История Крестовых походов - Екатерина Моноусова

Когда я возвращался, турки метнули в меня копье. Моя лошадь пала на колени под тяжестью, которую она почувствовала, и я через её голову вылетел из седла. Я вскочил как можно быстрей, поднялся со щитом на шее и мечом в руке; и монсеньор Эрар де Сиверей (да воздаст ему Господь!), из моего окружения, подскакал ко мне и сказал, чтобы мы отошли к разрушенному дому и там дождались бы подхода короля. Поскольку мы отходили кто пешим, кто верхом, на нас напал большой турецкий отряд, и меня опрокинули на землю, проскакали по мне и сорвали с шеи щит.

Когда они, наконец, ушли, монсеньор Эрар де Сиверей вернулся и забрал меня; мы добрались до стен разрушенного здания; и туда к нам возвратились монсеньоры Гуго д’Эко, Ферри де Лупей, Рено де Менонкур. Там турки и осадили нас со всех сторон; часть из них проникла в развалины и колола нас сверху копьями. Тогда мои рыцари попросили меня взять их лошадей под уздцы, что я и сделал, дабы они не разбежались. И рыцари так яростно защищались от турок, что снискали за это похвалу всех достойных людей войска, и тех, кто видел содеянное, и тех, кто лишь слышал об этом.

Там ранили тремя ударам копья в лицо монсеньора Гуго д’Эко и монсеньора Рауля, а монсеньору Ферри де Лупею нанесли удар копьем между лопаток, и рана была столь глубокой, что кровь хлынула из тела, как из отверстия в бочонке. Монсеньора Эрара де Сиверея поразили ударом меча в лицо, так что нос свешивался до губ…»

Рыцарей спасло появление короля:

«Когда я оказался пеший с моими рыцарями и был ранен, прибыл король со своим боевым отрядом с громкими криками и великим шумом труб и литавр, и он остановился на дороге. Никогда не видывал я столь прекрасного рыцаря; ибо он казался выше всех своих людей, превосходя их в плечах, с позолоченным шлемом на голове и германским мечом в руке… И знайте, что это была прекрасная схватка, ибо никто не стрелял ни из лука, ни из арбалета, но турки и наши люди с палицами и мечами сошлись лицом к лицу…И говорили, что все бы мы погибли в этот день, если бы не король… шестеро турок схватили под уздцы лошадь короля, чтобы взять его в плен; а он в одиночку отбился, нанеся им мощные удары мечом. И когда его люди увидели, как отбивается король, они воспрянули духом, и многие из них прекратили переправу через реку и бросились к нему на помощь…»

Но тут из Дамаска прибыл новый султан Египта Туран-хан. Он привел с собой свежие силы — и одновременно отправил флот, чтобы изолировать крепость с моря. Что оставалось Людовику? Просить перемирия. Он отдаст Дамьетту, если ему вернут Иерусалим. Его братья — те, что еще живы, — станут заложниками сделки. Султан ответил: пусть заложником станет он сам, Людовик. Король согласился, но воспротивились его приближенные — слишком унизительным казалось такое условие. Этому унижению франки предпочли другое — отступление. Оно пришлось на начало апреля года 1250-го. Повозки запрудили дороги, матросы рубили швартовы, чтобы быстрее отчалить… Их остановило лишь его слово — приказ вернуться, чтобы погрузить всех больных…

Людовик помнил, как верный телохранитель Жоффруа де Сержин держался подле, «защищая его от сарацин, подобно тому, как добрый слуга отгоняет от чаши своего сеньора мух; ибо всякий раз, как приближались сарацины, он хватался за свое копье и, взяв его под мышку, бросался на них…» В деревне под названием Сармосак короля внесли в дом — «…и положили на колени одной парижской горожанки, почти мертвого, и думали, что он не доживет до вечера». Свирепый евнух Джемаль эд-дин взял его под стражу. Никто из отступавших по суше крестоносцев не сумел спастись.

Он умирал — но выжил. Лекарь султана имел опыт лечения самых тяжких болезней. И, завернувшись в плащ, подаренный ему одним бедняком (свою одежду король потерял), Людовик наблюдал, как всякий день сарацины вытаскивали во двор пленных. «Ты хочешь отречься?» — и свист кривого меча… Что ж — если подобная участь ожидаете и его — он примет свой конец, как подобает христианину. Ему уже раз грозили смертью — если не сдаст Дамьетту. Людовик ответил: никогда. Его обещались пытать пыткой «моллюском» — «это две соединяющихся деревянных доски с зубьями внизу; они вкладываются одна в другую и связываются бычьими ремнями по концам. И когда хотят пытать человека, то кладут его на бок и укладывают ноги меж колышков, а потом усаживают человека на деревянные доски, так что не остается ни одной кости, которая не была бы раздроблена…» Король лишь ответил — он пленник и не волен распоряжаться своею судьбой…

В то время, как сарацины штурмовали город, неся перед собой захваченную в бою орифламму, он молил Господа о спасении королевы и их новорожденного сына… Но Дамьетта выстояла.

