Взлетная полоса - Анатолий Галиев

А Щепкин измучился так, будто целый день кидал уголь в топку. Бадоян был прав, он действительно поотвык от пилотской кабины. От раскаленного мотора сверху несло жаром, августовское солнце тоже пекло, тельняшка вымокла не столько от брызг речных, сколько от жаркого пота. В кепке, нахлобученной козырьком назад, в подвернутых по колено штанах и ботинках на босу ногу Щепкин мало походил на летчика. Но эти несколько часов дали ему то, что было необходимо: тренированное тело лихо выполняло привычные движения.

Под вечер он разогнал самолет к берегу, выключил мотор и, когда машина, потеряв скорость, неспешно проскользнула и скрежетнула по песку реданом, выпрыгнул прямо в воду. Выйдя на берег, сказал Бадояну:

— Завтра с утра лечу!

Полет назначили на семь утра. Щепкин предупредил, чтобы Маняше ничего не говорили, Теткин обещал разбудить тихо и вовремя.

Когда они вместе вышли из особняка, Глазунов запрягал лошадей в пароконную телегу. Бадоян нервно шагал по двору, а на ступеньках крыльца сидела Ольга Павловна, в теплой кофте, повязанная косынкой, простуженно покашливала.

— Вот, пожалуйста! — сердито сказал Бадоян, кивнув на Голубовскую. — Тоже хочет ехать.

Щепкин покосился на нее. Она смотрела невесело, как бы спрашивая взглядом: понимает хоть он, отчего ей это нужно?

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Собирайтесь.

Лесная дорога через сосняк была накатистой, плотно засыпана хвоей. Ехали молча. Рассвет приходил медленно. Между мачтовыми бронзовыми соснами пластами лежал туман. Глазунов пошлепывал лошадей по крупу, вслушивался. Никак не мог понять, что его тревожит. Заскрипели чуть слышно наверху ветки, зашелестели гулко, раз и два стукнулись о землю засохшие сосновые шишки. Тогда он понял — поднимался ветер. А это сейчас весьма некстати, Когда они выехали на берег Волги, к палаткам, буксир и баржу заметно покачивало, по плесу в сером свете утра тянулись полосы ряби. Небо было хмурым, затянутое полупрозрачной облачной пеленой.

— Не нравится мне сегодня атмосфера, Даня, — сказал Глазунов хмуро. — Волнишку разводит. Может, переждем?

— А на море мы что, только в штиль взлетать и садиться будем? — заметил Щепкин.

— Тебе виднее, — пожал плечами Глазунов. — Только учти, одного я тебя в полет не отпущу. Есть разница, что там в кабине будет — мешок с балластом или я? Все к мотору ближе.

— Тебе виднее, — вяло согласился Щепкин.

На баржу, с которой краснофлотцы уже спускали на воду лебедкой по слипу самолет, Глазунов отправился в ялике вместе с Щепкиным.

— А меня вот не взяли, — с обидой вздохнул Теткин. — А я что, хуже?

— Тяжелее! Тебя одного за весь экипаж по весу считать надо! — усмехнулся Вадоян.

Голубовская отошла в сторону. У берегового камбуза хлопотал кок с буксира, двое краснофлотцев чистили молодую картошку, скребли по розовой кожуре ножами. Третий разводил костер, ветер наносил на них дым, все кашляли и чихали. С интересом уставились на Голубовскую, вскочили, поздоровавшись, она молча кивнула, прошла мимо. За соснами села на траву, сцепила тонкие пальцы, обхватив коленки. Чтобы не дрожали. Она очень волновалась.

Конечно, это был новый самолет. Его трудно было считать работой Модеста, но какая-то частичка его труда, его мыслей и надежд, его жизни перелилась к другим и осела в этой маленькой задиристой и озорной машине.

С плеса зафыркало, застучало. Ольга Павловна повернула голову. Самолет уже был на плаву, его заметно относило от баржи, отжимало от берега туда, где гладкой полосой чернело стрежневое течение Волги.

«И зачем они сразу в воду решились? — подумала с неожиданной тревогой Голубовская. — Попробовали бы сначала на суше…»

Из-под корпуса самолета вдруг потянулась белая узкая полоса. Это была пена, и только тогда стало попятно, что самолет набирает скорость и готовится на взлет.

