Мы никогда друг друга не любили (СИ) - Веммер Анна

— Нет уж, теперь решай! Ты же делал это всю дорогу, ты же весь такой взрослый и умный! Вот и принимай решение. Раз мне лучше одной, чего приперся? Сидел бы со своей Надей! Вы оба на ней помешаны, чего ко мне привязались?! Что я вам обоим сделала, что вы со мной как с куколкой в кукольном домике?! Что ты молчишь?!

— Бить надо кулаком. И в нос. Будет много крови, опухшая морда и горбинка на память.

Он смотрит так, словно ждет, что я и вправду дам ему в нос. Кажется, несколько секунд я действительно готова это сделать, а потом запал воевать заканчивается. Я придвигаюсь ближе, утыкаюсь носом в его еще красную щеку и вдыхаю запах. Цитруса и свежести. С капелькой табака. Он курил? И кофе… губы пахнут кофе.

— Ненавижу тебя!

— Да. Знаю. Странно было бы, если бы ты любила.

Я рычу от бессилия и злости. Бью кулаком по плечу и пытаюсь дышать. Хотя бы просто дышать, потому что и это получается с трудом.

— Ну что такое, котенок? Чем тебе помочь?

— Я устала.

— Знаю. Поехали отсюда.

Я мотаю головой, на ощупь нахожу пульт и выключаю телек, чтобы даже серый экран не напоминал о бреде, который мы только что выслушали. Я не хочу больше иметь ничего общего с человеком по имени Леонид Рогачев. У меня нет его денег, у меня не его фамилия, я хочу новую жизнь!

Странно начинать ее здесь, но определенно все, что с нами происходит, имеет свой смысл. Надо его только найти. Без смысла недолго и свихнуться.

Губами я касаюсь чуть колкой от щетины щеки Виктора. Запускаю пальцы в жесткие волосы, устраиваюсь у него на коленях поудобнее и целую, чувствуя, как сердце заходится в истерике. До меня только доходит смысл его слов, которым я почему-то безоговорочно верю.

Он отвечает на поцелуй с таким напором, что мне отчаянно не хватает воздуха.

Мы снова здесь, в том же самом отеле, даже в том же номере. Пять лет назад я мечтала, чтобы он остановился, а сейчас этого боюсь. Когда тебе некого любить, внутри всегда живет глупый страх, что все хорошее понарошку. И что слова — просто слова, что можно сказать любую глупость, если так выгоднее. Можно солгать отцу, что была у подружек, и он только кивнет, потому что ему плевать. Можно солгать подружке, что с мужем все хорошо, чтобы не рассказывать всю историю и не видеть осуждения.

Можно солгать, что не любишь бывшую, чтобы девушке, за которой просил присмотреть твой друг, было не так больно.

— Ты же не солгал? — Я отрываюсь от поцелуя.

— О чем?

— О том, что любишь меня.

— Нет, котенок. Я не солгал. Я тебя люблю. Единственная причина, по которой я не могу попросить у тебя прощения, это то, что о таком не просят. Я слишком много совершил ошибок.

— Можешь попробовать исправить.

— Думаешь, получится?

Я пожимаю плечами.

— Можно хотя бы не наделать новых.

Наверное, я не до конца соображаю, что делаю, но усталость наваливается всей тяжестью. На эмоции сил уже не остается. Я пересаживаюсь на постель и увлекаю Виктора за собой, задыхаясь от нахлынувших воспоминаний и ощущений на уровне подсознания. В номере все осталось таким же, как было. Только мы другие, но все еще связанные общей историей.

— Нет, Аврора, так нельзя, — качает головой Островский.

— Почему? Я хочу.

— Ты испугаешься.

— А есть, чего бояться?

Со вздохом, опираясь на руки, Виктор касается губами моих.

— Конечно, нет. Но ты испугалась меня, когда мы были в постели дома. А здесь…

— Я боюсь не тебя. Одиночества — пожалуй. Мама ужасно меня пугает. А ты… на тебя я злюсь. Ты даже не представляешь, как сильно злюсь! И буду злиться еще очень долго. Но бояться больше не хочу.

Его зрачки так расширены, что я даже не могу понять, какого цвета у Виктора глаза. И не могу вспомнить. Карие? Голубые? Зеленые? Почему это интересует меня именно сейчас?

Потому что я безбожно лгу, и мне страшно. И мы оба это знаем, но делаем вид, будто все в порядке.

