Провалившийся в прошлое - Александр Абердин

Вот на таком фоне Митяй и начал разговор с переданным в его подчинение полувзводом олродов и, как следует настропалив их на завоевание сердец прелестных даргаларок, каштанововолосых смугляночек и чуть ли не золотоволосых див с атласной, белой кожей, среди которых попадались очень аппетитные и весьма симпатичные дамочки, повёл их на экскурсию по своей латифундии. Хлев они уже посмотрели, а поскольку находились в доме, рядом с подвалом, складом и кожевенной мастерской, то их и осмотрели в первую очередь. Вот тут-то, начав показывать своё большое хозяйство, которым Митяй ещё совсем недавно так гордился, он понял, что хвастаться-то ему особенно и нечем. Увы, но глядя на примитивную, керамическую ректификационную колонну, Митяй был вынужден констатировать, что у него получился голимый дерибас и хотя он получал из этого самовара вполне подходящее для его техники гарево, то довольно скоро, где-то через три года угробит даже движок Ижика и всё потому, что так и не удосужился наладить вторичную перегонку бензина, чтобы поднять его октановое число до семьдесят второго, а ведь мог. Да, и печи для обжига у него по прежнему были до безобразия примитивные, но на туннельную у него не было под рукой в первую очередь жаропрочной стали.

Особенно его физиономия мысленно скривилась в литейке. Да, вагранка у него получилась монументальная, мамонт с разбегу не расшибёт, убьётся, когда-то такие стояли в Китае, при Мао, в каждой деревне и эта страна была мировым лидером по производству чугуна и переводу на дерьмо руды, флюса и кокса. Руду он использовал прекрасного качества, практически чистый гематит. Известняк также отличался просто редкостной белизной и отсутствием примесей, а уголь был берёзовый, фиг найдёшь лучше. Да, чугун у него получался ковкий, но не шибко прочный, а сталь и вовсе не лучше стали марки тридцать пять весьма средненького качества. Примерно такая же, как и китайская, если не хуже. Одно хорошо, примесей в чугуне было всё-таки немного и он доводил его до состояния хорошего, ковкого металла, хотя и годного, по большей части на то, чтобы ковать из него красивые каминные решетки с фитюльками. Очень наглядно это показывала его примитивная пилорама. На пилы он угробил прорву самой прочной своей стали, уродовался с ними чуть ли не неделю, а в итоге после того, как распиливал три дубовых бревна, снимал их и точил чуть ли не весь день. Хорошая у него получалась производительность, нечего сказать. Одно хорошо. Опилок для того, чтобы укрыть на зиму фруктовые деревья, виноград и клубнику, у него было не просто много, а дофигища и лес таял на глазах.

Мехцех у Митяй также представлял из себя жалкое и убогое зрелище, большой кирпичный сарай без окон с плоской крышей, горном и здоровенным верстаком. Если бы не те небольшие станочки, которые он привёз с собой, хрен бы ему была цена в базарный день и тут положение не спасал даже его небольшой прокатный стан, так здорово выручивший Митяй уже не раз. Единственное, чем он действительно мог гордиться по настоящему, так это своей воздуходувной машиной. Та, не смотря на свой грубый, устрашающий вид, нагнетала воздух просто замечательно, а дубовые валы, перекрытые двускатной узкой крышей, судя по всему могли прослужить ему ещё лет двадцать пять, как и дубовое водяное колесо только потому, что ему удалось их очень хорошо сбалансировать, можно сказать почти отлично, хотя, конечно, и не идеально. Хоть на эстакаде в его душе ничто болезненно не ёкнуло и не встрепенулось. Впрочем, когда они дошли до нефтесборной ёмкости, тоже. Он собирал с поверхности Нефтяной практически всю нефть, но это только потому, что её течение было очень ровным и плавным, а нефтесборник, не смотря на свою примитивную конструкцию, надёжным, вот только слишком много воды попадало в нефтяную яму.

Во время этой экскурсии Митяй подробно рассказывал своим ученикам, что он делает в той или иной, до безобразия примитивной, мастерской, изготавливая такие же примитивные, если речь не шла об огнеупорах и фаянсе, изделия. Всякий раз он при этом с удивлением отмечал, что стал ощущать каждый технологический процесс буквально всем своим нутром, чуть ли не печёнкой и потому его так корёжило, когда видел свои ошибки и косяки. Нет, ведловство действительно обладало сверхъестественными свойствами, ведь он смотрел на простенькую вагранку и примитивный мартен, на неработающие грубые и неуклюжие машины, которые просто физически не мог изготовить лучше, но его новым ведловским способностям все эти объяснения были до задницы и ему сразу бросались в глаза недочёты. Если во время возвращения домой, после ночного камлания с Каньшей у костра, он на слух определял, какую гайку на Шишиге треба подкрутить и что смазать, то теперь, как бы чувствовал боль спящих машин, печей, чанов для дубления и прочих технологических прибамбасов, изготовленных им. Это будоражило душу Митяя и наполняло его восторгом и радостью. Он понял, наконец, что ведловство реальная сила и чуть ли не со страхом въехал в ещё одно великое таинство, найди он природный резонатор, проснувшейся в нём, благодаря Тане и Каньше, ведловской силы, и тогда точно сможет не просто ощущать процессы, а прямо влиять на них.

