Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

Кодекса определена высшая мера наказания, в качестве таковой применяется расстрел». Как не вспомнить якобинцев, призывавших к отмене смертной казни, а затем заливших Францию кровью своих жертв. Или – уже после свержения якобинцев – термидорианский Конвент, торжественно отменивший в 1795 году смертную казнь, но тут же принявший решение о том, что эта отмена вступит в силу только после установления «всеобщего мира».

В 1922 году разрешалось приговаривать к «высшей мере наказания» за организацию контрреволюционных восстаний, за антисоветскую агитацию и пропаганду в военное время (за слова!), за самовольное возвращение в страну высланных из нее людей, за участие в «разрушении путей и средств сообщения, освобождении арестованных, поджогах и т. п., если при этом участники беспорядка были вооружены».

Карались смертью «организация и участие в бандах (вооруженных шайках) и организуемых бандами разбойных нападениях и ограблениях, налетах на советские и частные учреждения и отдельных граждан, остановки поездов и разрушения жел. – дор. путей, безразлично, сопровождались ли эти нападения убийствами и ограблениями или не сопровождались». Здесь тоже видны характерные черты: на первом месте, конечно, налеты на учреждения, отдельные граждане – на втором, к налетам по тяжести приравнивается разрушение железнодорожных путей, даже если при этом никто не был убит, – ясно, что это тоже преступление против советской власти.

Особенно много возможностей для казни было в военное время: за уклонение от воинской повинности, за призывы к неисполнению воинских обязанностей, невыполнение приказа, побег из части, нарушение устава караульной службы, «промотание, т. е. противозаконное отчуждение военнослужащим выданных ему (для носки) предметов казенного обмундирования и амуниции», а также за «умышленную порчу их или оставление без присмотра и в ненадлежащем месте» и даже за «бесхозяйственность»…

Казнили за подделку денежных знаков и сопротивление представителям власти, сопряженное с убийством или даже просто с нанесением увечий, за контрабанду, особенно с участием должностных лиц, за превышение власти. При отягчающих обстоятельствах могли казнить за злоупотребление властью и действия, в результате которых «последовало расстройство центральных или местных хозяйственных аппаратов производства, распределения или снабжения, или расстройство транспорта, заключение явно невыгодных для государства договоров или сделок», за постановление судьями «неправосудного приговора», за получение взятки при отягчающих обстоятельствах и за «провокацию взятки» – как мы бы сказали сегодня «за вымогательство», за злонамеренное «неисполнение обязательств по договору, заключенному с государственным учреждением или предприятием», за «хищение из государственных складов, вагонов».

Вот список, совершенно ясно показывающий приоритеты новой власти, – статей, предусматривающих якобы только временно сохраненную смертную казнь, так много, что поневоле вспоминаешь Соборное уложение. Их 23,6 % – почти четверть. Да и набор преступлений, карающихся высшей мерой, вдруг отсылает нас к законодательству XVII века – разве что преступления против церкви сменились антисоветской пропагандой и агитацией. А в остальном – нанесение ущерба государству, измена, различные варианты злоупотребления властью. Такое ощущение, что законодательства Елизаветы Петровны или законов XIX века просто не было. Они стерты из памяти. И, конечно, ясно, на какой огромный, высочайший постамент возводят эти законы Государство. Заметим еще раз: это мягкое для нашей страны уголовное законодательство, принятое в 1922 году, когда многим и советским гражданам, и эмигрантам казалось, что все не так плохо, что происходит «смена вех», режим смягчается… А дальше-то будет куда хуже.

Уже в 1926 году смертная казнь «предусматривалась в 37 санкциях УК РСФСР 1926 года за совершение практически всех видов преступлений: контрреволюционных (13 составов), против порядка управления (6), должностных (5), хозяйственных (1), имущественных (1), воинских (11), но, парадокс, не предусматривалась за квалифицированные виды убийства (ст. 136)»[129].

Хочется поспорить с автором приведенной цитаты – не вижу в таком распределении наказаний ничего парадоксального: убийство, даже при отягчающих обстоятельствах, – это преступление против отдельной личности. Разве может оно сравниться с расхищением государственного имущества?

Что касается печально знаменитой 58-й статьи Уголовного кодекса 1926 года, то лучше Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» никто еще о ней не написал. В 58-й статье было 14 пунктов, целых 14, и все перечисленные в них преступления считались не политическими – таковых в СССР, конечно же, не было, – а уголовными, но обозначались как «контрреволюционная деятельность»:

Из первого пункта мы узнаем, что контрреволюционным признается всякое действие, направленное… на ослабление власти… И влечет за собой – расстрел… С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, были и сюда вставлены подпункты измены Родине. ‹…› когда нашим солдатам за сдачу в плен (ущерб военной мощи!) давалось всего лишь десять лет, это было гуманно до противозаконности. Согласно сталинскому кодексу, они по мере возврата на родину должны были быть все расстреливаемы. ‹…›

Еще важным расширением пункта об измене было применение его «через статью 19-ю УК» – «через намерение». То есть никакой измены не было, но следователь усматривал намерение изменить – и этого было достаточно, чтобы дать полный срок, как и за фактическую измену.

Пункт 2 назначал наказание вплоть до расстрела за вооруженное восстание и попытку отторгнуть какую-либо часть советской страны.

Третий пункт – «способствование каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны». Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражданина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осужден по этому пункту (из-за обилия оккупированных), но МОГ быть осужден всякий.

Четвертый пункт говорил о (фантастической) помощи, оказываемой международной буржуазии. ‹…›

Пятый пункт: склонение иностранного государства к объявлению войны СССР. Упущенный случай: распространить этот пункт на Сталина и его дипломатическое и военное окружение в 1940–41 годах. Их слепота и безумие к тому и вели. ‹…›

Шестой пункт – шпионаж, был прочтен настолько широко, что если бы подсчитать всех осужденных по нему, то можно было бы заключить, что ни земледелием, ни промышленностью, ни чем-либо другим не поддерживал жизнь наш народ в сталинское время, а только иностранным шпионажем и жил на деньги разведок. Шпионаж – это было нечто очень удобное по своей простоте, понятное и неразвитому преступнику, и ученому юристу, и газетчику, и общественному мнению. ‹…›

Седьмой пункт: подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации. В 30-е годы этот пункт сильно пошел в ход и захватил массы под упрощенной и всем понятной кличкой вредительство. Действительно, все