Не жди моих слез - Наталья Калинина

— Черт их знает. В аду. А может, в раю. Помнишь, ты говорил когда-то, что там, где нужно употреблять всего один цвет, зеленый, к примеру, я зачем-то выдавливаю из тюбика синий, желтый, даже белый? Ты был абсолютно прав. Хотя вряд ли что-то изменится от того, что я наконец поняла это.

— Ничего не изменится. От мудрости никому еще легче не становилось.

— Он мне говорил: «Ну зачем же так всерьез? Нам ведь было хорошо. Тебе захотелось пройти весь этот скорбный путь от любви до ненависти? Сперва равнодушие, потом брюзжание по каждому поводу, потом обман. И, наконец, лютая ненависть. Солнце входит в разные знаки Зодиака, так и человеческое существо перемещается в разные фазы своего бытия. Цикличность — закон природы…»

— Судя по всему, у тебя был роман с самим Сократом.

— …Твоя забота становится в тягость, твои ласки приедаются. Тебе говорят: «Успокойся. Прими снотворное. Развлекись в компании сверстников».

…Я отдергиваю штору, забираюсь с ногами на подоконник и всем телом прижимаюсь к умиротворяющему плоть холодку оконного стекла. Я полна дьявольской гордости от того, что задействовала силы, превратившие свет во тьму, цивилизацию в руины, по которым теперь рыщут ненасытные усатые полчища доисторических захватчиков. Я спрессовала во времени этот цикл с помощью собственных рук, языка, сердца, любви, ненависти, жажды идеала, беспощадности, максимализма, неразумности и тэ дэ и тэ пэ.

Мне ответил женский голос:

— Это двести тридцать пять, семнадцать два нуля? — Я старалась говорить как можно развязней. Вернее, мне хотелось так говорить. — Я живу в доме по бывшему Брюсовскому. Вам ничего не говорит этот адрес?

— Я плохо знаю старую Москву.

— Я беру уроки актерского мастерства для абитуриентов, поступающих в театральные вузы и училища. Надеюсь, теперь вам ясно?

— Вы всегда выражаетесь эзоповым языком?

— Нет. С тех пор, как стала брать эти уроки.

— Вы шантажистка?

— Ошибаетесь. Всего лишь обыкновенная статистка в пьесе вашего мужа «Дом свиданий»…

Завтра отправляюсь к матушке с сумкой фруктов, к которым, уверена, она не притронется. Она считает, что они куплены на деньги, заработанные мной самым древним на свете трудом. Она все время плачет и твердит: «Но ведь я вырастила тебя чистой, принципиальной. Я с пеленок прививала тебе нравственные идеалы». Словом, смотри любой номер «Правды», «Известий» и прочей периодики за семьдесят лет коммунистического правления. А ее соседка по палате будет качать головой и твердить, подобно старому, выжившему из ума попугаю: «Бедная молодежь, на их голову теперь такое обрушилось. Бедная наша молодежь…»

Я тоже всплакну — по дороге домой. От того, что максимализм неизлечим, что вопреки всем заветам нашего счастливого детства тьма побеждает свет. Что верить нужно не тому, кому следует по какой-то там логике вещей, а вообще неизвестно кому.

Что, это тоже не ново под солнцем и луной?

Совет № 3

С ЭТИМИ НЕ РАЗВОДЯТСЯ

Я видела их вместе…

В первую минуту мне ужасно хотелось вырасти перед ними, обрушить на их головы справедливый гнев Я едва удержалась — и хорошо, что удержалась. Представляю, как бы невыгодно смотрелась: в старой короткой юбке, с уродливой хозяйственной сумкой в руке, в которой трепыхается живая рыба, с отросшими седыми у корней волосами. Она — ухоженная, элегантная, безмятежная… Хорошо, что удержалась, хотя чего мне это стоило, Богу и то наверняка не известно.

Когда он вернулся, я сделала над собой усилие и не расплакалась. Женя, подруга, говорит: «Слезы вызывают у мужчин не жалость, а брезгливость и раздражение. И коль уже завелась на стороне сильная приманка, ничем не удержишь. Разве что жалостью».

К моему мужу это правило особенно подходит, поверьте мне. Он и женился на мне из жалости. Он у меня первый, что, как вы понимаете, сразило его наповал. «И последний», — добавила я в подходящую минуту.

Услышала, как в двери повернулся ключ, легла на спину, прикрыла глаза. Вижу из-под ресниц: счастливый, каким давно его не помню. И виноватый. Так я и думала. Крепко стиснула зубы, представила: совсем недавно ее целовал. И как целовал — представила. Меня никогда так не целовал. Окликнул меня тихо. Второй раз громче.

Я простонала в ответ, очень тихо, постаралась позу покрасивей принять, хотя для него теперь наверняка никто, кроме нее, интереса не представляет. Тем более собственная жена.

