Ритуал - Марина Дяченко

Арман! Юта укололась иглой и замарала вышивку кровью.

Остин вернулся спустя почти две недели. Дворец сразу наполнился многоголосым шумом и хохотом; король зашел поздороваться с женой и застал ее за вышиванием.

— Здравствуй, моя красавица! — выкрикнул он весело и от всей души хлопнул Юту по плечу.

Юта сжалась. Ей почудилась в этих словах насмешка; раньше Остин никогда не называл ее красавицей, да и никто не называл, зачем…

Остин ушел, а ей расхотелось вышивать.

* * *

Волны разбивались об отвесную скалу. Исполинские, горбатые, в белых клочьях пены, они казались твердыми и скользкими на ощупь; солнце просвечивало сквозь их грузные тела.

Верхний край скалы был закрыт облаками. Облака вздымались и пухли, чтобы тут же истончиться и растаять бесследно, перетечь в соседнюю клубящуюся глыбу, вывернуться наизнанку, поглотить и быть поглощенным… Арман до бесконечности мог смотреть на их стремительную, жутковатую игру.

Он поймал себя на мысли, что Юта оценила бы это зрелище. Он не мог отделаться от мучительной привычки — воображать себе, что Юта смотрит на мир вместе с ним, его глазами… Вернее, он теперь старался смотреть глазами Юты, переживая за нее и восторг, и удивление, и страх…

Он знал, что скала, все такая же гладкая и отвесная, раздирает облачную гряду и тянется выше, еще выше, чтобы упереться в небо. Здесь не летали — ни птицы, ни драконы.

Мир же скалы был подобен миру замка — множество темных переходов, больше похожих на норы. Тот, Что Смотрел Из Скалы, больше не появлялся.

Темный инстинкт, который вел предков-драконов прямо к цели, прорастал теперь в Армане все сильнее и повелительнее. Повинуясь ему, Арман двинулся в темноту.

Ему не приходилось думать и решать — его влекла безымянная сила. В скале гнездилось еще много Смотрящих — но их взгляды были слабее и тоньше взгляда Того, встреченного Арманом вначале. Он ощущал их справа и слева, они упирались ему в спину — но в лицо почему-то не хотели или не решались смотреть.

И он брел, стараясь не думать о том, что вместо неба над головой — тысячелетние сгустки камня, кладбище ветра и облаков. Время замедлилось — делая шаг, он успевал передумать сотни мыслей, не доводя, впрочем, ни одной из них до конца…

Так шел он в полной темноте, сопровождаемый взглядами, и миновало, кажется, столетие, пока он вдруг понял, что свода над головой больше нет. Чернота не отступила, а, похоже, стала гуще, но Арман почему-то верил, что это ненадолго. Он сел, где стоял, подобрал под себя скрещенные ноги и стал терпеливо ждать.

И ожидание его было достойно вознаграждено.

Сначала он увидел бледную, изломанную линию высоко над собой. Потом все, что оставалось над линией, стремительно стало наливаться светом, а то, что было ниже, оставалось бархатно-черным. Разлом в небесах становился все ярче, и Арман решил было, что здесь, на краю мира, небо растрескалось подобно старому магическому зеркалу…

Но свет прибывал и прибывал, линия распадалась, и Арман, затаивший дыхание, прошептал, не отдавая себе отчета: «Смотри, Юта!» Перед ним наливалась солнцем круглая чаша долины, окруженной немыслимой высоты горами.

В разломах ползали черные тени — Арман сперва принял их за живые существа, но это все-таки были тени, хотя и довольно уродливые. Солнце гнало их глубже в трещины, а выше, вчеканенные в наливающийся синевой свод, ослепительно горели ледяные вершины.

Арман смотрел, потрясенный. На какое-то мгновение ему показалось, что он видит исполинскую челюсть с полукругом сверкающих зубов — оскаленных, хищных. Открывающаяся ему картина была страшной и величественной одновременно — горы стояли, как памятник кому-то вечному, как насмешка над временем, как вызов всем силам мира.

Жаль, что Юте никогда не увидеть этого…

За два с лишним столетия своей жизни Арман тоже не видел ничего подобного. Скалы были его родиной, случалось охотиться и в горах, и, может быть, для ящериц, греющихся там на солнце, те горы были таким же потрясением… Теперь сам Арман ощутил себя ящерицей — маленьким, зачем-о крылатым зверьком.

Может быть, это горы Прадракона?

Забыв о голоде и жажде, он принял драконье обличье и взмыл в узкое, запертое вершинами небо.

Теперь он узнал, что такое холод.

Протискиваясь среди вершин, закованных в ледяной панцирь, огибая полупрозрачные мутные глыбы, он стремился все дальше, ведомый только инстинктом и предчувствиями. Воздух стал жидким и будто бы пустым — чтобы удержаться, все чаще приходилось взмахивать крыльями. Дышал он теперь так часто, что обморозил глотку и не пытался уже выдыхать огонь; сверкающие короны каждой гранью отражали солнце, и, оставаясь холодным, оно слепило и жгло. Арману казалось, что он обугливается на лету, так и не успев согреться.

За горами вставали все новые и новые горы, бесконечная горная страна. Арман то и дело опускался на смерзшийся снег, отдыхал, соскальзывал… Четырехгранная ледяная глыба была не первой на его пути.

Он обогнул ее, не в силах подняться выше и пролететь над ее вершиной. В серо-синей глубине ему почудился темный силуэт.

Предчувствие велело ему вернуться; приблизив драконью морду к стене льда, он долго всматривался, подергивая свернутыми крыльями.

Он разглядел длинную шею и мощный хребет, вдоль которого тянулся массивный гребень. Переступая чешуйчатыми лапами — когти впились в скользкую ледяную корку — он осторожно двинулся в обход.

Глыба выступала мощным углом, и, миновав его, он встретился взглядом с одним широко раскрытым, незряче уставившимся из-под надбровного щитка глазом. Арман встал.

Вмерзший в глыбу дракон, казалось, пытался вырваться из окаменевшего льда. Морда его застыла в нескольких шагах от края, и половина ее, повернутая к Арману, была видна до последней чешуйки. Очертания тела терялись в глубине.

Кто это был? Уж не Хар-Анн ли, сорок третий в роду? Но сколько же веков тогда простоял он здесь, пойманный, плененный, лишенный огня и погибший страшной для дракона смертью?

Арм-Анн собрал все свои силы и, превозмогая боль в обмороженной глотке, дохнул пламенем на ледяную глыбу. Пламя вырвалось двумя скудными языками, лизнуло лед и сразу иссякло. Поверхность глыбы около мертвой морды Хар-Анна покрылась застывшими потеками, как залитое дождем стекло.

* * *

Спустя неделю Остин снова уехал, и снова вернулся, и уехал опять. Вернулся по-прежнему веселый; гвардейцы и придворные, составлявшие его свиту и охрану, галдели, хохотали и как-то особенно низко кланялись Юте, и ей мерещились усмешки, скрываемые в усах. Она ругала себя за глупую мнительность и глухие, недостойные подозрения, зашевелившиеся в душе с тех пор, как какой-то барон хихикнул за ее спиной и подмигнул гвардейскому лейтенанту. Юта увидела его гримасу, отразившуюся в стоящем на столе серебряном кубке, и долго потом ее мучил постыдный вопрос: почему подмигнул? Почему за спиной?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});