Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

– Привет! – сказала она чуть сконфуженно, услышав в трубке красивый мужской голос. Красивый, как его обладатель. На заднем плане гудело праздничное многоголосье. Беспокоить Симона было крайне неудобно. – Это Мария Каравай, помните? Мы еще нашли с вами вместе герб бен Менакена…

– Мария! – Интонация мгновенно сменилась на ласковую. – Конечно! Как продвигается ваше расследование?

– По-разному, – уклончиво ответила Маша, вспомнив плавающий в канале Брюгге труп Шарнирова, горящий дом антиквара и прораба, качающегося в петле, как уставший маятник. – Но есть некоторый положительный сдвиг, и мне нужен ваш совет.

– Конечно, слушаю.

Маша услышала, как он вышел из шумного помещения и закрыл за собой дверь.

– Я хотела бы, чтобы вы перевели мне несколько слов на иврите…

– Без проблем. Я сейчас за городом, на свадьбе у друга. Но могу подойти к вашему отелю. – Он вдруг смутился. – Только это будет поздно. Или завтра, но…

– Это не страшно, если поздно, – быстро перебила его Маша. – Я буду ждать.

Она повесила трубку, и взгляд, как намагниченный, снова вернулся к смутно поблескивающим на подоконнике плиткам. И тут же ее пронзила мысль еще более элементарная: а как же порядок букв? На камине они явно шли в определенной последовательности, составляющей, как она надеялась, слова. Но отбитые Шарнировым и несколько раз перепроданные, изразцы, конечно же, смешались… Маша приуныла, но потом пошире распахнула шторы и начала выкладывать плитки прямо на покрывале. Она пыталась вспомнить, как они лежали тогда, когда ей их анонимно принес Шарниров: четыре ряда по пять или пять рядов по четыре? Маша задумалась, поменяла плитки местами – да, скорее чуть более длинный и узкий вариант. Пригляделась: мальчишки явно играли на одной и той же улице, но на самом краю изразца всегда оставалась частица детали архитектурного обрамления или пейзажа: это мог быть край стены, или камешек с пучком травы у дороги, или поставленное набок колесо, от которого на плитке недоставало правой трети. Маша терпеливо просматривала ряд за рядом и вдруг победно усмехнулась и хищно дернула рукой, чтобы поменять изразцы местами – часть камушка нашла свою половинку, колесо стало целым, а в пучке травы затерялся на другом изразце какой-то мелкий цветок. И одновременно крупные детали начали складываться в более общую картину – так стало понятно, что поверху изразцов на фоне изящно намеченных облачков выделяется островерхая крыша с круглым окном, за ней – башня в готическом стиле. Маша, склонив голову на плечо и прикусив губу, всматривалась в детские игры, когда вдруг громкой трелью взорвался телефон в номере. Маша вздрогнула и взяла трубку – это был Симон.

– Я внизу. Смог вырваться пораньше. Спускайтесь со своим ивритом.

– Ммм… Не могли бы вы лучше подняться ко мне? – смущенно попросила она. – Мой иврит записан на более тяжелых носителях, чем бумага.

– На скрижалях? – хохотнул Симон и добавил: – Ладно, говорите номер комнаты.

Через пару минут он появился в дверях: такой же красавец, каким Маша его запомнила. Только теперь еще несколько нетрезвый красавец, что ему даже шло: щеки порозовели, темные глаза смеялись, когда он переступил порог ее номера, где сразу же стало тесно.

– Ну и где ваши скрижали? – спросил он и сразу осекся, увидев разложенные на кровати плитки. – Ага. Вот оно какое, ваше искусствоведческое исследование. Дайте-ка поглядеть… – Он подошел к кровати и внимательно осмотрел мерцающие на покрывале плитки.

Маша молча стояла за его спиной.

– И где ж тут иврит? – с улыбкой поднял голову он.

– Здесь, – кивнула Маша на кровать. – Сейчас я вам покажу. – И она полезла в сумку за уже второй распечаткой фотографий. Только теперь каждая плитка представляла собой десятую часть своего обычного размера, и все они уместились на одном листе.

Симон взял страницу в руки, прищурился и с восхищением воззрился на Машу:

– Браво! Это действительно иврит.

Он перевел взгляд обратно на изразцы. Медленно прочел: «Дом Розалинды. Подпол. Вторая четверть».

Он вопросительно поглядел на Машу, но она ошеломленно молчала, переваривая информацию, к которой ей пришлось идти столь окольными, трудными и опасными путями.

– И все? – спросила она.

Симон кивнул:

– Ну да.

– А улица? – умоляюще посмотрела на него Маша. – Где находится этот самый дом Розалинды?

