Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, прекрасно. Итак, все началось с того, что при аресте полиция избила чуть не до смерти восемнадцатилетнего юношу…
— Террориста? — Штыков перебил быстрым вопросом. — Боевика?
— Не террориста и не боевика. Члена партии…
— Какой? Социалист? Или анархическая группа?
— Юноша — социал-демократ.
— А разве социал-демократов сейчас арестовывают? По-моему, сажают в затвор лишь террористов ППС и эсеров.
— Почему вы так считаете?
— Социал-демократы, как мне сдается, лишь пропагандируют, они против террора…
— Совершенно верно. Однако за последние три месяца только в Варшаве, господин Штыков, было арестовано сто сорок три социал-демократа.
— Что?! Я могу напечатать ваши данные?
— Если сможете — бога ради, но позвольте, я закончу изложение фабулы того дела, ради которого пришел.
— Да, да, прошу, господин Доманский. Мы, газетчики, всегда норовим забежать вперед, ничего не попишешь — профессия.
— Я понимаю.
— Не все, однако, знают специфику газетной работы, не все понимают, как это трудно — сверстать номер, наполнить его интересным материалом… В этом смысле орган ваших коллег, социал-демократов, являет собою весьма интересный образец наступательной печати… Не изволите ли знать кого из их редакции?
— Имеете в виду «Червоны штандар»?
— Да.
— Увы, — ответил Дзержинский, — я никого не знаю в этой газете.
— Поэтому и пришли с вашим материалом ко мне?
— Нет. Отнюдь не поэтому. «Червоны штандар» — газета нелегальная, тираж ее, как я понимаю, ограничен. Ваша газета расходится широко, и прочтут ее не только фабричные рабочие, но практически вся Польша.
— Петербург, Харьков, Иркутск, Чита, Минск, — добавил Штыков. — Мы действительно читаемая газета.
— Вот видите… Итак, при аресте был избит чуть не до смерти юноша, член социал-демократической партии. Он был при смерти, однако охранка не позволяла показать его врачу. Товарищи несчастного решили помочь ему. Товарищи юноши несли ответственность по высшему счету морали: они позволили ему войти в революционную работу, хотя, наверное, не должны были бы делать этого — слишком молод.
— Простите мой вопрос: вы давно занимаетесь вашей… работою? — С шестнадцати лет.
— Так я и посчитал. Простите, что перебил.
— Вы спросили оттого, что удивлены: тревога за судьбу юноши идет от чувства, а не от логики борьбы?
— Именно так.
Дзержинский достал из кармана письмо, которое Казимеж Грушовский смог перебросить из тюрьмы, протянул Штыкову. Тот быстро пробежал строки, посмотрел на Дзержинского, прочитал еще раз медленно, вбирающе.
— Продолжайте, пожалуйста.
Вошла «пани секретарка» с подносом: запахло лимоном. Девушка поставила чашки перед Дзержинским и Штыковым, сняла салфетку с сахарницы, озарила мужчин хорошо отрепетированной улыбкой заговорщицы и неслышно вышла из кабинета.
— Товарищи этого юноши, — продолжал Дзержинский, — решили вырвать его из тюрьмы, это был их долг. Не только перед несчастным, но и перед многими другими: мальчика могли довести до состояния невменяемости… Вы, вероятно, знаете, что в камере Егора Сазонова, когда тот, раненный, лежал в бреду, постоянно находился чиновник охранки. Он получил от беспамятного человека все, что было нужно полиции… Юноша мог невольно сказать то, что очень интересует охранку, и тогда число арестованных социал-демократов в Варшаве увеличилось бы до трехсот. Следовательно, товарищи несчастного юноши были обязаны предпринять свои шаги, их вынуждало к этому не только сострадание к одному, но и тревога за судьбы сотен других людей. Так логично?
— Вполне.
— Далее. Одна известная актриса…
Штыков перебил:
— Микульска?
— Одна известная актриса, — словно бы не услышав Штыкова, продолжал Дзержинский, — после встречи с нами смогла помочь несчастному юноше…
— О Микульской, — настойчиво повторил Штыков, — мы хотим дать маленькую заметку. Наш репортер, знавший ее по Вильне, рассказал прекрасную деталь: она выступала в концерте, а тогда — это было, кажется, года три назад — было запрещено петь по-польски, вы, конечно, помните… Она тем не менее спела народную песенку — сущая безделица. К ней за кулисы тут же градоначальник: «Мадемуазель, шарман, шарман, но извольте штраф пятьдесят рублей!» Микульска дала ему сотенную ассигнацию, вышла на сцену и спела другую песню, всем полякам известную, с духом бунта… Ей тогда запретили, бедной, выступать в Вильне, отец, помещик, отказал в помощи, и она с трудом пристроилась здесь… Кто-то, видимо, крепко помог.
Дзержинский сразу же представил Микульску рядом с Поповым, понял, что сейчас открылось недостающее звено: его все время мучило, каким образом началась эта противоестественная связь, слишком уж кричащей была разность.
— Кто именно помог? — спросил Дзержинский. — Вашему коллеге это, конечно, неизвестно?
