Буги-вуги - Алексей Синиярв

— Не смешно сказать, но идеи носятся в воздухе, — возразил Маэстро.

— Банально, — перебил его Минька.

— Носятся, как грипп, — настоял на своем Маэстро.

— Банально, как грипп, — не отступал Минька.

— Как бацилла, — встрял Лелик.

— Да вся жизнь — банальность! Тоже мне, — вмешался Маныч.

— Вдыхая воздух, мы приобщаемся ко всем, — продолжил Маэстро. — Главное — настроится. Настроится и держать тоненько. Ты не настроишься — я настроюсь. Не я, так другой. Не сегодня, так завтра. Так — не так, а смысл, саму идею ухватит. Пожалуйста, сколько изобретений одновременно в разных странах появляются? Да и в музыке. Я тут по Радио-Швеции слышал: с Харрисоном кто-то судится. Другое дело, что у кого-то приемник «Грюндик», а у Йорика твоего — «Альпинист». Один ловит без искажений, другой от станции за тридевять земель.

— Нет, мама моя, — ласково возразил Маныч. — Ни херам-с. Воплощение может быть только личностным. Не будь Моцарта, никто бы такой музыки не сочинил. В этих делах законам ничего не подчиняется. Изобретение, открытие — тут да. Это возможно, соглашусь. Параллельные пересекаются? пусть их. Но техника и искусство — разные вещи. Ничего рядом. Рассудочное и чувственное. Музыку нельзя понять, ее можно только чувствовать. Искусство шагает по другим дорогам. Это область непредсказуемого. Случайного. Абсурдного, если хочешь. Огро-омное поле непредсказуемого с великим множеством дорог. Выбирай любую — будешь на ней один. Ни впереди никого, ни сзади. То, куда ты идешь, оно абсолютно в любой стороне. Или, скажем, дверь в стене, которой, кроме тебя никто не видит. Дверь только твоя. Для тебя одного. И за ней совершенно другой мир. Как там у «Доурс»? «Прорвись на другую сторону»?[75] За тебя это не сделает никто. Вон в Новом Завете: светильник не ставят под кровать, светильник на вершину горы ставят. Каждый из нас — личность. Я — личность, он — личность, ты, мы, вы, оно, они. Вот и веди себя, как личность. Себе лишь самому служить и угождать. Никому не давай над собой воли: ни семье, ни жене, ни друзьям, ни паразиту-обществу. Почему оно ненавидит личность? Не такой как все? Ерунда. Дураков же хавает. Личность нельзя ни кастрировать, ни контролировать. Не получится. Она сама по себе. Одинока. Если по уму: одиночество — вот гигиена души. Царство Божие внутри нас. Как одна светлая голова сказала: это способ существования Творца. Надо собой избыться, в себе достойного собеседника найти. В одиночестве душа беседует сама с собой, совершенствуется. Монахи, например, в скиты уходили, отшельничали. Свою Генеральную Паузу искали. Совмещали свое время с временем того царства, что внутри каждого из нас. Свой внутренний Космос слушали.

— Вот, вот, — показал Лёлик в потолок. — А как с теорией, что всё из Космоса, свыше? Может мозг — это приемник и есть? Ну, кто грюндик, кто хрюндик — не нам судить. Допустим, у него «приемник» работает в диапазоне, скажем так, техническом — нате вам: Ньютон. Этот на волне литературной, пожалте: Лев Николаевич. У третьего настройка сбита: он только пьет, жрет и баб еб… О, — осёкся Лёлик. — Извините.

— Да, и битлы зря что ли волосы отрастили? Говорят же, что длинные волосы, как антенны, восприятие усиливают. Чего ты лыбишься? Зайди в школу, глянь на портреты. Менделеев, натурально, монах-отшельник. Маркс, Энгельс — в попы, не глядя. А Эйнштейн? тот еще хиппи.

— Кто говорит? «Говорят».

— Ну, Космос, — сказал Маныч. — И что? Надо без трепета к этому подходить. Обычное дело. Организован, кстати, по законам музыкальной гармонии. Это еще Кеплер, Бог даст когда, всё изложил.

— Но если всё это из Космоса, — прорвался Лёлик, — то тогда понятно, почему все по ночам сочиняют. Или во сне. Днем звезды не видны, — подытожил он.

— Чувак, держи. — Маэстро протянул Лёлику через стол растопыренную пьяную пятерню. — Справедливо подмечено. Музыка имеет электромагнитную природу? Та музыка, о которой мы говорим?

— Ну… — неуверенно отозвался я на его вопрос.

— Конечно, — с пьяной убежденностью подтвердил Маэстро. — Днем, в любом объеме воздуха, ионизированного солнечной радиацией, есть атмосферное электричество. Солнечный свет, чтоб вы знали, тоже электромагнитное излучение. Естественно, вся эта хренотень накладывается друг на друга. Проще. Получается наводка, приемник фонит, акустика заводится.

— Особенно с похмела, — подсказал я.

— Подожди ты, — одернул Лёлик.

