Слова сияния - Брендон Сандерсон

Эшонай села обратно, настроившись на скорбь, и ритм мира ее покинул. Возможно, взамен стоило выбрать ритм потери. Биения в ее голове изменились.

Она заставила его вернуться. Нет. Нет, ее мать не умерла.

И все же она была не вполне живой.

— Вот, возьми, — сказала мать в ритме мира, протянув Эшонай пилу. Сегодня она хотя бы узнала дочь. — Поработай тут над обрезкой. Я не хочу, чтобы он рос вниз. Нам нужно направить его к свету.

— Шторма слишком сильны в этой части города.

— Шторма? Глупости. Здесь нет штормов. — Мать приостановилась. — Я гадаю, что мы будем делать с твоей сестрой. Ей нужен шторм для трансформации.

— Не беспокойся, мама, — сказала Эшонай, заставляя себя говорить с миром. — Я обо всем позабочусь.

— Ты такая хорошая, Венли, — проговорила мать. — Такая отзывчивая. Остаешься дома, не убегаешь, как твоя сестра. Эта девочка... Ее никогда нет там, где она должна быть.

— Сейчас она здесь, — прошептала Эшонай. — И старается быть там, где нужна.

Мать забормотала себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала одной из лучших памятей в городе. В некотором роде все оставалось по-прежнему.

— Мама, — сказала Эшонай. — Мне требуется помощь. Я думаю, что случится что-то ужасное. Не могу решить, менее ли это ужасно, чем то, что уже происходит.

Мать подрезала участок сланцекорника, сдула пыль.

— Наш народ гибнет, — продолжила Эшонай. — Мы выветриваемся. Мы пришли в Нарак и выбрали изнуряющую войну. Шесть лет постоянных потерь. Слушающие начинают сдаваться.

— Не хорошо, — сказала мать.

— Но какова альтернатива? Вмешаться в вещи, в которые вмешиваться не следует, потому что они могут обратить на нас взоры Несотворенных?

— Ты не работаешь, — указала мать. — Не будь такой, как сестра.

Эшонай сложила руки на коленях. Не помогло. Видеть мать в таком состоянии...

— Мама, — сказала Эшонай в ритме мольбы. — Почему мы покинули темный дом?

— Ах, это старая песня, Эшонай, — ответила мать. — Темная песня, не для детей вроде тебя. Ведь сегодня даже не день твоей первой трансформации.

— Я достаточно взрослая, мама. Пожалуйста.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она в конце концов забыла последнее из того, что составляло ее суть? Сердце Эшонай сжалось.

— Немало дней прошло, но помним, как вчера, когда в наш темный дом пришла беда, — тихо запела мать в одном из ритмов воспоминаний. — И превратилась жизнь в кошмарный сон, а звались мы тогда Последний легион. И уходили воины на дальние равнины, в то место, где теперь одни руины. С врагами бились, гибли и, сражаясь, с приходом смерти лишь освобождались. И стали возрождаться формы силы. Не доведут ли снова до могилы? Утратив волю, мы повиновались. Богов приказам слепо подчинялись.

— Но наступил тот славный день, — проговорила Эшонай в одном ритме с матерью.

— Тот шторм, когда сбежал от зла Последний легион, — продолжала мать песню. — Непрост был путь, который наш народ избрал. Тот свет, что в ярких разумах сиял, померк, зато принес награду: свободу, мир, богам досаду.

Спокойная, звучная песня матери как бы танцевала с ветром. В другое время слушающая казалась хрупкой, но когда пела старые песни, снова выглядела собой. Родитель, который временами спорил с Эшонай, но и родитель, которого Эшонай всегда уважала.

— На волю дерзко мысль и силу обменяли, всю память мы утратить рисковали, — пела мать. — Свободным детям чтоб о прошлом не забыть, нам нужно было сотни песен сочинить. Мы их поем, и будет это продолжаться, пока другие формы вновь не станут открываться.

С этого момента мать начала одну из ранних песен о том, как народ создаст дом на руинах покинутого королевства. Как они распространятся по миру, действуя подобно примитивным племенам и беженцам. Таков был их план — остаться скрытыми или чтобы на них хотя бы не обращали внимания.

В песнях осталось так много. Последний легион не знал, как трансформироваться во что-то другое, кроме вялой и партнерской форм, по крайней мере, без помощи богов. Как они узнали, что возможны другие формы? Сохранились ли эти факты изначально в песнях и потом затерялись с годами, пока слова понемногу изменялись то тут, то там?

Эшонай слушала и, хотя голос матери помог ей вернуться к ритму мира, обнаружила, что все равно сильно обеспокоена. Она пришла сюда за ответами. Когда-то это срабатывало.