Король ничего не знал о том, что, едва заслышав, что готовится приступ, пизанцы и генуэзцы со своими кораблями собрались покинуть город. Насухо вытерев глаза, Маргарита пригласила их в свои покои, умоляя сжалиться над ней — и над королем. Сдача города убила бы малейшую надежду на его спасение… А когда итальянцы посетовали на голод, ее величество приказала снабжать их продовольствием за счет казны. Это обошлось почти в такую же сумму, которую запросит за пленников султан. Сарацины, наконец, озвучили цифру — миллион безантов золотом. Людовик, не торгуясь, пообещал. Пусть это станет выкупом за его людей, а за себя он отдаст его мечту, его Дамьетту — «ибо он — не то лицо, кого должно выкупать за деньги». Подобная щедрость подкупила Туран-хана настолько, что он даже сделал королю небольшую скидку. Договор был заключен 1 мая. А на следующий день молодого султана убили заговорщики. Его кончина была страшной. Подобно другому великому «приговоренному», Григорию Распутину, он изо всех сил цеплялся за жизнь. Раненный, султан укрылся в башне, которую подожгли, — тогда он рванулся к реке, но по нему стреляли из луков… С копьем в боку он пытался переплыть реку, но его добили ударами сабель — и вырвали сердце.

…В парижский собор Сан-Шапель стоит зайти, когда светит солнце. Его лучи, пронзая дивное кружево витражей, делают их героев живыми. «Святой король» Людовик IX смиренно преклонил колени. Это он повелел построить в самом сердце шумного города «Святую капеллу», прохладную тишину которой так ценят сегодняшние туристы. Строительство продолжалось всего шесть лет, но вылилось в невероятную сумму — 400 тысяч ливров. То было, как напишет последователь Жуанвиля, историк Жан Дюби в своей знаменитой книге «Время соборов», начало подъема.

«Во Франции золотистые поля и зеленые полосы молодых виноградников тянулись от Шартра до Сауссона. В теплые дни осени корабли на Сене оседали под грузом бочек с молодым вином, а купцы спешили привезти перед зимними дождями тюки с тканями и пряностями…» Не вином — кровью были окроплены руки мамлюка Актая, когда он ворвался в королевский шатер. Тот, кто вырвал сердце своему султану, хотел одного — чтобы Людовик посвятил его в рыцари. Так когда-то император Фридрих II, ничтоже сумняшеся, сделал рыцарем эмира Фахр-эд-Дина… Король ответил: Актай будет рыцарем, если примет крещение. Но язычнику не может быть оказана эта честь…

Впрочем, эмиры обещали-таки исполнить условия прежнего договора. Как пишет в своей книге «Людовик Святой и его королевство» Альбер Гарро: «…они клялись всем, что у них было святого: не сдержав слова, они будут опозорены подобно тому, кто совершает паломничество в Мекку с непокрытой головой; выгнав жену, принимает ее назад; ест свинину. Они попросили одного вероотступника из христиан составить письменно формулу клятвы, достаточно, по их мнению, убедительную, чтобы ею поклялся Людовик Святой: если король не сдержал бы слова, он лишился бы заступничества 12 апостолов и всех святых. Король охотно согласился дать такую клятву. Но последний пункт клятвы был таков: если он не соблюдет условия соглашения с эмирами, то будет опозорен как христианин, отрекшийся от Христа и его заповедей, и презрит Господа, плюнет и растопчет распятие. Услыхав сие, король сказал, что такую клятву не принесет… Он предпочитает умереть добрым христианином, нежели жить в ненависти к Господу и Богородице. Патриарх иерусалимский попал в плен к сарацинам, так как султан, предоставивший ему охранную грамоту, погиб. Когда король отказался от клятвы, эмир решил, что так посоветовал ему патриарх; тогда он повелел отрубить прелату голову. Сарацины схватили старика и привязали его к столбу, связав руки за спиной так крепко, что из-под ногтей брызнула кровь. Патриарх кричал королю: „Сир, Бога ради, клянитесь смело, ибо я возьму на свою душу весь грех клятвы, принесенной вами, ведь вы ее сдержите…“

Наконец инцидент был урегулирован — Жуанвиль не знает, как именно, — к удовлетворению обеих сторон. Поговаривали, что некоторые сарацины даже подумывали сделать султаном Людовика Святого как самого гордого христианина, какого они когда-либо знали. Король позднее спросил у Жуанвиля, верил ли тот, что он примет такое предложение. Со своим обычным простодушием Жуанвиль ответил, что он поступил бы безрассудно, видя, как сии сарацины только что убили своего сеньора. Но король ответил, что на самом деле не отказался бы, если бы существовала хоть какая-нибудь надежда обратить в христианство Египет».