— Ночью влияние солнца практически отсутствует, — продолжал Маэстро. — Ведьмы когда колдуют? В полночь. Когда влияние солнца минимальное. А вы как думали? Для полноты картины, да? Поэтому ночью и сочиняется, как по маслу. Вспомнить бы, в школе проходили. Сейчас вспомню. О, этот, — Маэстро пощелкал пальцами, — черт, ну? — повернулся к жене. Та пожала плечами. — О, блин. Столетов, вот! — обрадовался Маэстро. — Механическое давление солнечных лучей на предметы давно доказано. Солнечный ветер влияет даже на движение космических аппаратов.

— Нет, с вами посидишь, точно чокнешься, — сказала Маэстрова жена. — Вам в Академиях Наук надо, а не тут по ресторанам. Пойдем-ка домой, — решительно сказала она Маэстро. — Я не хочу ночью идти. Сегодня пьяных столько.

— На посошок, на посошок.

— Сначала стременную, — восстановил справедливость Лёлик.

— Что, выписали пенальти? — спросил я Маэстро на ухо.

— Дал подписку посуду мыть, — шепнул он в ответ.

— Ну, смотри, чтоб позвонок не треснул.

Когда Маэстро, пошатываясь, ушел, поддерживаемый женой, Маныч, рассмотрев пустую бутылку на свет, отчетливо произнес ни к кому не обращаясь:

— Туфта.

— Чего ты?

— Туфта всё. Завязывать пора это дело. Остопиздело.

— Пить?

— С вами здесь ошиваться. Я ведь через силу сюда хожу. Как на каторгу.

— Да, Артух, всем надоело, — забеспокоился я. — Уйдем, потом не сядем. Музыкантов море. Как весной грязи. Только упусти.

— Ну на хрена мне это надо здесь в орех разбиваться? За копейки эти что ли?

— Чего ж ты делать будешь?

— Ничего не буду.

Уперся, хрыч, намертво. Волчья сыть, травяной мешок. Хуже нет уговаривать, по себе знаю. Сила действия равна силе противодействия. Чем больше жмешь — тем сильнее откат.

— Замнем пока. Доиграем неделю и решим. Минька на днях подъедет.

— Нехуй и решать. Я уже решил. И не ждите. Сяду дома с саксом, если мне надо, и оттянусь. Ни музыки с вами, ни хуюзыки.

С тем и разошлись. Без музыки, без хуюзыки.

26

Майские чем хороши? Девок столько оттаивает — ужас! И каждая норовит юбчонку на пупок натянуть — ноги демонстрируют: вот у меня какие! я с такими ногами далеко пойду.

За зиму новое поколение вызрело — озимые взошли. Стегают в мамкиных туфлях с наклеенными ресницами. А в лобке звезда свербит, а в носу сопля блестит.

В Миньку влюбилась пятнадцатилетняя.

А дело было так.

Шел себе Минька, шел довольный с удачных вечерних поёбок и надо такому случиться, что укусила Миньку собака. Просто так. Подошла — и за голенище. Ну не понравился он собаке. Могут быть у собаки свои собственные резоны? Что? у людей не бывает, когда покусать кого-то хочется? Очень даже бывает. А чем, спрашивается, собака людей хуже? У собаки, между прочим, еще и зов предков в крови. Потому и кусала старательно. Потерпевший кричал.

Здесь на сцене появляется собакина хозяйка, растопырив рот. Но уже поздно. И очередь кусаться теперь Минькина. Девица, надо отметить, смотрелась на выданье, и Миньке налепила, что де провалилась в институт, но не работает, потому что родители не разрешают, сидит дома, помирая от скуки и тра-ля-ля — много всего налепила, фантазия хорошая у девчонки.

Но это уже потом, когда Минька отматерил ее вместе с собакой и она проревелась. У нас же опыт в этих упражнениях колоссальный. Этот сквернавец первого ранжиру меньше чем за минуту всё ее будущее, прошлое и настоящее выдал. Та в рёв. Слишком уж прогнозы определенные. Тут уж наш кавалер утешать-провожать: девка явно не крокодил; а пока до подъезда шли, она в него и влюбилась. За каких-то тридцать метров.

Березы сок гонят! Девке влюбляться надо! Шел бы я — в меня втюрилась.

На другой день дурачина-простофиля автоматом сходил с ней в кино. Ему ж не удержаться, он же, как отец русской демократии соответствовать должон: плывет рыба-карась — лови ее, хватай; пробирается рыба-окунь — на живца; притаилась хищница-щука — на блесну ее, пройду.

Что ж, рыболов-спортсмен. Кода. Доигрался хуй на скрипке. Теперь каждый, каждый! день получает письмо. С рисунками, фантиками, лепестками, пестиками, тычинками. Но это теперь. До теперь мудак девяносто шестой пробы заманил чаровницу в общагу, задумав лишить иллюзий, и даже снял исподнее — он же думать не думал, что она несовершеннолетняя. Дальше дело не зашло: клава, обнаженная смаху, слезно возражала, Миня был сытый — не съел. На белый день оставил. Куда она, глаза по плошке, кудрявы ножки, денется — где Минька, там и рвется.