Анатомия чувств - Гайя Колторти

— Эй, — сказал ты, всеми силами сдерживаясь, чтобы не поцеловать ее.

Хоть никто тебя и не знал, ты не мог рисковать. Ваши отношения по-прежнему оставались запрещенными, чем меньше людей знало о них, тем было лучше.

В две секунды ты познакомился с Людовикой, Элизабеттой и Мартиной. Ты не очень-то внимательно слушал, потому что знал, что через минуту все равно забудешь их имена. Сельваджа представила тебя просто как Джонни, не вдаваясь в подробности. Она не сказала, что ты ее брат-двойняшка, и не стала врать, что ты ее бойфренд. Ты был просто Джонни, и баста! Похоже, девушки должны были сами предположить, кто ты на самом деле. Одна заметила бы ваше физическое сходство и догадалась бы, что вы брат и сестра. Другая, заметив, как вы обнимаетесь, приняла бы тебя за ее бойфренда. Твоя сестра поступила очень хитро. Никто не стал бы возмущаться или показывать на вас пальцем, как на монстров, за то, что вы любили друг друга, никто не рискнул бы делать предположения о характере ваших отношений. А то, что тебя на самом деле звали не Джонни, — это была лишь незначительная деталь.

Вначале тебе не нравилось это имя, а теперь напротив. Ты будто был двумя личностями одновременно. Был Джованни и был Джонни. Джованни более рациональный, осторожный, сдержанный, иными словами, жуткий зануда. Джонни, наоборот, во всех отношениях подходил Сельвадже, опять же она была единственным человеком, кому он вообще хотел подходить. Ты спрашивал себя: «Джованни по прозвищу Джови на самом деле кто?» Да тебе начхать было, кто он на самом деле. Вероятно, лох, которому нравилось плавать на спине, дурень, сардина в масле. Просто сосед-ханжа в твоем подсознании.

Дома, когда мать звала тебя по имени, данному тебе при крещении, ты забывал иной раз ответить, потому что больше не идентифицировал себя с этим школьником-спортсменом. Ты стал Джонни, окончательно и бесповоротно, и Сельваджа, только она одна, потворствовала этому чудесному преображению.

49

Помнишь последние сентябрьские дни? Помнишь, какими они были жаркими и солнечными? Вы с Сельваджей, пользуясь хорошей погодой, частенько обедали вне дома, чтобы насладиться еще немного прогулками на свежем воздухе и последними дарами лета, которое вскорости капризный осенний ветер рассеет как дым.

В тот день, сразу после школы, вы зашли в пиццерию, решив прогуляться после обеда в парке. Вы все еще тяготились тем, что ваша любовь была замешана на кровосмешении, и вам казалось, что природа в своей непринужденной естественности, простым щебетанием птиц и шумом ветра в кронах деревьев успокаивала вас. Можно было бы подумать, что все это звучит слишком поэтично и занудно для молодых людей, но вашей молодости приходилось считаться с опасной реальностью. Над вашими головами висел такой дамоклов меч, какой вряд ли можно было встретить над кем-нибудь еще из ваших сверстников.

Вы пришли в парк и нашли укромное местечко, скрытое от посторонних глаз раскидистыми кронами деревьев, образовавших нечто вроде купола. Вы были как в крипте[40]: шум города, с его транспортом и заботами, долетал до вас приглушенным, будто издалека. Неясное шептание зеленого океана у вас над головами было единственным проникновенным звуком в этом временном убежище. Вы оба сидели на скамейке. Откинувшись на руки и сохраняя равновесие, ты смотрел, задрав голову, на маленький голубой квадрат неба, проглядывавший в кронах деревьев, чистый, будто после дождя. Сельваджа, похоже, была всецело занята книгой. Ее лебединая шея слегка наклонилась вперед, и она, погруженная в чтение, казалось, не замечала тебя.

— Сегодня в школе мы говорили о юношеском дискомфорте, — вдруг обратилась к тебе Сельваджа, немало тебя удивив. — С нашим поколением что-то не так, тебе не кажется? Против кого или чего восстают сегодняшние бунтари, с чем они борются?

— Со скукой, — ответил ты, не раздумывая.

Сельваджа ничего не сказала, и ты счел нужным продолжить разговор.

— Если подумать, нет других серьезных причин, кроме скуки, которые объясняли бы определенное поведение. Почему школьные хулиганы нападают на беззащитных? Зачем искать все время кого-то, над кем поиздеваться в школе? У нашего поколения есть все. Мы сегодня рассуждаем с точки зрения «я хочу», а о том, чтобы удовлетворить наши желания, постоянно заботятся взрослые. У нас так много всего, что мы уже не знаем, чего и пожелать. В том числе в сентиментальном плане: только посмотри на них, они становятся настоящими агрессорами, привыкают к этому состоянию, а потом, при первой же минимальной проблеме, впадают в истерику и претендуют, чтобы вещи сами собой выстроились так, как они себе представляли.

— А мы? — спросила Сельваджа.

В ее тоне чувствовалось какое-то сомнение.

— Что ты имеешь в виду?

— Нас, — настаивала Сельваджа, — тех, кто похож на нас. Детей буржуа, хорошо одетых и хорошо воспитанных. Тех, что на публике привыкли выставлять напоказ их лучшую маску.

— Ты видишь рядом с собой кого-то в маске?

— Ты прекрасно понял, что я хочу сказать. Наши одухотворенные лица — это симуляция. Это лицемерие, которое становится средством достижения цели, чтобы нас понимали или даже восхищались нами.

— Ну, если так повернуть, получается какой-то слоган! — засмеялся ты.

— Не знаю, над чем ты смеешься, дорогой братец. Как ты не понимаешь? Разве ты не видишь, что все это не простая реальность. Она становится причиной нашего дискомфорта и вынуждает нас в неформальной среде показывать себя такими, какие мы есть на самом деле: нагими, хрупкими и несчастными.

Она говорила с такой настойчивостью, что тебе показалось, будто весь разговор затеян с какой-то целью. Сельваджа явно пыталась подвести тебя к какой-то мысли, которая для нее уже была не новой.

— Не знаю, — сказал ты. — Но уверен, что я не такой. И ты тоже не такая. Может быть, у этих ребят не совсем подходящие примеры перед глазами, — продолжил ты осторожно. — Может, взрослые люди, которые их окружают, родители например, не достойны подражания.

Сельваджа кивнула.

— Да, — согласилась она.

И неожиданно ее уверенность, убежденность, за секунду до того горевшая в глазах, исчезла. Она сникла, и весь ее вид выражал безысходность и смирение.

Ты снова заговорил:

— А вообще-то, почему кто-то должен быть виноватым? Разве не может быть причиной всего — простое совпадение злополучных обстоятельств? И как результат — отсутствие перспектив на будущее и диалога с семьей? Не знаю. У меня такое предположение.

— По-моему, оно чуть проще и менее демократично, чем ты считаешь на самом деле, — сказала она. — А прямые виновники есть, обязательно есть. Если иногда я бываю несчастна, слаба и чувствую себя скверно, не думаю, что в этом есть вина правительства. А вот моей матери — это точно.