Ладно, только не нужно углубляться в мысли о том, как несправедлив этот мир. Иначе легко сорваться.

Он заглянул в спальню, спросил, что со мной. Равнодушно, как спросил бы у соседки, пенсионерки Татьяны Никитичны, застань ее с привычным компрессом на голове.

Я слабо и очень изящно шевельнула рукой, прошептала:

— Не волнуйся — обойдется.

Он и не думал волноваться.

— Болит что-то?

— Сердце. Скоро пройдет.

Ему было до лампочки. Он все еще был с ней. Я проглотила слезы обиды. И поклялась мысленно, что он ответит за все мои теперешние муки.

— Может, тебе нужно что-нибудь? — все-таки поинтересовался он.

Проклятое воображение тут же нарисовало, что было бы с ним, окажись на моем месте она.

Я все-таки не удержалась и всхлипнула. Это уже выходило за рамки моей взывающей к его состраданию роли, и я поспешила исправить положение.

— К тому же зуб. — Я жалко улыбнулась. — Словом, пришла беда, растворяй…

Он меня не дослушал — зазвонил телефон. Он вздрогнул, тут же спохватился, провел рукой по волосам и медленно, как бы даже нехотя, снял трубку.

Я поняла: это она. В нем пропадал, подумала, великий артист. Взять хотя бы это каменное лицо и рубленые реплики:

— Дима?.. У вас завтра не меняются планы?.. Очень хорошо. Тогда как условились, да?.. Спасибо. До завтра.

«До завтра» было сказано слегка дрогнувшим голосом. Он тут же исправил свою погрешность, притворившись, будто запершило в горле.

— Тебе привет от Аркадьева, — услышала я. — Завтра у него предварительная защита. Просит, чтоб я… — Он внезапно осекся. — Зуб — это плохо, очень плохо, — без всякого выражения сказал он.

«Ужином она тебя наверняка не накормила, — злорадно думала я. — Так, бутерброды какие-нибудь. В лучшем случае сосиски либо яичница. А ты, бель ами, привык, чтоб был настоящий обед из трех блюд. Да еще с домашними сладостями. Поначалу, разумеется, на сладкое сойдут и любовные ласки. Но потом…»

Я встала, цепляясь, вернее, прикасаясь к стенке, направилась сперва в ванную — взбила волосы, провела по векам серебристым карандашом, потом переступила порог моего святилища — кухни — и принялась сооружать ужин.

Хоть бы зашел, сказал приличия ради: полежи, чаем обойдемся. Нет, улегся на диван в своем кабинете — всю мебель в доме узнаю по скрипам, — сложил на груди руки и с удовольствием предался созерцанию спроецированного на нашем потолке его влюбленным воображением образа.

Если бы младенцев при рождении причисляли к той либо иной категории, ее бы, вне сомнения, причислили к нечистой силе.

Я жарю рыбу. Ту самую, за которой стояла в духоте, пока они предавались ласкам. Слезы капают в сковородку, шипят, мешаясь с подсолнечным маслом. Я приказываю себе не плакать: я еще не старая, к тому же умная, интересная. Шеф говорит… Ну да, шеф, моложавый спортивного вида мужчина ко мне явно неравнодушен. Так вот, шеф говорит, что если бы в нашей конторе провести конкурс красоты, я бы наверняка отхватила первый приз. Хотя, подозреваю, он говорит это всем сотрудницам. Между прочим, лучшее лекарство в моей ситуации — завести любовника. «Так я и сделаю, так и сделаю», — обреченно думаю я, швыряя в сковородку куски обваленного в муке карпа. — Ему сразу донесут, причем здорово приукрасив. Интересно, а как у них это происходит? Так, как в самом начале было у нас? Меня, неопытную, он, помню, многому научил, а я ревновала его к тем, кто у него был до меня. Эта стерва наверняка не ревнует его ко мне — смотрит, как на табуретку или стиральную машину, хотя любезна со мной, ласкова даже. С удовольствием налила бы ей за пазуху кипятку…

Женя, Женечка, а вдруг твои рецепты не сработают? Тогда ведь я никогда в жизни не сумею простить себе это мерзостное состояние легко обманываемой жены. Тогда я…

Чищу картошку, лук. Теперь можно не бояться слез. Ничего, она ответит мне за них, ответит. Мало ей славы, поклонников. А я-то, дура, поначалу чуть ли не за честь посчитала, что эта госпожа писательница, «молодая и жутко талантливая», как он бесстыдно выразился, сподобилась посетить наш ничем не примечательный дом.

…Он почти ничего не ест — наверняка в ресторане были. Мы с ним тоже ходили по ресторанам — это когда наш брак еще был под большим вопросом. Он там барабанил пальцами по скатерти и смертельно скучал. С ней-то ему весело: соригинальничает, привычное на изнанку вывернет. Мужчинам это очень нравится. Вот возьму сейчас и спрошу: тебе с ней очень весело?