Голубовская хорошо видела, как он встрепенулся, легко приподнимаясь, как бешено ударили пена и брызги, разлетаясь веером из-под днища с заметным уступом редана. Между лодкой и гладкими водами плеса образовалось свободное пространство, и казалось, теперь уже ничто не остановит взлета! Но в этот миг самолет вырвался из-под мыса, который укрывал плес от ветра, скользяще ударился раз, и два, и три о гребни волн и в одно неуловимое мгновение с ходу зарылся носом в волны. Вода перед ним вздыбилась и ринулась на него, заливая переднюю часть и открытую кабину, попала под бешеное вращение пропеллера, и там будто что-то взорвалось. Брызги встали сплошным куполом, мотор смолк, и самолет резко стал запрокидывать хвост вверх…

— Не надо! — отчаянно и тонко закричал кто-то за спиной Голубовской. Она оглянулась: из-за кустов бежала, раздирая в вопле рот, растрепанная Настъка Шерстобитова. Ольга Павловна даже не успела удивиться, почему она здесь. Закричали все разом, и краснофлотцы от костра тотчас же побежали вниз, бросив работу. И когда Голубовская снова обернулась на Волгу, то увидела, что на взбаламученной воде, на волнах мерно и неспешно раскачивается задранная хвостовая часть самолета. Почти до половины он ушел вниз, под воду, но почему-то не тонул, а медленно поворачивался и кружился на одном месте.

Из-под воды, отплевываясь, вынырнул Щепкин. Огляделся, снова нырнул и показался уже с Нилом Семеновичем, которого тащил за ворот рубахи. Лысина того безжизненно моталась, лицо было красным. Щепкин старался поддерживать его голову над водой, но Глазунов неожиданно ожил, зашевелился, закашлялся, отпихнул от себя Даниила и медленными саженками поплыл к берегу.

6

Никита Иванович Коняев не спеша размешивал сахар в стакане. Чай адъютант ему и Томилину заварил как надо, почти черный, с золотистыми чаинками. Но пить было некогда, и он остывал перед ними в серебряных подстаканниках.

Он вызвал Томилина совсем по иному поводу, но конструктор, видно, решил, что речь пойдет о его последней разработке, и принес с собой большую картонную папку, похожую на те, в которых дети таскают ноты.

«Не поглядеть, так ведь: обидится», — невесело подумал Коняев.

— Вы — моя последняя надежда, Никита Иванович! — тихо сказал Томилин. — Я многого не прошу. Просто взгляните!

— Так ведь, слыхал, смотрели уж спецы, — вздохнул Коняев.

— Но не вы, — резонно возразил Томилин.

Никита Иванович с тоской посмотрел за окно. На подоконнике прыгал воробей. Внизу, под полосатой маркизой, на улице веселые летние москвичи пили лимонад со льдом.

«Дождь будет», — подумал Коняев. Развернул папку. «Старички» томилинские постарались. Рисунки были подсвечены гуашью, на матовом, с кремоватым отливом ватмане линии чертежей казались особенно черными и четкими.

Томилин предлагал проектные наброски и пояснительную записку к сверхмощному одномоторному поплавковому гидросамолету, которому якобы суждено в будущем побить мировой рекорд скорости.

Машина предлагалась смешанная: частично из дюралюминия, частично из дерева. Удивляли гигантские, почти во всю длину высоко поднятого на толстых стойках обтекаемого веретенообразного фюзеляжа, подрезанные поплавки. Почти треть фюзеляжа занимал мотор. Кабина для пилота была узкой, далеко сдвинутой назад, погруженной под каплеобразным козырьком. Радиатора в привычном понимании не было. Томилин утопил испарительные радиаторные пластины в толще узких крыльев, бензиновые баки разместил в поплавках. Сама конструкция крыла была непривычно сложной, хвостовое оперение необычно большое и высокое. Самолет походил чем-то на жучка-водомера с хилым тельцем на тонких ножках-ходулях…

— Ну, и сколько вы надеетесь выжать скоростейки на нем, Юлий Викторович? — спросил Коняев.

— Не менее пятисот километров в час, — твердо сказал тот.

— Завлекательно! — усмехнулся Коняев. — А мотор?

— Придется за границей покупать. Форсированный «Конкверор» фирмы Кертисс, мощностью около семисот сил.

— Так, — хмуро сказал Коняев. — Ну а дюралька тут миллиметровой тонкости. У нас в стране такую еще никогда не катали.

— Закажем, — уверенно сказал Томилин. — Я смотрел по проспектам. Есть такая английская фирма. Я понимаю, о чем вы думаете, Никита Иванович! Дорого? Знаю! Но черт с ним! Мировой рекорд скорости этого стоит! Он будет наш! Вы представляете эффект?

— Представляю, — хмуро вздохнул Коняев. — Лучшей рекламы для фирмы Кертисс придумать трудно! Вы уж извините меня, Юлий Викторович, но это не просто глупость — это вредная глупость! Вот они, большевики, чем мир удивляют! Ничего у них своего еще нет, собрали с миру по чужеземной нитке, сшили себе зипун и заявляют — рекорд наш. А какой толк от такого самолета будет? Что это вообще такое? Истребитель? Нет. Разведчик? Нет. Пассажирский? Нет. Так, беса потешить и — выбросить! Не дорого ли, с полмиллиона золотом за цифру платить? Томилин вспыхнул и встал.