Симон пожал плечами.

– Не знаю. Больше тут ничего нет. Может быть, существовали другие изразцы? Просто затерянные во времени и пространстве? Все-таки больше четырех столетий прошло.

– Нет, – покачала головой Маша. – Я почти уверена, что других изразцов этой серии не существует.

Симон ободряюще ей улыбнулся:

– Знаете, такой результат – это уже победа. Думаю, вы справились с заданием.

Маша бледно улыбнулась в ответ – обида жгла ее изнутри: неужели это конец?! Тот финиш, ради которого она пересекла пол-Европы, потеряла кучу времени и сил? Все, ради чего, возможно, убивали этих несчастных в Москве и в Брюгге?

Разочарование так ясно было написано на Машином лице, что Симон приобнял ее за плечи, пытаясь утешить.

– Хватит, Мари! Уверен, на площади Саблон найдется бар, который сможет вас, кхм, подбодрить.

– Я не знаю, – мрачно ответила Маша.

– Это был риторический вопрос, – подмигнул Симон. – Как раз-таки тут такой и имеется. Гран-де-Сель – слыхали? Ну конечно же, нет. – Он неумолимо увлекал ее к двери. – Вы же, кроме своих архивов, небось ничего в Брюсселе-то и не видали. На «Писающего мальчика» хоть ходили поглазеть?

Маша помотала головой.

– Вот и славно. Возле Гран-де-Сель писающих мальчиков после полуночи – хоть отбавляй! А все от нехватки общественных туалетов. Пойдемте, Мари, зальем вашу грусть по-бельгийски.

– Это как? – спросила Маша, уже выходя на прохладную, дышащую недавним дождем площадь перед темнеющей громадой церкви.

– Это пивом, – доверительно шепнул ей Симон. – Хотя вы, конечно, можете сделать это и по-вашему, водкой. Какая-нибудь вариация на водочную тему там точно найдется!

И он торжественно толкнул стеклянную дверь, за которой было тепло, звучал протяжный голос Пресли, а вокруг барной стойки, перекрикивая друг друга, толпились многочисленные любители ежевечернего пития в приятной компании.

* * *

Маша поднялась в свою комнату в отеле только к часу ночи – с горя она справилась с огромной кружкой нелюбимого ею пива, и голова от усталости и алкоголя казалась тяжелой, как та самая кружка. Она рухнула в постель, но в бока впилось что-то острое. Ах да! Изразцы.

Маша села и стала собирать плитку, сложила ее в несколько стопок на подоконник. Качаясь, вернулась обратно в постель и мгновенно уснула. Проснулась она так же внезапно и широко распахнула в полной темноте глаза. Что-то важное только что пронеслось в ее голове – то ли сон, то ли воспоминание, настолько существенное, что силой вырвало ее из объятий Морфея. Маша вспомнила свой первый день в Брюсселе, прогулку по кварталу Саблон, антикварную лавку и самого антиквара недалеко от бара Гран-де-Сель, где они только что с таким удовольствием провели время с Симоном… Что он тогда сказал про ее изразцы? С точки зрения эстетики той поры на них слишком много сюжетов: изразцы обычно лаконичны, заявил антиквар, либо персонажи, либо пейзажи, либо звери… Но у нее на изразцах городской пейзаж был так же существен, как и играющие дети. Маша нащупала в темноте выключатель – комнату залил слабый электрический свет. Не без труда выбравшись из постели, она села на прикроватный коврик и стала выкладывать давешнее панно из изразцов, но уже на полу. А разложив, легла обратно в постель и, подложив ладонь под щеку, несколько минут внимательно оглядывала картинку в целом, впервые не отвлекаясь на детей, а сконцентрировавшись на том, что их окружало. Эти дома, крыши, колокольня, церковная кровля с круглым витражом не были плодом воображения неизвестного художника, поняла она. Это была улица. Конкретная улица в конкретном городе. Где стоял дом Розалинды.

Андрей

Иногда достаточно сойти с поезда под звуки бравурного «Москва – златые купола», как телефон начинает истошно трезвонить в кармане с хорошими новостями.

– Привет! – Голос Камышова звучал приглушенно. – Хорошую новость хочешь?

– Кто ж ее не хочет. Валяй.

– Помнишь, ты перед отъездом велел мне покопаться в прошлом некоего Леонтьева Николая? Ну, официанта из «Пушкина», вдруг заинтересовавшегося антикваром.

– Ну. – Андрей, придерживая трубку плечом, спешно закуривал: в поезде он решил не курить и уже сто раз пожалел, что не полетел обратно самолетом, пусть бы это и стоило ему многочасовых пробок из Шереметьево.