Крест и порох - Андрей Посняков

– Ишь ты, как взбеленилась… – загудели казаки. – Матвей, чего молчишь?

– Жена моя для вас путь разведала, – неожиданно огрызнулся Серьга, – а вы ее тут под лавку загнать пытаетесь. Нешто не вправе она обижаться?

– Извини, милый, погорячилась, – моментально сникла Митаюки, понурилась, стала пробираться мужу за спину.

– Ну, так чего делать станем, казаки? – кашлянув, спросил Серьга. Тут же спохватился, вспомнив, что ныне оказался за старшего, повысил голос: – Ондрейко, хватит дурить! Все знают, ты у нас пловец лучший, какой жребий? Ты пойдешь, я пойду и Коська Сиверов. Первый раз, что ли? Неча по-глупому рисковать. Простудишься – вылечим.

– Пробраться-то проберемся, – фыркнул кормчий. – А луки как пронесем? Без лука дозорного быстро не снять, тревогу поднимет. Не сосну же рубить! Долго будет и шумно изрядно. Пока свалим, уж и подмога прибежать успеет.

– Над собой пронести?

– Заметят… – из-за спины мужа буркнула юная шаманка.

– Так это… Камышами колчан обвязать, ряской облепить, лопухов наляпать.

– Заметят…

– И то верно. – Ондрейко Усов согласился с голосом из-за спины Матвея. – Колчан – он полсажени в длину, да и ширины изрядной. Коли такой куст камыша супротив течения поплывет, попробуй его не заметить! Да мало нам одного, три нужны. Мочить нельзя, все время над головой держать придется. Чуть где оступился, не удержался, – в воду упадет, плеск будет.

– А если ночью?

– Так все едино на одной руке держать, другой грести, зубами за камыши цепляться. Мучение одно, а толку мало. Плеск ночью еще сильнее слышен будет.

– Хитро придумали, язычники… – загрустили казаки.

– Что, Кондрат, не выходит без умишки бабьего управиться? – высунулась из-за Матвея девушка.

Казаки рассмеялись, Чугреев возмутился:

– Да уйми же ты ее, Серьга!

– Погодь, десятник, не шуми, – улыбаясь, остановил его Ганс Штраубе. – Мыслю я, знает хитрая знахарка наша, как загадку эту расколоть.

– Пусть Кондрат спросит, тогда скажу. – Митаюки упрямо сжала губы.

– Матвей, ты чего бабе своей позволяешь?!

– Ну, тогда я пошла отсюда!

– Тьфу, вздорная баба! Обойдемся!

– Кондрат! Матвей! Знахарка!

Казаки заспорили. Одни предлагали Серьге потребовать от жены послушания, другие уговаривали Чугреева смирить гордыню. Хотя, в общем, и те и другие полагали, что девка обиделась правильно. Не для того она жизнью во вражьем логове рисковала, чтобы потом ее же еще и унижали.

– Дайте слово молвить, други! – неожиданно поднял руку Ганс Штраубе. Спор стал тише, и немец, приложив руку к груди, чуть поклонился девушке, уважительно произнес: – Очень прошу тебя, уважаемая знахарка, поведай нам, грешным, что ты там такое хитрое измыслила?

– У меня имя есть, – глянув на него исподлобья, буркнула шаманка.

– У тебя очень красивое имя: Митаюки-нэ. Но опасаюсь я, что, коли начну им часто пользоваться, муж твой ревновать нас будет.

Девушка глубоко вдохнула, выдохнула… И решила, что палку лучше не перегибать. Себя она проявила заметно, не забудут. Просто бабой больше не сочтут. Теперь пора угостить дикарей косточкой. И Митаюки смилостивилась:

– Хорошо, поплыли!

Лодки и челнок пошли вперед, оставив струг величаво выворачивать на стремнину, повернули в протоку, быстро догребли до болота, приткнулись к берегу. Трое казаков хорошенько перевязали внизу штанины; крепче, через плечи, подвязали шаровары, щедрой рукой навалили себе в штаны перемешанную с песком гальку. Проверили, как сидят за поясом топоры, на месте ли сабли…

Митаюки крепко поцеловала Матвея, Ондрейка еще раз ругнулся, Коська Сиверов просто перекрестился – и ватажники вошли в воду, сперва пригибаясь возле прибрежного кустарника, потом прячась за камышами. Дно быстро ухнулось вниз, и вскоре им уже пришлось плыть, держась за камыши. Штаны тянули в глубину, но это было только на пользу, ибо тело человеческое слишком легкое, при нырянии зачастую задница из воды торчит. А в деле ратном в такую задницу недолго и стрелу али пулю словить.

Там, где течение было быстрым, там и вода оставалась чистой, пробираться вдоль камышей нетрудно. Но вот когда протока раздалась, началась та самая гадость, на которую и сетовал Ондрейко Усов: ряска, тина и кувшинки, среди которых ни в коем случае нельзя поднять волны, ибо качающаяся ряска уж очень хорошо заметна, равно и открытые следы на ней, что остаются, если плыть, пробиваясь среди плавучих растений.

