Великий запой: роман; Эссе и заметки - Рене Домаль

Астроманты, Идилломанты, Хирологи, Иридоманты, Бурчаломанты, Астрагаломанты, Молибдоманты, Вертихвосты, Рабдологи, способные «ловко угадывать прошлое и будущее, но еще заминать настоящее». Не менее бурлескно представлены всевозможные Объяснители: Психографы, выискивающие следы «мысли» повсюду, где «осмысленности больше всего не хватает»; Филофазисты, изучающие «языки чужих стран и минувших эпох, но даже неспособные прилично говорить и писать на своем собственном языке»; Логологи, ухитряющиеся «разбирать речи других, чтобы выжать из них какую-нибудь бесполезную и бессодержательную истину»… Саркастической пародии подвергаются все сферы деятельности в «искусственном раю», где истинные верования и знания, искусства и ремесла заменяются на их извращенные подобия. Всякий раз, выявляя подлог, Домаль придумывает для копии новое имя, чтобы читатель не путал ее с оригиналом. Сатира и ерничанье заканчиваются, когда рассказчик проваливается в люк; смех — хорошее средство для выживания в аду, но явно недостаточное для спасения.

Практическое средство выйти из ада дается в третьей части, посвященной самопознанию и обретению истинного пути. Рассказчик возвращается к реальности: он оказывается запертым в пустом доме, где накануне происходила пьянка, и вдруг понимает, что должен во что бы то ни стало поддерживать угасающий в камине огонь, пока не взойдет солнце. В этой борьбе света и тьмы очень важна тема и роль огня; в индуизме агни (санскр. , лат. ignis) — элемент, символизирующий высшее очищение, просветление, и не случайно Агни — главный среди богов в Ведах и посредник между богами и людьми; именно его именем начинаются почти все десять книг «Риг-Веды». В топке сгорают вся мебель, а также книги и одежда — метафорически отвергаются прежние знания и оболочки, а символически происходит огненное жертвоприношение хома, или яджна («Упанишады» предлагают «совершать внутренние яджни, отдавая огню частицы „я“, пока не воссияет великое „Я“»). Герой обращается к солнцу и призывает его взойти: сначала пародирует сюрреализм и «Большую игру», затем высмеивает помпезный академизм, и, наконец, словно отказавшись от игр и литературы, вещает в стиле ведических гимнов. Солнце встает, позволяет герою обратить свой взгляд на себя, внутрь себя. Свое тело он отождествляет с домом-машиной, изучает мышцы и нервы («человекообразных обезьян»), осваивает его целиком, чтобы только после этого располагать им по своему усмотрению, не попадая к нему в услужение. «Научить обезьян обслуживать и приводить в движение механизмы сложно. Научить обезьян уравновешивать импульсы и реакции машины еще сложнее. Научить обезьян управлять движущимся средством — не знаю, осмелюсь ли я когда-нибудь даже мечтать об этом. Однако только став полновластным хозяином, я смогу отправиться куда хочу, не скованный узами, без страха и без иллюзий».

В финале происходит очередное возвращение к реальности и очередная встреча с Тоточабо, который заявляет растерянному рассказчику, что люди — даже если «они меньше, чем ничто» — способны, подобно личинкам, «дойти до зрелости». На этой обескураживающе-обнадеживающей ноте заканчивается роман-приключение, роман-фарс и роман-отчет о попытке посвящения.

Разделение «Великого запоя» на три части происходит в разных плоскостях.

