Штормовая пора - Николай Михайловский

Запись одного дня, сделанная Бронтманом с некоторой долей доброй иронии, показывает, что редакция «Правды» жила поистине фронтовыми темпами с той разницей, что здесь не знали оперативных пауз, вызванных перегруппировкой сил для нанесения ударов по врагу. «Правда» всегда была в наступлении, всегда в бою…

Л. К. Бронтман — единственный, с кем мне не удалось и двух слов сказать. Он буквально утопал в восковках, гранках, оттисках полос, беспрерывно трезвонили телефоны. Словом, у него всегда был шторм девять баллов…

Но эта комната была местом свиданий многих и многих. Так, однажды я встретил здесь Петра Лидова, с которым судьба меня свела впервые в Эстонии в 1940 году. Он приехал в Таллин, уже к тому времени достаточно известный журналист, часто печатавшийся на страницах «Правды». В отличие от многих своих коллег он был нетороплив, ничего не делал «с налета», много дней ходил по городу, смотрел — приглядывался прежде, чем в «Правде» появилась его первая корреспонденция.

Лидов глубоко вникал в суть происходивших явлений. В Прибалтике, тогда еще полной противоречий, от журналиста требовалась особая зоркость. Мы удивлялись тому, что Петр Александрович, никогда не видавший Эстонии, знал о ней больше, чем те, кто считался старожилами. Секрет прост: перед отъездом в Таллин немало дней провел он в Ленинской библиотеке; сперва по книгам знакомился с прошлым и настоящим Эстонии, затем увидел ее воочию…

— Иначе нельзя, — говорил он. — Ведь не ехать же в новое место с закрытыми глазами.

Он пробыл в Эстонии недолго и не так уж много написал о ней. Но каждая его корреспонденция с предельной точностью рисует процесс становления молодой Советской республики.

Его журналистский талант и высокое гражданское мужество особенно проявились в дни битвы за Москву. Он и Оскар Курганов — в наши дни известный кинодраматург, лауреат Ленинской премии, один из создателей киноэпопеи «Освобождение», работали тогда военными корреспондентами «Правды» на Западном фронте, освещали ход битвы под Москвой. Утром оба уезжали на фронт, а к ночи возвращались в редакцию, расходились по своим кабинетам и вскоре приносили Лазареву или Бронтману корреспонденции, которые тут же сдавались в набор, а наутро, читая «Правду», вся страна узнавала имена новых героев.

Петр Лидов первым рассказал о Зое Космодемьянской.

Я продолжал жить в редакции. Никто из начальства меня не вызывал, но, оказывается, обо мне не забыли. В один из дней рано утром меня срочно вызвал редактор. Я вошел в кабинет Петра Николаевича.

— Чем вы занимаетесь? — спросил он.

— Жду приказания полковника Лазарева отправиться в Севастополь.

— Есть интересное поручение, — слегка интригующим тоном произнес Петр Николаевич. — Вы хотели бы увидеть командующего Западным фронтом Жукова?

Что за вопрос?! Для любого из нас увидеть генерала Жукова было в ту пору мечтой, только, увы, недосягаемой…

Петр Николаевич сказал:

— Завтра генерал Жуков принимает делегацию Монгольской Народной Республики. Вы будете присутствовать на беседе и дадите отчет.

…Мы ехали по снежным дорогам Подмосковья, где совсем недавно прошла война. Нашим глазам открывалась одна картина горше другой. Выжженные деревни; точно кресты на погосте, стояли в глубокой печали закоптелые трубы печей, а в землянках, утопавших в снегу, ютились люди, потерявшие кров.

Отмахали много километров по шоссе и свернули направо, куда-то в лес. Это было Перхушково — штаб Западного фронта. Машины остановились у маленького двухэтажного кирпичного особняка, стоявшего в окружении густых сосен. Автоматчик провел нас в приемную.

Едва мы успели раздеться, как открылась дверь и появилась невысокая плотная фигура генерала Жукова. Он улыбнулся, узнав своих сподвижников по кампании на Халхин-Голе. Старые друзья долго обнимались. Гостей повели по крутой деревянной лестнице на второй этаж, в столовую. И здесь сначала им показали фильм о разгроме немцев под Москвой, а потом за ужином завязалась беседа.

Я не знал генерала Жукова, однако понаслышке он представлялся мне человеком необычайно суровым. Оказалось, он веселый собеседник, наделенный большим умом, чувством юмора и завидной памятью. Он называл десятки имен военных и государственных деятелей Монгольской Народной Республики и расспрашивал о каждом из них, вспоминал множество боевых эпизодов и различных случаев в пору боев на Халхин-Голе.