Но больше нет.

Эшонай поднялась, чтобы покинуть поющую мать.

— Я нашла некоторые твои вещи, когда прибирала сегодня, — сказала мать, оборвав песню. — Ты можешь их взять. Они захламляют дом, а я скоро из него уйду.

Эшонай забормотала под нос скорбь, но пошла посмотреть, что «нашла» мать. Еще одну кучу камней, в которой она увидела детские игрушки? Лоскуты тряпок, которые представлялись ей одеждой?

Эшонай обнаружила небольшой мешок у фасада здания. Она открыла его и вытащила бумагу.

Бумага была не человеческой, а сделанной из местных растений. Грубая, разных оттенков, изготовленная старым способом слушающих. Текстурированная и плотная, а не тонкая и белая. Чернила на ней начали выцветать, но Эшонай узнала рисунки.

«Мои карты, — подумала она. — С тех давних дней».

Неосознанно она настроила ритм воспоминания. Дни, которые Эшонай провела в походах по диким местам, которые люди называли Натанатаном, проходя через леса и джунгли, рисуя собственные карты и расширяя границы мира. Она начала в одиночку, но ее открытия взбудоражили целый народ. Вскоре, будучи еще подростком, слушающая возглавляла целые экспедиции, чтобы открывать новые реки, новые руины, новых спренов, новые растения.

И людей. В некотором смысле вина лежала на ней.

Мать запела снова.

Просматривая свои старые карты, Эшонай ощутила сильную тоску. Когда-то мир казался ей чем-то чистым и захватывающим. Новым, как лес, цветущий после шторма. Она медленно умирала точно так же, как и ее народ.

Эшонай упаковала карты и покинула старый дом, направившись к центру города. Песня матери, до сих пор прекрасная, эхом раздавалась позади. Эшонай настроила мир. Ритм заставил ее вспомнить, что она почти опоздала на встречу с остальными из Совета пяти.

Эшонай не ускорила шаг. Она позволила ровным и стремительным тактам ритма мира вести ее вперед. Если сконцентрироваться, настроившись на определенный ритм, то тело будет естественно выбирать темп, соответствующий настроению. Таким образом, ритм, который не совпадал с текущими ощущениями, всегда являлся сознательным решением. Эшонай намеренно слушала ритм мира.

Слушающие приняли решение столетия назад, решение о том, чтобы вернуться к примитивному уровню. Убийство Гавилара Холина стало подтверждением выбора их предков. В те дни Эшонай не была одним из лидеров, но они прислушивались к ее советам и наделили правом голоса.

Выбор, хотя и казался ужасным, стал проявлением отваги. Они надеялись, что долгая война надоест алети.

Эшонай и прочие недооценили их жадность. Гемсердца изменили все.

В центре города, рядом с бассейном, устремлялась ввысь башня, гордо взиравшая на плато, несмотря на столетия бушующих штормов. Когда-то внутри нее имелась лестница, но крэм, затекающий в окна, превратил сооружение в скалу. Тогда рабочие вырезали ступени вокруг башни.

Эшонай начала подниматься по лестнице, для безопасности держась за цепь. Долгий, но знакомый подъем. Хотя ее нога болела, боевая форма повышала выносливость. Чтобы сохранить силу, требовалось больше пищи, чем другим формам. Она поднялась наверх с легкостью.

Эшонай обнаружила, что остальные члены Совета пяти уже ее ждут. Каждый из них пребывал в одной из известных им форм. Эшонай находилась в боевой форме, Давим — в рабочей, Абронай — в партнерской, Чиви — в ловкой и тихая Зулн — в вялой форме. Венли тоже ждала вместе со своим партнером, который раскраснелся от трудного подъема. Ловкая форма подходила для многих действий, требующих аккуратности, но не обладала большой выносливостью.

Эшонай взошла на плоскую вершину бывшей башни. Ветер обдувал ее с востока. Здесь наверху не было стульев, и Совет пяти заседал прямо на голом камне.

Давим напевал с досадой. С ритмами в голове было трудно опоздать случайно. Они правильно подозревали, что Эшонай задержалась нарочно.

Она села, достала из кармана драгоценный камень с заключенным в нем спреном и положила его перед собой на каменную поверхность. Фиолетовый камень светился штормсветом.

— Меня беспокоит эта проверка, — сказала Эшонай. — Я думаю, что мы не должны ее разрешать.

— Что? — спросила Венли в ритме тревоги. — Сестра, не смеши нас. Это необходимо нашему народу.

Давим наклонился вперед, сложив руки на коленях. Он был широколицым, кожа его рабочей формы, в основном черная, пестрела то тут, то там крошечными завитками красного.