— Такие вещи скрываются, господин Дсманский… Итак, вы решили предпринять свои шаги…
— Товарищи юноши вынудили одного из высших чинов охранки подписать прошение матери несчастного… Его привезли в больницу, а оттуда был устроен побег… Юноша сейчас укрыт надежно, врачи спасли ему глаз, раны рубцуются; правда, кровохарканье остановить пока не удалось… Когда в полиции поняли, что главную роль во всем этом деле сыграла актриса, она действительно дала повод принудить одного жандарма к согласию, охранка решила мстить. Они начали следить за актрисой, за всеми ее друзьями, и, когда женщина приняла решение скрыться, ее арестовали. Все было сделано так, чтобы арест прошел тайно. Ее увезли в охранку. А наутро нашли во дворе дома растерзанную, нагую, со следами насилия. И во всех газетах, помимо сообщения о факте, сразу же появилась неизвестно кем выдвинутая гипотеза: «Актрису убили злоумышленники из революционной партии. В подоплеке этого злодеяния, видимо, лежит чувство мести». Кто дал такого рода заключение, неизвестно…
— Об этом репортерам сказал прокурор…
— Вы говорите о гибели Стефании Микульской, господин Штыков. А я пока что рассказываю вам историю, не связанную с конкретным событием, мы ведь уговорились. Я объясню вам позже, отчего я рассказываю вам историю о гибели безымянно, и вы согласитесь со мной, что резон в этом есть… Далее. На основании каких фактов прокурор выдвинул такого рода гипотезу? У него нет фактов. Он попросту связан с охранкой — прекрасная иллюстрация дарованным свободам. Прокурор, действующий под дуду охранки… Но давайте допустим, что революционеры действительно решили отомстить за что-то несчастной женщине. Для этого выделим из общего частное: социал-демократы отрицают индивидуальный террор, вам это известно. Они могут выйти на баррикады и стрелять в явных врагов: так было и в Лодзи и в Москве.
— Хорошо, социал-демократов, согласен, отвели. Разве анархисты не способны на такое?
— Способны.
— Так в чем же дело? Я позволю себе пофантазировать, господин Доманский, чистая фантазия… Допустим, после ареста Микульска сказала все, что хотела охрана.
— У вас есть данные, что Микульску арестовывали?
— Нет…
— Тогда будем говорить о безымянной актрисе пока что, как уговорились.
— Хорошо, — поморщился Штыков. — Уговорились. Допустим, прошли аресты среди какой-то революционной партии, мы ведь не знаем, кого, когда и где забирают. Микульску освобождают, ее бывшие друзья узнают о том, что она сказала, ее казнят. Логично?
— Вы хорошо научились мыслить за охранку, — жестко ответил Дзержинский. — Я не виню вас, человек не свободен от общества. Да, все логично. Все, что вы сказали, укладывается в логику жандармерии. Но, во-первых, повторяю, мы говорим не о Микульской; во-вторых, актриса после освобождения не зашла и не позвонила ни к одному из своих друзей, а у нее дома был установлен телефонный аппарат; в-третьих, ее освободить должны были часов в одиннадцать…
— Почему? — Штыков подался вперед. — Почему именно в одиннадцать?
— Потому что примерно в это время она погибла.
— Ничего подобного. Жильцы слышали, как к ней пришел кто-то около двух.
— Но жильцы не слыхали ни криков, ни звона разбиваемого стекла, господин Штыков.
— Ей могли вогнать в рот кляп.
— Зачем загонять кляп в рот покойнику? — тихо спросил Дзержинский, подавшись навстречу Штыкову. — Актриса умерла от разрыва сердца от одиннадцати до двенадцати ночи.
— Факты?
Дзержинский откинулся на спинку стула, медленно открыл портфель, протянул редактору заключение доктора Лапова.
— Так это же Микульска!
— Микульска.
— Страшное дело, — сказал Штыков задумчиво.
— Оно станет до конца страшным, когда охранка напечатает в одной из газет, где сидят ее люди, заявление о том, что убили Микульску социал-демократы. — Дзержинский заметил, что Штыков собирается возразить ему, добавил резко: — Не надо спорить. Это случится на днях. И это даст повод к массовым арестам в социал-демократической среде. Вот я и хочу задать вам вопрос: ежели аресты начнутся, вы готовы опубликовать материал о гибели Стефании Микульской или вам будет удобнее писать о некоей «известной актрисе»?
- Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова - Историческая проза / Исторические любовные романы / Исторический детектив
- Билет в забвение - Эдвард Марстон - Исторический детектив / Классический детектив / Триллер
- Уральское эхо - Николай Свечин - Исторический детектив
- Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников - Историческая проза / Исторический детектив
- Путешествие за смертью. Книга 1. Могильщик из Таллина - Любенко Иван Иванович - Исторический детектив
- Предсмертная исповедь дипломата - Юрий Ильин - Исторический детектив
- Неоконченный пасьянс - Алексей Ракитин - Исторический детектив
- Клуб избранных - Александр Овчаренко - Исторический детектив
- Душитель из Пентекост-элли - Энн Перри - Исторический детектив
- Забытые дела Шерлока Холмса - Дональд Томас - Исторический детектив