За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

Вполне вероятно, что там — не на Камчатке, а в Тверской и Новгородской губерниях — уже от веры Христовой отреклись, и поклоняются, как в давние времена, мерзостным идолам, или вообще камням да ямам.

Проверить достоверность этих пересудов, а заодно и посетить северную столицу мешало то обстоятельство, что московские ямщики, прежде славившиеся своей безрассудной смелостью, нынче как-то присмирели и от столь выгодного предложения отказывались наотрез. Не помогали даже щедрые посулы Баркова, обещавшего несуразно высокую мзду аж в двадцать пять рублей серебром.

— Добавь еще полстолько, покупай мою кибитку вместе с лошадьми и езжай сам, куда душа пожелает, хоть до моря-окияна, — огрызались ямщики, по обычаю своей профессии изрядно пьяные.

Можно было, конечно, добраться до Петербурга и верхом, благо, справная лошаденка имелась, но Барков собирался прихватить с собой довольно увесистый груз.

Весь вечер он шлялся по кабакам, где имели привычку собираться труженики вожжей и кнута, поставил ради знакомства немалое количество шкаликов, стал очевидцем нескольких драк, купил из-под полы пару хороших турецких пистолетов, но ни о чем конкретном так и не договорился. Ехать за двадцать пять рублей на верную смерть никто не соглашался.

Сам Барков, памятуя о своей пагубной страсти, спиртным старался не злоупотреблять, хотя кое-что в себя, конечно, принял — и вина, и водочки, и пива. В очередной раз выбегая по малой нужде из кабака, он был остановлен неизвестным человеком, одетым не по погоде — в лакированные ботфорты и щегольскую шляпу с пером.

Прикрывая лицо краем плаща, он простуженным голосом спросил:

— Сударь намеревается ехать в Санкт-Петербург? — Выговор и все повадки выдавали в нем дворянское воспитание.

— Намереваюсь, но пока без особого успеха, — ответил Барков, старательно исполняя то дело, ради которого здесь оказался, что на пронзительном ветру было не так-то просто.

— Сударь имеет охранную грамоту, с которой его пропустят через заставы? — вновь поинтересовался незнакомец, державшийся от Баркова с наветренной стороны.

— А то как же! — похвастался поэт, успешно завершивший начатое предприятие. — Запасся я такой грамотой. Самим государем Петром Федоровичем подписана.

Человек в ботфортах издал неразборчивый горловой звук — не то слюной подавился, не то сдержал готовое сорваться с языка матерное ругательство, — но быстро овладел собой и смиренно молвил:

— Не угодно ли будет взять меня вместо кучера?

— Я бы взял, да где твой экипаж? — ответил Барков.

— За этим дело не станет. Извольте пройти чуток вперед, а я вас вскорости догоню.

Сказав так, незнакомец исчез с завидной поспешностью, что выдавало в нем человека, привыкшего ко всяким жизненным коллизиям.

Барков, которому возвращаться в кабак уже не было никакого интереса, взял свою лошадь под уздцы и двинулся по Петровке в сторону Кузнецкого моста, где жизнь била ключом, о чем возвещал яркий свет смоляных бочек. При этом он старательно обходил чернеющие на свежем снегу тела неплатежеспособных пьяниц, выброшенных из кабака бездушным целовальником. И хотя морозец стоял вполне терпимый, никто не дал бы за жизнь этих несчастных и ломаного гроша.

А ведь в достопамятные студенческие годы, когда Барков еще был самим собой, а не орудием неведомо чьей воли, случалось и ему леживать вот так. Мог бы запросто околеть или заработать воспаление нутра — ан нет, обошлось. Как видно, боженька уже тогда имел на него какие-то свои планы.

Был момент, когда сквозь посвист ветра Баркову послышались истошные крики и даже как будто хлопок пистолетного выстрела, но сие — увы — не могло считаться диковинкой в городе, захваченном разбойниками.

Пройдя с полверсты. Барков потерял надежду дождаться человека, набивавшегося ему в кучера, и уже собирался было сесть в седло, когда сзади послышался налегающий топот копыт и скрип полозьев. Подкатила кибитка, запряженная тройкой лошадей, подобранных и по стати, и по масти. Правил лихой молодец, Баркову прежде как бы и не встречавшийся, и только присмотревшись повнимательней, он опознал давешнего незнакомца, уже сменившего шляпу на теплый треух, а плащ на просторный ямщицкий тулуп. Даже поверх ботфорт у него теперь красовались необъятные валенки.

Что хорошего, спрашивается, можно ожидать от города, где люди как по волшебству и безо всякого промедления меняют свои наряды, звания, личины и убеждения? А все, что угодно — пыль в глаза, кукиш под нос, кинжал под ребро…

— Карета подана, сударь, — сказал человек, восседавший на козлах.

— А ты, братец, с кучерской работой справишься? — поинтересовался Барков, несколько настороженный такими метаморфозами.

— Как-нибудь. — сдержанно ответил незнакомец. — В седле взращен.

— Может, и в седле, да не на облучке. Tо разные вещи.

— Не извольте, сударь, беспокоиться. Взыска не будет. Еще и благодарить потом станете.

— Из города бежишь? — напрямую спросил Барков.

— Приходится.

— Звать-то как?

— Михайло Крюков, дворянский сын.

— А я Иван Барков, попович.

— Стишками прежде не баловались?

— Был такой грех.

— Тогда я ваш поклонник. Про птиц-девиц, которые так и норовят на наши сучки взгромоздиться, вы презабавно прописали… Коня своего привяжите к запяткам. Да только повод подлиннее отпустите.

— Не пора ли нам сию ложную вежливость оставить и с «выканья» перейти на «тыканье», — предложил Барков. — Мы ведь как-никак русские люди.

— Согласен, приятель. Полезай в возок.

— Сейчас залезу. Только прежде, чем в Петербург ехать, мне надо в одно здешнее местечко наведаться.

— Бога ради. Все одно нас из Москвы до рассвета не выпустят. Даже с охранной грамотой.

— Тогда гони к Даниловскому монастырю. Дом я тебе по прибытии укажу…

Яицкие и донские казаки, а еще в большей мере заволжские инородцы, привыкшие к степным просторам, ночного города опасались, предпочитая держаться вблизи площадей и рынков, где горели жаркие костры и потехи ради шла ружейная стрельба. Поэтому на глухих окраинных улочках, протянувшихся от слободы к слободе, встречи с пугачевцами можно было не опасаться.

Крюков управлял лошадью с закидной ловкостью (как, наверное, умел делать все на этом свете), да и город знал, как свою табакерку. Очень скоро, следуя указаниям Баркова, кибитка остановилась возле огромного мрачного дома, на треть каменного, на треть деревянного, а на треть вообще недостроенного.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});