Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина

ускользнувшей добычи зверя. Вот только я волков видел исключительно на картинке да по телевизору, поэтому, буквально приказав себе отключить разум, позволил телу действовать самостоятельно. При этом отошедшее на второй план сознание словно со стороны наблюдало за разворачивавшимися действиями. Полминуты. Бой длился всего полминуты, которые очень четко доказали теорию относительности на практике, растянувшись для меня на долгие часы.

Сорвав с головы шляпу по примеру Шереметева, я бросил ее в сторону волка. Вот только этот волк не был дезориентирован окружившей его толпой охотников и бешено лающими собаками, поэтому сбить его с курса было не так уж просто. Но немного поменять траекторию броска мне все же удалось. Вдобавок ко всему я уже просто не успевал уклониться от удара, а смог лишь немного повернуться, подставив зверю вместо шеи, в которую он целил, левое предплечье. Морально приготовившись к боли, я был удивлен, что сначала ее даже не почувствовал, когда острые клыки вошли в мою плоть. Под весом рухнувшей на меня зверюги я начал падать, одновременно вонзая кинжал волку под левую лопатку, прямо туда, где билось сердце зверя. Еще пока мы падали, я, оставив кинжал в сердце зверя, ухватил его за верхнюю челюсть и с силой надавил на самую чувствительную точку в организме волка — кончик мокрого бархатистого носа. Волк рефлекторно раскрыл пасть, освобождая мою руку, и я сумел вывернуться так, чтобы он не упал на меня. Вой умирающего зверя ударил по ушам, заставляя выплеснуться в кровь очередную порцию адреналина. Перевернувшись, теперь я оказался сверху и, выхватив из раны кинжал, ударил еще раз, а потом еще. Когда конвульсии лежащего подо мной зверя прекратились, я, покачиваясь как пьяный, поднялся с земли, все еще продолжая держать в руке окровавленный кинжал.

И вот тут я почувствовал в полной мере все прелести отходняка от пережитого только что боя. Резко заболела отбитая прикладом после выстрела рука, и я с трудом удержал в ней кинжал, и тут же накатила боль в другой, в которую совсем недавно вошли клыки волка. А еще я почувствовал, что рана кровоточит и что если кровь не остановить, то я просто окочурюсь в этом проклятом лесу, потому что не смогу пережать рану уже практически ничего не чувствующей правой рукой, в которой я, похоже, пару связок точно потянул.

— Ну уж нет, мне еще не время умирать, до января далековато, так что я еще побарахтаюсь, — процедил я сквозь стиснутые зубы.

Почему-то мне пришла в голову запоздалая мысль о том, что я так сильно рисковал только по одной причине — я знал, что мне сегодня умереть не суждено. Точнее, я подсознательно надеялся на это. И что, чуть не загрызенная женщина здесь ни при чем? Это всего лишь дополнительный стимул? Я вяло отмахнулся от совершенно неуместных сейчас мыслей и прокричал в ту сторону, куда, как мне показалось, отползла женщина:

— Эй, кого я там только что спас от жуткой участи и пасти зверя? Может быть, уже соизволишь подняться и поблагодарить своего спасителя? Ну, не хочешь благодарить спасителя, помоги своему императору, а то не слишком красиво получится, если тебя потом обвинят в его гибели.

Становилось все темнее, перед глазами плавали разноцветные круги, и я уже практически ничего не видел, когда почувствовал за спиной шумное дыхание. В шею уткнулся большой бархатистый нос, и я протянул руку, чтобы потрепать не бросившего меня Цезаря по шее. Тут же с другой стороны послышалась возня, и ко мне прижалось женское тело с весьма приятными округлостями, а в испуганном голосе я узнал голос Екатерины Долгорукой.

— Господи Боже мой, государь, ты ранен!

— Ранен, и все станет совсем печально, если ты не соберешься и не скажешь, куда меня занесли черти, или Провидение, и мы не найдем хоть какое-то укрытие, чтобы перевязать мое плечо и дождаться помощи. Ну, или хотя бы утра. Потому что, кроме всего прочего, я начинаю замерзать. И, пожалуйста, не говори мне, что ты полжизни прожила в Варшаве, потому совсем не знаешь местности, и заблудилась, и вообще почти не местная. Кто придумал эти идиотские камзолы? — я говорил для того, чтобы не потерять сознание, отмечая про себя, что Екатерина обхватила меня за талию и куда-то целенаправленно тащит, а сзади за нами бредет Цезарь, залезать на которого в такой темноте — это угробить и коня и себя до кучи.

— А зачем тебе знать, Петр Алексеевич, кто придумал камзолы? — Я все больше и больше наваливался на нее, и по голосу княжны было слышно, что тащить меня ей становится тяжеловато.

— Как это зачем, чтобы казнить самой лютой казнью мерзавца, — я постарался хоть немного снизить давление своего ослабевающего тела с невысокой девушки, чья макушка упиралась мне в подбородок, но только еще больше навалился на нее. — А куда мы идем? — догадался спросить я, потому что все мои силы уходили на то, чтобы переставлять ноги, не оглядываясь по сторонам, хотя стало немного светлее из-за взошедшей луны. Изо рта при каждом слове валил пар, и я стал чувствовать, как меня начинает потряхивать.

— Здесь недалеко стоит охотничий домик, — пыхтя ответила Екатерина. — Там все специально приготовлено, чтобы принять важного гостя, если он вдруг захочет отдохнуть. Я знаю, что туда прямо перед началом охоты дворовые ездили, еды привезли и печь натопили.

— Вино и фрукты, ночь, романтика, фонаря с аптекой только не хватает, — я умудрился хмыкнуть. Екатерина не отвечала, видимо сочтя, что я брежу. — А скажи мне, Екатерина Алексеевна, с кем меня хотели в этот домик заманить? Явно же не с тобой?

— Да как…

— Ай, брось, я хоть и молод, но не вчера родился. Так кого я должен был скомпрометировать так, чтобы сделать предложение?

— Аньку, — тихо проговорила Екатерина. — Но Остерман продолжал настаивать на Елизавете.

— Идиот. В последнем случае я бы просто прекрасно провел время, потому что православная церковь категорически не приемлет родственных браков.

— Все равно ничего не получилось. Когда отец хотел предложить проехать в этот домик, то оказалось, что тебя, Петр Алексеевич, давно никто не видел. Тогда он протрубил возвращение, потому что подумал, что тебе надоело и ты домой вернулся. Такое уже случалось, поэтому никто не удивился.

У меня просто язык чесался, чтобы сказать, что я велю всех повесить, шутка ли, императора потеряли и даже искать не поехали, просто посчитав, что он уже дома, но промолчал. Зато не задать другой вопрос не сумел.

— А почему ты здесь в такой час оказалась? — В