Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

В тот период Скиап стала такой чувствительной, что при малейшем сбое событий испытывала эффект тлеющей головешки, всунутой ей в душу. Необъяснимые подводные течения сталкивались вокруг нее, как волны ночью, мокрые, однообразные, изнуряющие. Что-то не так. Злая воля, пришедшая неизвестно откуда, работает против нее… Ее преследует зависть, самый яростный враг в этом испорченном мире, и любая попытка Скиап натыкалась на сопротивление или полностью переиначивалась рукой невидимого демона.

На этот раз он воспользовался ее дочерью. Когда, наконец, Гого снова, во второй раз, приготовилась уехать, Скиап отправилась с ней в Вашингтон, оставила Гого на вокзале, маленькое существо, раздавленное огромным рюкзаком, слишком тяжелым для ее тонкой, хрупкой фигуры. Через несколько дней ей позволили позвонить в неизвестное место:

– Мама, в этот момент я выдаю белье.

– Сколько времени? – спросила я быстро.

Гого не сразу поняла, почему меня это интересует, но ответила на него. Так Скиап узнала, что ее дочь находится на восточном берегу. Потом в течение долгого времени от нее не поступало никаких известий. Прошли месяцы, наконец пришло первое письмо, на котором стоял штамп Индии: Гого на Бирманском фронте. Там она вскоре заразилась амебной дизентерией и без гостеприимства и забот Гардинера Кейзи, тогда губернатора Бенгалии, могла бы так там и остаться. Она вернулась не только выздоровевшей, но и в хорошем состоянии, и в конце концов от всей этой военной авантюры осталась только масса коротких, вьющихся волос, до тех пор совершенно прямых, и глубокое отвращение к Индии.

Скиап взяла Попкорна, маленькую собачку Гого, водила ее в нескончаемые прогулки по Центральному парку или по улицам Нью-Йорка, похожим на туннели. Когда ее утомляли люди, разговоры или даже служащие, она останавливалась в «потрясающем» заведении под названием «Рай гамбургеров» и покупала на обед гамбургеры. С бутылкой красного вина и в компании с Попкорном она предавалась оргии одиночества и мечты.

Попкорн играл большую роль в нашей жизни. Он обладал ужасающим характером, и с ним происходило столько приключений, что, я надеюсь, когда-нибудь Гого напишет о нем книгу. Когда я отправила его на каникулы на остров к Джеку Баррету, он прославился там, сражаясь на пляже с гигантскими крабами: взгромождался на краба, как покоритель залива – воплощение нестерпимой потребности Скиап действовать любой ценой.

Пришло известие от Гого, все наши короткие сообщения всегда заканчивались словами: «Наполеон и все его маленькие солдаты». Конечно, я получала новости из-за океана от друзей, быстрые строчки, неразборчивые, сфотографированные на почтовую открытку. Некоторые были сентиментальны и трогательны, другие забавны, проиллюстрированные разоблачительными рисунками. Приведу в пример открытку от Томми Кернана, коммерческого директора «Вога». Тут целая история. В качестве добровольца, желающего служить в «Скорой помощи», он собирался уже отправиться в Европу. Зная, что он истый католик, я послала ему золотую медаль с изображением Святой Девы. Картье отправил ему эту медаль в самый последний момент. Между прочим, Тони написал мне, что так ничего и не получил, пока не пошел прямо к Картье. В Европу он отправился с медалью на шее и вскоре прямым ходом попал в концентрационный лагерь. Однажды он почувствовал нестерпимую зубную боль. Лагерный зубной врач сделал все что мог, но чем заполнить дупло? – ничего нет, кроме золотой медали, и медаль расплавили. И тогда я получила от Томми Кернана почтовую открытку: «Очень многие говорили об одежде от Скиапарелли. Многие обедали или выпивали стаканчик и весело проводили время вместе с ней. Но я, и только я обладаю зубом Скиапарелли!» Этот зуб принес ему удачу, и в конце концов он выбрался из неприятностей, но я считаю, что для коммерческого директора это был триумф союза экономики, веры и дружбы!

Именно тогда я поступила в отделение Секции Рошамбо женщин-добровольцев для работы в Северной Африке и Франции. Как шахтер в глубине недр ударяет топором, чтобы отколоть камень, я старалась пробиться через туман, который меня окружал. Поскольку ничего еще не было точно установлено, я отправилась жить в Вашингтон к Наде Жорж-Пико.

Ее маленький дом мог бы находиться где угодно – в Пекине или Сайгоне, – столько в нем очаровательных предметов из Китая. Я жила у нее летом, и только те, кто знаком с Вашингтоном, поймут, что это за пытка. Волосы у меня были всегда такие мокрые под воздействием влажной, удушающей жары, что я больше не походила на модную картинку, какой меня представляли.

Еще я жила с Каресс Кросби[146], а она – в подвале у дантиста. Был такой ужасный кризис, что люди селились где могли и делили все, вплоть до такси! Комнатки были маленькие, темные, умываться приходилось в раковине у дантиста. По ночам мне снилось, что у меня грубо вырывают зубы, но Каресс видела сны наяву в любое время, показывая свои ультрамодернистские картины в этой странной квартире своим необычным друзьям в необычные дни и часы. Она созвала всех журналистов города на встречу со мной. Некоторые сразу заинтересовались, другие, кто меня не знал, сочли, что новости о моде, по-видимому, не в ходу. Они ожидали какой-то пропагандистской речи о культуре и заранее настроились скептически. Но когда они увидели на моем чулке «дорожку», которую я не заметила, то их отношение стало более сочувственным: если Скиап допускает это, то все могут себе позволить! Эти поехавшие петли в конечном счете принесли мне много друзей, которые с того случая могли меня рассматривать как человеческое существо, а не как модную куклу. На коктейле, позднее устроенном Каресс и окрашенном интернационализмом, один гость забыл под своим столом набитый бумагами портфель. Мы не имели, конечно, никакого представления о том, что он содержал, и мы его просто припрятали в ожидании, когда кто-нибудь востребует. Его исчезновение вызвало некоторое волнение в Вашингтоне: к нам попала дипломатическая бомба. Я уже не помню имени того человека, повинного в преступной рассеянности, но, к счастью, он вспомнил, где оставил свой портфель.

В Вашингтоне я снова встретила свою подругу Уэйви Макартур, очень расстроенную и несчастную: ее муж попал в плен, и факт, что он носил столь известное имя, не помог уладить дело. Эти трое, муж, жена и Мими, их внучка, были слишком на виду – родственники знаменитого генерала[147], среди близких были сенаторы и один вице-президент, и я их считала квинтэссенцией того, что считается хорошим среди интеллигентных американцев. Каждый раз, когда я бывала у Уэйви, а мне эта честь выпадала довольно часто, просыпалась утром, окруженная любовью, которую источал этот дом. Самые худшие из злых языков не сказали бы ничего дурного. Маленькая семья научилась взаимопомощи, и никогда мадам Макартур не носила новые туалеты. Это верно, что никто из моих самых дорогих друзей не интересовался туалетами, – лучший комплимент, который они могли мне сделать или который я могла сделать самой себе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});