Незадолго до начала Отечественной войны он, будучи начальником Генерального штаба Красной Армии, принимал японскую военную миссию. Глава миссии долго с любопытством рассматривал Жукова и, наконец, осмелился спросил: «Вы, кажется, были на Халхин-Голе?» — «Кажется, был», — ответил Жуков. Тогда японец снова обратился с вопросом: «Скажите, пожалуйста, господин генерал, что на вас тогда произвело наибольшее впечатление?» Жуков со свойственной ему прямолинейностью, не задумываясь, сказал: «Как вы бежали от монгольских и советских войск…» — «Позвольте, — с недоумением заметил японец, — разве там были монгольские войска?» — «Так точно, были, — заметил Жуков. — Там было восемьдесят процентов монголов и двадцать процентов русских…» Японец поморщился.

Жуков забрасывал всех вопросами, шутил. Потом гости попросили его рассказать, как проходила операция по разгрому немцев под Москвой. Им хотелось услышать живые впечатления из «первоисточника», от полководца, руководившего этой гигантской операцией.

Генерал Жуков был в прекрасном расположении духа, сначала продолжал отшучиваться, а затем он стал серьезным и начал свой рассказ с того момента, как был вызван из Ленинграда в Москву.

— Я прилетел и направился в штаб Западного фронта. Мне докладывают, чем мы располагаем. Понимаю, что наличными силами не сдержать нам махину, которая неудержимо катится на Москву. Шутка ли сказать — семьдесят семь дивизий, из них четырнадцать танковых и восемь моторизованных! Почти половина всей немецко-фашистской армии, брошенной против нашей страны, и три четверти всех ее моторизованных соединений. Решали часы и минуты… Звоню Сталину и прошу немедленно дать резервы. Он отвечает: «Продержитесь часов пятнадцать-двадцать, пока подойдут эшелоны из Сибири».

И мы продержались, выстояли, а затем сами перешли в решительное наступление.

— Я знаю войну в больших и малых масштабах, — говорил Жуков. — Мы имеем дело с очень сильным врагом. Под Москвой мы побили его первые и впервые. Теперь война переходит в стадию резервов, и выиграть ее в наших возможностях. Трудно сказать, сколько она продлится. Ясно одно: мы никогда больше не допустим, чтобы прусский сапог еще раз маршировал под Москвой. Больше того, скоро мы погоним немцев со Смоленщины и Белоруссии. А там дальше устроим Большой Халхин-Гол, какой им еще и не снился…

Большой Халхин-Гол — эти слова накрепко врезались в память. Спустя много времени я вспомнил о них, видя на улицах покоренного Кенигсберга бесконечные колонны военнопленных, и о них же думал, стоя на площади перед почерневшей громадой рейхстага.

Мой отчет, переданный по телефону стенографистке, появился в «Правде» на следующее утро. Фразу генерала Жукова в редакции благоразумно вычеркнули, ибо Большой Халхин-Гол был еще впереди.

* * *

После моего короткого пребывания в Москве полковник Лазарев сказал:

— Съездите в Севастополь, затем на Северный фронт, а тем временем в Ленинграде лед тронется, и тогда мы снова пошлем вас на Балтику.

Он свое слово сдержал. После Севастополя и Северного флота в начале 1944 года меня снова вернули на Балтику.

СНОВА НА БАЛТИКЕ

Ранним утром поезд проходил под арками знакомых мостов и медленно приближался к перрону. Под высоким навесом Московского вокзала, как и в далекие мирные времена, мы увидели железнодорожников в своей обычной форме, носильщиков в белых передниках и массу встречающих.

Год назад было прорвано кольцо блокады, около трех месяцев прошло с тех пор, как вражеская группировка под Ленинградом окончательно разгромлена. А сколько разительных перемен! Окрепшие, заметно поправившиеся люди ходят по улицам, проспектам и площадям, не опасаясь, что их настигнет шальной вражеский снаряд. На улицах полный порядок, чистота. Бегут трамваи — те самые трамваи, что в первую блокадную зиму стояли на рельсах, словно ледяные домики.

У меня множество встреч со старыми друзьями, беседы в штабе флота, на крейсере «Киров» с артиллеристами и больше всего с А. Ф. Александровским. По свежим впечатлениям и рассказам я восстанавливаю картину того, как это произошло, что гитлеровцы были окончательно разгромлены у стен Ленинграда и откатились на запад.

Все началось с операции по переброске войск из Ленинграда на «ораниенбаумский пятачок». Обычно под словом «операция» подразумевается бой, выстрелы. На сей раз успех дела зависел от того, удастся ли переброску войск осуществить в ночное время через залив незаметно для противника и тем самым ошеломить его нашим внезапным наступлением.