Каждая из трех частей произведения несет свою структурную функцию. Завязка — более или менее устойчивое исходное состояние с тягой к переменам — собственно, отправление; развитие сюжета — движение и описание путешествия с приключениями; заключение — якобы остановка, прибытие, но на самом деле ложный финал, так как настоящий путь продолжается. Части различаются тематически и визуально: за попойкой (тьма, муть) следуют галлюцинации (пестрота, мельтешение образов), в итоге наступает отрезвление (свет, прозрачность). С каждой частью можно соотнести и определенную позицию рассказчика: фокусировка на себе и своих чувствах; рассеивание внимания на других и их мнения; стирание других и размывание себя. Рассказчик ни в чем не уверен, к тому же во второй части у него появляется alter ego, репортер с красноречивым именем Ахам Эгомет, собирающийся написать книгу, которую пишет… сам Домаль. «Книга будет называться (он склонился к моему уху) „Великий запой“. В первой части расскажу о кошмаре растерянных людей, которые пытаются придать себе больше живучести, но за неимением правильного направления тонут в пьянстве и тупеют от алкоголя, который не утоляет их жажду. Во второй части опишу все, что здесь происходит, а также призрачность существования Беглецов; как легко ничего не пить, как иллюзорный алкоголь искусственного рая заставляет забыть даже само слово „жажда“. В третьей и последней части подготовлю читателя к напиткам более утонченным и реальным, чем те, что распиваются внизу, и которые надо зарабатывать мозговым свечением, сердечной болью и телесным потом». В конце этого разговора Домаль якобы невзначай добавляет, что с Эгометом — с самим собой? — он регулярно переписывается и иногда даже видится.

В автобиографическом прочтении три части приблизительно соответствуют трем этапам жизненного и творческого пути Домаля с его постоянным желанием преодолеть себя: поиски «запредельного», «внереального» (расстройство сознания, воображение в духе сюрреализма и «Большой игры»); отрицание «реального» (выявление иллюзорности, развенчание призрачных мифов и кумиров, стереотипов мышления и языковых клише); аскеза (отвержение индивидуального малого «я» ради великого всеобщего «Я»).

А три этапа земного пути Домаля можно соотнести с тремя этапами духовной работы согласно веданте — познанием иллюзорности, отказом от иллюзорности благодаря «различающему знанию» и становлению Собой, — пути, «на котором человек может возвыситься до божественного, а божественное в свою очередь может открыться человеку»[55].

Возможно, так происходит движение этой книги и этой жизни: от экспериментов с далеким, часто надуманным «внешним» — через мысль, которая постоянно себя ищет, себя обдумывает и оспаривает — к опыту постижения реального «внутреннего». Так Домаль-автор пытается перейти от поэзии черной (темный хаос, иллюзорность, разрыв между существом и существованием) к поэзии белой (ясность, порядок, истинное единение). Так Домаль-человек срывает с себя покровы, вырывает из себя все, с чем себя идентифицирует; все, что, как ему кажется, его составляет; все, к чему он себя сводит, дабы оказаться перед своей пустотой. Стирается как игрок, экспериментатор, поэт, философ, дабы вычертить себя заново, обрести и освоить Себя, то реальное существо, которое одновременно мыслит, чувствует и действует.

Примечания

1

Так называемый физический (а лучше сказать, механический) мир может определяться так: «Такое представление существования, где априорная форма этого существования была бы законом взаимной внеположности предметов под названием пространство». Можно воспринимать Пространство как символ априорной формы существования, но только как ее символ. Примеч. автора.

2

Поль Валери. Альбом старых стихов. Примеч. автора.

3

А Ролан де Реневиль. Поэтический опыт. Примеч. автора.

4

Танец, Музыка: я говорю не о «развлечениях», которые у нас, на цивилизованном Западе, понимаются под этими опошленными словами. Примеч. автора.

5

Разумеется, речь идет о философическом аспирине, который не следует путать с обычным аспирином. Это касается и остальных ингредиентов, входящих в наши формулы. Примеч. автора.

6

Он изъяснялся по-дорийски, чтобы этот олух хоть что-то понял, черт его побери! На самом деле он может говорить на всех человеческих и даже некоторых иных языках. Примеч. автора.

7

В рукописном варианте: «Если мы не можем дополнить используемый предмет, то за это берется наше воображение, и тогда мы начинаем бояться. Мы боимся, что женщина без лица отберет у нас наше лицо; мы боимся, что летающая голова прирастет к нашему телу». Примеч. издателя.

8

В рукописном варианте: «зреет, растет, философствует, через месяц-другой сплетется в венки красивых фраз». Примеч. издателя.

9

В рукописном варианте указано другое название: «Обоюдоострое слово (но без острия)». Примеч. издателя.