Островский приподнимает меня, чтобы стянуть платье. Кожи касается прохладный воздух — в номере приоткрыто окно. Настороженно я наблюдаю, как он стягивает рубашку и брюки, стараясь дышать ровно. Отчаянно хочется закрыть глаза, но так будет еще страшнее. Лишь когда Виктор накрывает меня собой, и становится чуть теплее, я слегка расслабляюсь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Мне нравится идея тебя трахнуть, — его бархатистый голос проникает мне в самую душу, — но не нравится идея делать это здесь.

Не хочу ничего на это отвечать, только подаюсь навстречу в поисках его губ. К собственному удивлению, бывший муж не спешит ко мне прикасаться.

— Но если ты хочешь так, то я не буду делать вид, будто тогда не произошло ничего особенного.

Нежное прикосновение от локтей до запястий, резко контрастирует со стремительным движением, поднимающим мои руки над головой. Хват пальцев вокруг запястий кажется стальным. Я вздрагиваю, чувствуя, как возбуждение и легкий страх сменяются тем самым неконтролируемым ощущением беспомощности. Его я ненавижу больше всего.

Островский опускается, держа часть веса на локтях. Он словно изучает мою реакцию, вслушивается в рваный ритм сердца.

— Остановиться? — хрипло спрашивает он.

Я качаю головой и не собираюсь говорить, боясь, что голос дрогнет, но слова сами собой срываются с губ.

— Ты помнишь…

— Не так давно. Давай остановимся? Существуют тысячи мест, где можно заняться любовью. Десятки поз. Я тебе обещаю, котенок, испробуем все. Объездим весь мир. Видишь? Я все за тебя решил. Я тебя никуда не пущу, буду сам наслаждаться тобой. Буду любить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он наклоняется ниже, почти касаясь губами моих.

— Заведем собаку. Ребенка. Поменяем квартиру, купим побольше, чтобы всем хватило места. Купим тебе здоровый цветочный салон. Машину. Устроим свадьбу, которой у нас не было, сошьем тебе шикарное свадебное платье. Напьемся в клубе и снимем номер в нем же. Я научу тебя кататься на горных лыжах, возьму на охоту. Знаешь, сколько есть способов провести остаток жизни вдвоем? Для этого не обязательно себя ломать.

— А помнишь, что я сделала, когда ты меня целовал?

— Отвернулась.

Я тянусь к его губам, насколько позволяют вжатые в подушки руки.

Получаю свой поцелуй — и делюсь с любимым мужчиной дыханием, жизнью. Тянусь не к прошлому, а за защитой от него.

Номер остался прежним, но не я.

Мы целуемся, и это тот момент, с которого все идет не так. Все, начиная от торопливых ласк, которые ему доступны в полной мере, до медленного проникновения, заставляющего меня выгибаться навстречу рельефному торсу. Закидывая руки с приятно ноющими следами ему на шею, я уже слабо понимаю, где нахожусь, какая вокруг обстановка, и какие призраки бродят вокруг.

Я царапаю спину Виктора, отвечая на нарочитую грубость движений, на ритмичные толчки внутри меня, которые, кажется, совсем не ведут к развязке, а только мучают, делая напряжение внизу живота нестерпимым.

А потом, чувствуя, как горло болезненно сжимается от подступающих слез, прячусь в его объятиях от кошмаров и боли. Рядом с ним безопасно. Меня накрывает одновременно диким страхом — он не поддается контролю, он сильнее меня — и наслаждением, которое давно ждало своего часа. Это дикий коктейль, и жуткий, и самый нереальный.

— Ну все, все…

Сквозь туман доносится голос Островского. Из жизни будто вычеркнули несколько минут, оставив мне дрожь уставшего тела и какое-то странное состояние между сном и явью.

— Не бросай меня, пожалуйста… — это вроде бы произносят мои губы, но в здравом уме я никогда не решилась бы такое сказать. — Даже если это потому что я лишь похожа на нее… даже из чувства вины. Мне хватит, я не хочу быть одна, я так долго… я даже не помню, сколько лет не смотрела никому в глаза. Меня как будто не было, как будто Аврора — это привидение.

— Котенок… не говори глупостей. Я люблю тебя не потому что ты на кого-то похожа. И не из чувства вины. Чувство вины — единственное, что не дает мне сейчас же унести тебя обратно в ЗАГС и заставить ту любопытную тетку вернуть все как было. Но, думаю, к моменту открытия, я с этим чувством справлюсь. Дай мне пару часиков.