Так, бросив один единственный взгляд на субстрат, который, по идее, должен содержать калиевую селитру, он сразу же понял, как тот образовался. Несколько больших, могучих мамонтов, которые с вечера хорошо набили себе животы, набрели на дерево с молодыми, сочными ветвями и принялись их не спеша поедать. В один прекрасный момент они начали друг за другом опорожнять свой кишечник и поскольку есть не прекращали, а ветвей на дереве оказалось очень много, наваляли здоровенную кучу, но не растоптали её, а вскоре пошли дальше. Утром, ещё до этой трапезы, они вдоволь напились воды и потому навоз мамонтов оказался изрядно увлажнённым и когда их навозные ядра попадали на землю в жаркий летний полдень, солнце, быстро высушив клейкий верхний слой навоза, создало тем самым миниатюрный биохимический реактор, в котором селитряные бактерии принялись перерабатывать калий, содержащийся в съеденных мамонтами растениях, в калиевую селитру, а куча та была очень большой, тонны три навоза и так она лежала, почти не размываемая дождями, очень долго, наверняка не менее четырёх лет, но на этому обстоятельству сопутствовал ещё один важный фактор.

В почве под навозной селитрой содержалось много гумуса и поскольку начало лето было сухим и очень жарким, то калиевая селитра, образовавшаяся в результате разложения азотистых веществ, а она почвой не поглощается, в виде раствора, благодаря капиллярности почвы стала подниматься на поверхность как раз под навозной кучей, высохшей к тому моменту в порох и работавшей, как насос. Поэтому её и скопилось под ней довольно много. Всё это, пусть и в микроскопических количествах, с такими объёмами даже не стоило и возиться, Митяй видел и раньше, под старыми коровьими лепёшками, если их не растоптали коровы. К счастью такие кучи оказались в лесостепи отнюдь не редкостью и оно понятно, чай не Африка, не долина Нила и прочие пампасы, где полно скарабеев и навоз жрать некому. Он очень подробно рассказал об этом процессе своим ученикам и объяснил им, что скоро они поднимутся на ледник, чтобы попытаться найти там серу. Она могла в нём сохраниться и свидетельством тому было то, что несколько ручьёв, стекавших по льду, оказались очень кислыми и неприятными на вкус из-за медного купороса, содержавшегося в воде, а это признак наличия сернистых соединений в вулканическом пепле. Если они найдут пылевидную серу в вулканическом пепле, то значит у них будет порох, чтобы сделать ручные гранаты для отпугивания даргов.

О всех своих мануфактурах Митяй рассказывал так же подробно, требуя только одного, чтобы ученики слушали его очень внимательно и не вертели головами, глазея по сторонам. При этом он упорно сверлил взглядом каждого, чутко реагируя на каждый их вздох. Да, перед ним стояли форменные блондинистые дикари, только что вынутые из каменного века и даже не приведённые в порядок, а лишь слегка отмытые, но не смотря на это всего лишь дикари в потёртых шкурах. Впрочем, в двадцать первом веке он вволю насмотрелся на дикарей в генеральских мундирах с лампасами, а также на совершенно реликтовых личностей в своём взводе. Было у него четверо контрактников из Дагестана. Кажется, все четверо даргинцы. Чуть ли не дарги. Ну, относились ли те парни, между прочим очень смелые и неглупые, к числу реликтовых народов, коими так богаты горы Дагестана, что их в советское время даже изучали специально, это ещё не факт, а вот все его ученики, если их постричь и побрить, были очень похожи на самых обыкновенных чистокровных славян, чем очень нравились Митяю. А ещё они слушали его затаив дыхание.

Лекция прошла без перерыва на обед, но не натощак. Таня привезла им на Ижике в мехцех, где он устроил ещё и маленькую химическую лабораторию с мыловарней, большую корзину бутербродов с мамалыжно-овсяными лепёшками, которые у неё получались всё лучше и лучше, овощи и двухведёрный фаянсовый жбан крепкого, сладкого чая и кружки. Не прерывая рассказа, Митяй плотно пообедал и вскоре усадил своих учеников в Шишигу и они поехали через Северные ворота за пределы Дмитрограда. Сначала к тому месту, где со дня Нефтяной на поверхность земли вытекала нефть. Там Митяй, вглядываясь в прозрачные воды реки, вдруг то ли увидел, то ли почувствовал глубоко под водой, на глубине в восемнадцать метров трещину в гранитной плите шириной в ладонь и длиной в два с половиной метра. Через неё-то и поднималась наверх струя тёплой, разогретой градусов до тридцати пяти, нефти, причём нефти довольно светлой, содержащей помимо битума, сразу же оседавшего на дно, и мазута, ещё и циклические углеводороды, но их нужно было выделять из мазута и битума. От такого внезапного открытия Митяй чуть было не охренел. Более того, он сразу же сообразил, как можно установить на практически плоскую гранитную плиту чугунную прямоугольную конструкцию и нефть попрёт в нефтехранилище сама, без каких-либо насосов.