Матвей шел первым, ныряя, продвигаясь вперед на несколько шагов и медленно приподнимаясь, выставляя над поверхностью только рот и нос, облепленные грязью, делая вдох и снова плавно погружаясь. Резкие движения в таком деле никак не допустимы, ибо легко замечаются даже боковым зрением. А вот плавного движения зачастую не замечают даже совсем рядом.

Вдох, нырок, несколько шагов вдоль стены камышей, придерживаясь за них руками, подъем, вдох, новый рывок. Иногда при подвсплытии ряска ложилась так удачно, что через нее удавалось разглядеть близкий лес, макушки сосен. Серьге даже казалось, что он различает сидящего высоко в просторной кроне караульного. Хотя сейчас это не имело никакого значения.

Все это длилось целую вечность, пока казак не ощутил впереди свободную воду, а камышовая стена не отвернула резко влево. Настал самый опасный момент. Учитывая то, что рассказала Митаюки о месте расположения дозора, пробираться дальше следовало под противоположным берегом, у ворога под ногами. Если протока не сильно глубока, если прозрачна, если караульный посмотрит вниз, то вполне может заметить пересекающего русло ныряльщика.

Матвей поднял руку, перекрестился движением пальца, набрал воздух и нырнул, скользя над самым-самым дном, благо с песком в штанах веса для этого хватало. Уткнулся лицом в камыши с противоположной стороны, медленно поднялся по ним наверх, приподнял над водой лицо, тихо вдохнул воздух, нырнул и поплыл дальше против течения, потом еще раз. Оказавшись на песчаной отмели, он забился под самую осоку, густо растущую над водой, и затаился. Вскоре мимо проплыл и приткнулся под траву Коська, потом Ондрейко. Теперь предстояло самое трудное: ждать.

Кормчий Усов был прав – мерзкое у них троих мастерство.

В это время на реке перед болотом Ганс Штраубе положил руку шаманке на плечо:

– Мыслю, пора, фройляйн Митаюки-нэ. Должны уже добраться.

Девушка кивнула, оттолкнула долбленку, уселась на корму, взялась за весло, борясь со встречным течением. Вскоре, впрочем, она добралась до пруда, и стало легче. Мерно проталкивая однодревку через застывшую ряску, девушка несколько раз поднимала лицо, улыбалась дозорному на сосне, а подобравшись ближе, помахала рукой:

– Хорошего дня! Это я, Митаюки-нэ из Яхаивара! Видите, обещала вернуться и вернулась!

Караульный помахал в ответ, и шаманка погребла дальше, проплыла мимо осоковых зарослей, за поникшим кустом повернула к берегу, приткнула челнок к отмели, весело помахала выглянувшим воинам:

– Вот и я, храбрецы! Али мыслили, обману? – Митаюки резко опустила руку, нахмурилась: – Подождите, а вы кто? Тут намедни другие воины стояли!

– А чем мы хуже? – выкатили грудь колесом дозорные. – Иди сюда, путница. Мы тебя с дороги отваром походным угостим.

– Коли угостите, тогда выйду, – согласилась шаманка, перекинула ноги за борт, толкнула челнок выше и стала подниматься, положив весло на плечо: – А правда, почему вы другие? Где прежние?

– Да меняемся мы, дева, – охотно пояснили воины. – Мужи в дозорах не живут. Отстояли срок, и заместо одних другие заступают… Ой, это кто?

Сир-тя увидел, как по бокам от посудины вспенилась вода и из нее выросли трое мужчин, резко склонившихся над челноком. Отшвырнув рогожу, они схватили лежащие на дне луки и стрелы, вскинули оружие. С пчелиным гулом запели стрелы – из шести в дозорного на сосне попали четыре, и две оказались смертельными. Водяные люди повернули лица к дозорным. Воины закричали, хватаясь за копья, но было уже поздно…

– Ни в жисть больше водолазом идти не соглашусь! – поклялся Ондрейко Усов, бросая лук обратно в лодку.

Он тут же сел, развязал штанины и запрыгал, избавляясь от песка с камнями. Матвей первым делом поспешил к жене:

– Ты как, милая?

– Ты настоящий вождь. – Юная шаманка закинула руки ему за шею, подтянулась и крепко поцеловала в губы. – Мы будем править миром! А пока раздевайся, простудишься!

– И почему они огня у себя в дозорах не разводят? – недовольно посетовал Костька Сиверов, уже развешивая одежду на низких ветках орешника на просушку. Все тело его было покрыто мурашками и заметно посинело, казак ежился и дрожал, несмотря на жару.

– Снимай все скорее, – шепнула на ухо мужу Митаюки. – Снимай скорей, я тебя согрею.

* * *

Получасового отсутствия сотника Серьги никто не заметил. Казаки были заняты протаскиванием через протоку огромного корабля. Вроде как по ширине струг по реке проходил с легкостью и по осадке тоже имел изрядный запас под килем. Но вот на каждой излучине либо в берега носом и кормой упирался, либо брюхом на мелководье садился. Приходилось раскачивать, подкапывать, тянуть, вести дальше – и опять на очередном изгибе русла повторять все старания. В болотине, через которую большие трофейные лодки с легкостью скользили поверх грязи и растений, струг просто застрял. Причем на глубине, и выйти толкнуть его казаки не могли. Им оставалось только грести с борта, в то время как товарищи на лодках по мере сил веслами разгребали ряску и тину на пути.