффлс, внезапно взглянув на мои часы, спешно отправил меня на другой конец Лондона за вещами.

– Боюсь, вы умираете с голоду, Банни. Я, конечно, ем очень мало и нерегулярно, но я не должен забывать о вас. Перекусите где-нибудь по пути, но постарайтесь не объедаться, если сможете. Вечером мы должны отпраздновать нашу встречу!

– Сегодня?! – воскликнул я.

– В одиннадцать, у Келльнера. Можете таращиться на меня сколько угодно, но мы нечасто туда наведывались, если помните, да и персонал там, похоже, поменялся. Так или иначе, рискнем разок. Я зашел туда вчера вечером, говорил как балаганный американец и ровно на одиннадцать заказал ужин.

– Вы были настолько уверены, что я появлюсь!

– Заказать ужин – тут никакого вреда нет. Мы отужинаем в отдельной комнате, но вы можете приодеться, если у вас есть подходящие тряпки.

– Они у моего единственного снисходительного родственника.

– Сколько вам понадобится денег, чтобы забрать их, рассчитаться и привезти сюда все ваши пожитки?

Я посчитал.

– Десятки с лихвой хватит.

– У меня для вас как раз припасена. Держите, и на вашем месте я не терял бы времени. По дороге загляните к Теобальду, скажите ему, что вы приняты, но сейчас вынуждены отлучиться, и я не могу все это время быть один. О черт, чуть не забыл! Купите у ближайшего агента билет в театр “Лицей”, в партер, – агента найдете на Хай-стрит, их там два или три, – а когда вернетесь, скажете, что вам их подарили. Молодого человека надо устранить на вечер.

Я нашел нашего доктора в тесной приемной – и в одной рубашке. Возле его локтя стоял высокий бокал – по крайней мере, входя, я этот бокал видел. Потом доктор встал и попытался заслонить его собой, но так неловко, что я ему даже посочувствовал.

– Значит, вы получили место, – сказал доктор Теобальд. – Как я вам уже говорил и как вы, возможно, уже сами заметили, это та еще синекура. Мои обязанности отнюдь не сахар, другой, между прочим, мог бы и спасовать – вы же сами видели, как этот тип обращается с людьми. Но профессиональные соображения не единственные на свете, а в таком случае приходится проявлять особое снисхождение.

– Но что это за случай? – поинтересовался я. – Вы обещали рассказать, если у меня все получится.

Доктор Теобальд пожал плечами с достоинством, подобающим тому благородному делу, которому он служил; этот жест не противоречил ни одному истолкованию, какое вам вздумалось бы предложить. А затем он внезапно стал холоден. Думаю, я до сих пор говорил более или менее как джентльмен. Но, в конце концов, я был всего-навсего сиделкой. Казалось, доктор внезапно об этом вспомнил и не преминул напомнить и мне.

– А, – проговорил он, – это было до того, как я узнал, что у вас нет совсем никакого опыта, и должен сказать, я удивлен, что мистер Матьюрин тем не менее нанял вас, но только от вас зависит, как долго я позволю ему упорствовать в столь причудливом эксперименте. Что касается его недуга, мой добрый друг, нет никакого проку, если я дам вам ответ, который вам покажется китайской грамотой. Более того, я должен проверить, способны ли вы самостоятельно принимать решения. Могу, впрочем, сказать, что этот несчастный джентльмен являет собой сложнейший и мучительнейший случай, а это налагает на нас немалую ответственность и без тех черт, которые делают его невыносимым. В настоящий момент я вынужден отказаться далее обсуждать с вами моего пациента – впрочем, я сам поднимусь наверх, если найду время.

Он поднялся через пять минут. Я обнаружил его там, когда вернулся в темную комнату. Но он не отказался провести вечер в партере “Лицея”, когда Раффлс никуда меня не отпустил и отдал билеты ему, даже не поинтересовавшись моим мнением.

– И не беспокойтесь обо мне до завтра, – тявкнул высокий тонкий голос, когда врач уходил. – Я надеюсь в кои-то веки как следует выспаться, а за вами могу теперь послать, когда понадобитесь.

iii

Квартиру мы покинули в половине одиннадцатого, когда на гулких ступеньках на время воцарилась тишина. Тишину эту не нарушили наши осторожные шаги. Но на лестничной площадке меня поджидал сюрприз. Вместо того чтобы спускаться, Раффлс повел меня на два пролета наверх – и наружу, на замечательно плоскую крышу.

– У этого дома два входа, – объяснял он среди звезд и дымовых труб, – один ведет на нашу лестницу, другой находится за углом. Но швейцар здесь один, живет он на цокольном этаже под нами и следит только за центральным входом. Мы обойдем его по другой лестнице, к тому же так меньше вероятность столкнуться с Теобальдом. Я научился этому у почтальонов – приметил, что они поднимаются одним путем, а спускаются другим. А теперь – за мной, и смотрите в оба!

Осторожность тут действительно не помешала бы: каждая половина здания имела свой дворик в форме буквы L, а парапеты были такие низкие, что через них легко можно было перекувырнуться прямиком в вечность. Однако скоро мы оказались на второй лестнице, которая выходила на крышу так же, как первая. И двадцать минут из следующих двадцати пяти мы провели в восхитительном экипаже, мчась на восток.