Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

стихийный митинг был организован представителями интеллигенции, которые, пропев гимн перед Исаакиевским собором, с криком «бей немцев!» разворотили мостовую и закидали булыжниками окна здания, после чего отошли в сторону, но

в этот момент появились обычные спутники манифестаций – подростки и хулиганы. Раздались крики: «Надо громить! Идем внутрь»… Толпа хулиганов и подростков через ворота миссии ворвалась внутрь и забралась на крышу. Интеллигентная масса, участвовавшая в манифестации [и забрасывании посольства камнями. – В. А.], начала поспешно отходить назад[229].

Другие современники признавали разношерстность публики, участвовавшей в разгроме, отмечали даже роль великосветских дам. Генерал-майор отдельного корпуса жандармов А. И. Спиридович, наблюдавший погром, обратил внимание, что среди погромщиков, выбрасывавших вещи из окон посольства, особенно выделялась суетливостью «какая-то барышня в шляпке».

Впоследствии «патриотическая» общественность пыталась забыть этот погром как постыдный эпизод в процессе консолидации общества, однако многие усматривали прямую связь между «патриотическими» манифестациями 17–20 июля, разжигавшими национальную ненависть, пробуждавшими хулиганские инстинкты толпы, в которой новоявленные «патриоты» чувствовали свою безнаказанность, и погромом 22 июля. «Это последствие допускавшихся все эти дни патриотических манифестаций, принявших несомненно хулиганский вид», – записал 23 июля в своем дневнике городской голова И. И. Толстой о минувших событиях[230].

Показательно, что в один день с петербургским произошел погром в Барнауле, в процессе которого начался пожар, чуть не спаливший деревянный город. Вначале был разгромлен винный склад, а затем магазины иностранных фирм. Причем пьяная толпа по ошибке вместо немецких разгромила шесть датских торговых фирм.

Десятого октября в Москве также случился немецкий погром, в котором участвовали как студенты, «союзники», так и уличная шпана. В этот день на улицах Москвы встретились потоки представителей разных социальных групп, вдохновленных известиями о победах на фронте и решивших подкрепить успех войск успехами внутренней борьбы с немецким засильем. В газетах сообщалось, что главными инициаторами разгрома немецких магазинов были рабочие. Первой пострадала немецкая фирма «Эйнем» в Верхних торговых рядах. Уже в полдень рабочие сорвали с нее вывеску и потребовали закрытия магазина. Нарядом полиции толпа была рассеяна, но к трем часам пополудни собралась вновь, более многочисленная. Невзирая на слабые попытки полиции не допустить погрома, толпа разбила окна, ворвалась внутрь магазина и уничтожила весь товар – варенье, конфеты, шоколад, пирожные и пр. Кроме того, пострадали магазины «Дрезден» на Мясницкой улице, «Мандль» на Софийке и в Неглинном проезде, «Гаррах», «Циммерман» и «Фирман» на Кузнецком Мосту, «Братья Боген» в Неглинном проезде[231]. Из-за погромов в отдельных частях города было прекращено трамвайное движение. Свидетель погрома В. Мошков писал из Москвы 14 октября 1914 года:

Ужасно обидно, что Москва осрамилась: горсть каких-то мерзавцев разгромила магазины «немецких подданных» – не забыв, конечно, и свои карманы. В числе «немецких» магазинов попали и Кутюрье, Сий и Лоок, Кузнецов, Бландов, Сущевский завод и др., не говоря о множестве немцев – русскоподданных.

Другому свидетелю погромов они напомнили революционные беспорядки 1905 года. Он счел их не патриотическим порывом, а прежде всего проявлением хулиганских инстинктов:

Последние дни самое мрачное настроение вследствие ужасных погромов немецких фирм: буквально вся Москва разгромлена и магазины заколочены досками. Хулиганы буйствовали два дня и жутко было смотреть на попустительство начальства. Это так живо напомнило погромы 1905 г., и так больно задело за живое.

Менее масштабные погромы немецких фирм повторились в Москве 24 ноября, вновь не без участия студентов, которые 10-го отмечали «толстовский день», а 23 ноября вышли на улицы с акцией протеста против ареста депутатов из социал-демократической фракции Думы.

Вероятно, самым известным немецким погромом за годы войны стал московский, имевший место в конце мая 1915 года. Его началу предшествовала череда слухов о немецких шпионах. Петербуржцы отмечали, что уже в первые дни войны «как-то странно сильно» стали говорить о шпионах. У всех на устах была фамилия графини Клейнмихель, «у которой, будто бы, был политический салон, где немцы почерпали много нужных сведений»[232]. Рассказывали, что ее арестовали, а также и бывшего градоначальника Д. В. Драчевского (вероятно, поводом к слухам послужила его отставка в июле 1914 года из-за растраты денежных средств), которого якобы тут же расстреляли. Находились очевидцы расстрела. Поэт и писатель М. Кузмин с некоторым пренебрежением встретил начало войны и игнорировал на страницах своего дневника военные и политические сюжеты, но после того, как 14 августа 1914 года его знакомый показал ему немецкие политические карикатуры, записал в дневнике: «Не шпион ли? Слухи самые плохие»[233]. Развитие германофобии и шпиономании привело к тому, что измену стали искать во дворце. Под подозрения попали императрица Александра Федоровна и ее сестра Елизавета – этнические немки. В московском погроме как раз сыграли свою роль слухи о Елизавете Федоровне. Еще в августе 1914 года пошла молва, что занимавшаяся благотворительностью Елизавета якобы все собранные деньги переправляет своим родственникам в Германию, а теплые вещи раздает немецким и австрийским пленным.

26 мая 1915 года полторы тысячи рабочих московской ситценабивной мануфактуры Гюбнера объявили забастовку, выдвинули требование увольнения с мануфактуры всех служащих-эльзасцев и с национальными флагами, портретами царя под выкрики «Долой немцев» попытались прорваться на территорию оружейного завода Прохорова, где недавно произошел взрыв, приписанный молвой немецким шпионам. Одновременно с ними на Тверской улице собралась толпа женщин-солдаток в количестве ста человек, которые рассчитывали получить от Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны свою еженедельную работу – шитье для армии. Но им было объявлено, что нет пошивочного материала. Женщины стали возмущаться. Кто-то крикнул, что работы нет потому, что «немка» великая княгиня отдала все заказы немецкой фабрике «Мандль».

Помимо этого, стимулами погрома стал слух о том, что служащие на военных заводах этнические немцы являются шпионами, устраивают взрывы на складах с боеприпасами, заминировали несколько мостов через Москву-реку, распространяют холеру, отравляя артезианские колодцы (накануне газеты писали о массовом отравлении рабочих Прохоровской мануфактуры), а в кондитерских магазинах, принадлежащих немцам, продаются отравленные сладости (по этой причине во время погрома толпа не разворовывала кондитерские изделия в магазинах «Эйнем» у Ильинских ворот и «Динга»)[234].

Погром начался с массового шествия рабочих с патриотическими знаменами и лозунгом «Долой немцев». Когда толпа громила мануфактуру Э. Цинделя, в ней уже насчитывалось не менее 10 тысяч человек. Во время погрома она схватила управляющего Карлсена, шведа; сначала его жестоко избили, а потом бросили в реку. Воспоминания современника позволяют реконструировать эмоциональное состояние участников беспорядков, в которых явно проявлялось аффективное начало. Проводивший официальное правительственное расследование антинемецких беспорядков действительный статский советник Н. П. Харламов писал впоследствии в мемуарах: