Гленнкилл - Леони Суонн

Свет прожекторов, который был направлен на Бесс, стал очень холодным.

— В предпоследнее воскресенье поздно вечером он постучался ко мне. Я еще не спала, открыла дверь. Смотрю — Джордж. Я начала ему что-то говорить про Благую весть, рассказывать о Евангелии, как всегда, когда мы с ним встречались. Я всегда с ним говорила о Евангелии.

Бесс печально покачала головой.

— Но в этот раз все было иначе. «Бесс, — сказал он ласково. — Послушай, это очень важно». У меня подогнулись колени, потому что он сказал это необычайно ласково. Я тут же замолчала и пригласила его войти. Все было почти так, как я себе рисовала. Но он, разумеется, думал совсем о другом.

«Я хочу попрощаться», — сказал он. «Конечно», — ответила я и храбро улыбнулась ему. Мне тогда казалось, что храбро, но теперь-то я знаю, что получилось жалко. «Конечно, тебя ждет Европа». «Нет, — ответил он, — не Европа». Я сразу поняла, что он имел в виду. Это было так здорово, что я так быстро его поняла. Я, разумеется, была как в тумане. И тут он сказал мне, зачем пришел… Точно не знаю, что было потом. Помню, я умоляла его не делать этого. Но он упрямо стоял на своем. Он всегда был упрям.

Тонкие пальцы Бесс что-то чертили на грязном платке.

«Ты же так радовался тому, что едешь в Европу», — сказала я. «Да, я радовался. Иногда это у меня получается. Мне страшно, Бесс. Я не могу. Слишком поздно».

Бесс задрожала. Ее руки, словно в поисках помощи, соединились. Левая гладила правую, словно успокаивая.

— Я не смогла дать ему мужество. Я даже помогла ему в том, что он задумал. Я знала, что иначе его не похоронят…

Голос Бесс словно заблудился в лесу и, дрожа, остановился на минуту.

— Я пошла бы с ним, но он не захотел. «Через час на лугу, — сказал он. — Все уже будет кончено». И я пришла. В грозу. Он был уже мертв. Если я не могу сделать это ради него, подумала я, то чего стоит моя…

Бесс улыбнулась, глаза у нее были влажными от слез. Овцы были поражены. Ведь улыбка в такой ситуации уходит как вода в песок.

— Ой, — простонала она. — Это был ад. И все дни потом… Все было неправильно, такой грех, и все же, все же…

— Почему? — спросил хриплый голос из первого ряда. Это был почти шепот, но в напряженной тишине он прозвучал ясно и четко.

Бесс впервые с тех пор, как начала говорить, подняла глаза.

— Почему… так? — еще тише просипел Хэм.

Бесс растерянно посмотрела на него:

— Я не знаю почему. Нужна была непременно лопата. «Это заставит их задуматься», — сказал он. Отговорить его было невозможно. Это было ужасно.

Хэм покачал головой.

— Я не о лопате. Я о Джордже.

— Разве так трудно понять? — сказала Бесс.

Она вдруг обиделась и разозлилась, как молодая овца, защищающая своего первенца.

— Когда я отдавала ему платок, у меня тоже такое было. Иногда мечты могут быть такими большими, что их невозможно вынести. И страх, что они не исполнятся. Он слишком долго ждал этой поездки в Европу. Может быть… может быть, у него не хватило сил проверить, справится ли он с этим.

— Но…

Бесс остановила его:

— Разве это так неожиданно? Неужели только я замечала, как он одинок? Конечно, при мне он всегда шутил, но я видела, как он шаг за шагом отстраняется от всего, погружается во мрак.

Овцы посмотрели на Отелло. Вид у вожака был смущенный.

Бесс вздохнула.

— Как давно все это началось! Семь лет назад, когда я вернулась из Африки, я поняла, что ему стало по-настоящему плохо. Я не знаю и не хочу знать, что тогда случилось. Но с тех пор ему не нужен был ни человек, ни Бог. Сначала я думала, что это как-то связано со мной, с моим отъездом, но это говорило только мое тщеславие.

Почему я не сказала ему! Он, правда, никогда и не слушал меня. Но самое главное, что мне всегда хотелось ему сказать, я так и не сказала…

Выходило, что Бесс и Джордж разговаривали о смерти Джорджа. Но откуда Джордж мог знать, что умрет? Почему он не убежал от смерти, если знал?

В том, что говорила Бесс, не было никакой логики. Это был новый для овец опыт. Они понимали слова — это были простые слова, например, «жизнь», «надежда», «одинокий», но что имела в виду Бесс, произнося эти слова, они понимали не вполне.

В какой-то момент овцы сдались. Очень трудно сосредоточиться на словах, если не понимаешь их смысла. Вскоре голос Бесс стал для них всего лишь тихой печальной мелодией.

Разочарованные, они потрусили в угол, к другим овцам.

— Так кто же все-таки убил Джорджа? — поинтересовался наконец Моппл.

Ему никто не ответил.

Овцы услышали фырканье. К ним подошел Фоско. Глаза у него неестественно блестели, и пахло от него странно.

— Джордж, — сказал Фоско.

На странное эхо никто из овец не отреагировал.

И тут Зора медленно и вкрадчиво переспросила:

— Джордж — убийца Джорджа?

— Вот именно, — ответил Фоско.

— Но Джордж умер, — сказала Зора. — Его убили.

— Правильно, — подтвердил Фоско.

— Джордж убил сам себя?

— Правильно, — еще раз мрачно подтвердил Фоско.

— Она врет, — заблеял Моппл, который так долго таскал в зубах вонючий платок, чтобы раскрыть убийство своего пастуха. — Она просто не хочет признаваться, что это ее рук дело.

Но овцы поняли по запаху, что Сердобольная Бесс не врет. Ни капли вранья.

— Это сумасшествие? — спросила Зора.

— Нет, — сказал Фоско. — Это самоубийство.

Само-убийство. Новое слово. Которое Джордж уже не сможет им объяснить.

— Люди так делают иногда, — сказал Фоско. — Они смотрят на мир и решают, что больше не хотят жить.

— Но, — проблеял Моппл, — хотеть и жить — это одно и то же.

— Нет, — сказал Фоско, — у людей иногда бывает по-другому.

— Не слишком-то это разумно, — сказал Моппл.

— Разве? — спросил Фоско. — А ты почем знаешь? Я здесь уже несколько лет. И я понял, что иногда не так-то просто решить, что умно, а что нет.

Ему никто не стал возражать. Овцы молчали, пытаясь переварить услышанное. Внизу, в зале, Бесс уже закончила свою исповедь, и люди испуганно загалдели, перебивая друг друга.

Зора подняла голову.

— А как же волк? — спросила она.

— Волк — внутри, — ответил Фоско.

— Он что, как пропасть? — спросила Зора. — Как это — пропасть внутри?

— Да, пропасть внутри нас, — подтвердил Фоско.

Зора задумалась. Упасть в пропасть — это понятно, это можно себе представить. Но упасть в глубину себя?

Она потрясла головой.

— Нет, это не для овец, — сказала она.

— Да, — подтвердил Фоско, — это не для овец.

Мисс Мапл задумалась. Склонив голову набок, она растерянно встряхивала ушами.

— Все выяснилось, — сказала она наконец. — Идем домой.

Овцы попрощались с Фоско, который понимал тайный смысл вещей и по праву из года в год получал звание самой умной овцы Гленнкилла, и направились к выходу. Первым шел Отелло, потом Зора, за ней Мапл и наконец Моппл Уэльский. Он уже хотел выскочить наружу, но чья-то мощная рука придержала дверь и тихо закрыла ее перед самым его носом.

Моппл остался в вонючем пабе. И замер.

Мясник с бледным трясущимся лицом, прищурившись, сидел прямо перед ним. От колес его кресла несло резиной. Моппл растерянно огляделся по сторонам. На этот раз бежать было некуда. Он был в ловушке.

— Это ты, — сказал мясник опасно тихим голосом, — ты?..

Моппл Уэльский дрожал, как лист на ветру. Всякая плоть — трава.

Хэм протянул руку вперед, словно хватаясь за воздух. Моппл отпрянул. Он подумал, что вот сейчас рука Хэма оторвется и набросится на него.

Но Хэм только кивнул ему чуть ли не с уважением.

— Теперь я понимаю, — сказал он. — Теперь я знаю, что заслужил это. Я должен был заметить, что ему плохо. У него не было других друзей, да и я, как оказалось, тоже им не был.

Моппл смотрел на мясника расширенными от страха глазами. Пятерня мясника сжалась в кулак перед его носом.

— Но я ничего не замечал, — продолжал мясник. — Я просто смотрел в другую сторону. Равнодушие! Вот что Джордж не переносил в людях.

Рука мясника задрожала. Мопплу стало дурно.

Внезапно дверь открылась.

Мясник молчал и смотрел на Моппла слезящимися глазами. Руки безжизненно лежали у него на коленях.

Прошло какое-то время, пока Моппл понял, чего ждет мясник.

Густой и нежный, как замша, ночной воздух струился в ноздри. Моппл Уэльский был свободен.

* * *

Инспектор Холмс с отчаянием наблюдал, как на подиуме само собой раскрывалось его дело. Значит, самоубийство. А лопатой его проткнула та седая женщина. Он бы никогда не догадался. Теперь, задним умом, он понимал, что это не так уж и невероятно. Одинокий старик с придурью, брак распался, дочь далеко. Обычное дело. Но понять это все же было трудно.

Вежливое покашливание отвлекло его от тяжелых мыслей.