Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

"Я любил узнавать интимные привычки, обычаи в семье, мелочи домашнего уклада; знакомство с жизнью каждого нового дома, в который я попадал, всегда было для меня приятным открытием; уже на пороге дома я испытывал некий толчок, мгновенно улавливал обстановку, с увлечением определял малейшие оттенки взаимоотношения людей. Но вместо того, чтобы направить по прямому пути свой природный дар и вовремя поставить для него цель, я пустил его по кривым тропинкам, изощрил его, но обратил в пустое или даже пагубное искусство и добрую часть своих дней и ночей проводил в том, что, крадучись, как вор, заглядывал в чужие сады и пытался попасть в гинекеи...

О, эти летние медлительные дни,

Как нескончаемы и как грустны они!

Вот полдень, - глыбою навис он надо мною,

И выдан головой я солнцу, пыли, зною.

Как жду я вечера! И вот уж к трем часам,

Чуть-чуть придя в себя, я отправляюсь к вам.

Супруга вашего нет дома; на лужайке

Резвится детвора, - и я иду к хозяйке.

Прекрасны, как всегда, вы в кресле, и кивком

Вы мне велите сесть; мы наконец вдвоем.

И льется разговор привольный и неспешный.

С вниманьем слушая рассказ мой безутешный

О горькой юности, прошедшей как во сне,

Доверьем платите вы за доверье мне...

Мы говорим о вас и о блаженной доле,

Что вам назначена была по высшей воле:

О малышах, чей смех ваш оглашает дом,

О муже, славою венчанном, обо всем,

Что счастьем вашу жизнь наполнило до края;

Однако же, дары судьбы перечисляя,

Вы завершаете с уныньем свой рассказ,

И скорбь туманит взор прекрасных черных глаз:

"Увы! Сколь взыскана я счастьем! Но не скрою,

Не знаю почему, является порою

Внезапная тоска! И чем вокруг меня

Щедрей сияние безоблачного дня,

Чем беззаботнее живется мне на свете,

Чем ласковее муж, чем веселее дети,

Чем ветерок нежней, чем слаще запах роз,

Тем горше рвется грудь от подступивших слез!"

[Сент-Бев, "Утешения"]

Почему же она плакала? Потому что все женщины любят поплакать; потому что приятно бывает, когда тебя жалеют; потому что брак с гениальным человеком иногда был для нее тягостным; потому что ее знаменитый супруг был могучим и ненасытным любовником; потому что она уже родила четверых детей, и она боялась иметь еще новых детей; потому что она чувствовала себя угнетенной. Сент-Бев не позволял себе ни одного неосторожного слова, всячески восхвалял Гюго и вместе с тем говорил о своем единении с прекрасной собеседницей, ибо их сближает "братство скорбящих душ", и предоставлял ей право потихоньку "привести его к Господу Богу".

Позднее он писал Гортензии Алар: "В свое время я немножко интересовался христианской мифологией; все это улетучилось. Она была для меня чем-то вроде лебедя Леды - способом приблизиться к красавице и предаться с нею нежной любви..."

В 1829 году Сент-Бев был еще далек от такого цинизма. Какие-то нити еще связывали его с верованиями детских лет, и ему нравилось, что его "вновь обращает к Господу" женщина, красота которой его волновала. Они говорили о Боге, о бессмертии, Сент-Бев цитировал святого Августина и Жозефа Делорма: "Я очень хотел бы верить, Господи, я хочу; почему же я не могу?" Адель Гюго гордилась тем, что с ней так серьезно говорит человек, которого в Сенакле считали очень умным. У нее были свои дарования: она талантливо рисовала, недурно писала, а в жизни с властным эгоистом порой бывала несправедливо унижена. Сент-Бев успокаивал ее уязвленную гордость. Время от времени эта добродетельная мать семейства почти бессознательно прибегала к легкому кокетству. Зимой, когда уже нельзя было посидеть в саду, она, случалось, принимала своего друга у себя в спальне. "Равнодушная к материальному миру", она забывала переодеться и оставалась в утреннем пеньюаре. Случалось также, что и по вечерам, когда Гюго не бывало дома, двое покинутых и одиноких сидели допоздна у погасшего камина. "О, эти минуты были самыми прекрасными, самыми светлыми в тогдашней моей жизни. По крайней мере за эти воспоминания мне не приходится краснеть..." [Сент-Бев, "Сладострастие"]

А когда Сент-Бев путешествовал, он писал письма Виктору Гюго и наслаждался тогда счастьем, хорошо известным каждому влюбленному, удовольствием послать через мужа весточку о себе его жене; "Все это относится к вам, дорогой Виктор, и к вашей супруге, которая неотделима от вас в моих мыслях; пожалуйста, передайте, что я о ней очень скучаю и что я напишу ей из Безансона..."

Сент-Бев - Адели Гюго, 16 октября 1829 года.

"Какая, право, сумасбродная мысль пришла мне расстаться без всякой цели с вашим гостеприимным домом, лишиться живительных, бодрящих бесед с Виктором и права посещать вашу семью два раза в день, причем один раз визит предназначался вам. Мне по-прежнему тоскливо, потому что в душе у меня пусто, у меня нет цели в жизни, нет стойкости, нет дела; жизнь моя открыта всем ветрам, и я, как ребенок, ищу вовне то, что может исходить лишь от меня самого; на свете есть только одно устойчивое, прочное - то, к чему я всегда стремлюсь в часы безумной тоски и неотвязных бредовых мыслей: это вы, это Виктор, ваша семья и ваш дом..."

Адель взялась написать ответ, так как у Гюго болели глаза, но он помог ей составить письмо. Он нисколько и не думал ревновать. Сент-Бев был его собственным другом и совсем не соблазнительным мужчиной. Сам Сент-Бев и Адель считали свои отношения вполне целомудренными, но, верно, уж все запутал дьявол в тот день, когда Адель постаралась, чтобы ее друг, придя в дом в три часа дня, увидел, как она причесывается:

Ты встала, волосы рассыпались волной.

"Останьтесь!" - молвил мне негромкий голос твой.

Под нежною рукой блаженно и лениво

Струились волосы, как под дождями нива,

Булатный гребня блеск, тяжелый черный шлем

Младой богинею из эллинских поэм

Ты предо мной была иль нежной Дездемоной,

Иль амазонкою... Тобою ослепленный,

Навек я был пленен...

[Сент-Бев, "Книга любви"]

Опасная игра, даже для порядочной женщины, и, пожалуй, особенно для порядочной. "Волнение передается, смятение чувств заразительно. Каждый ее жест, каждое слово кажется милостью. Приходит мысль, что ее волосы, небрежно уложенные на голове, сегодня-завтра разовьются при малейшем вздохе и волной упадут тебе на лицо; сладострастный аромат исходит от нее, как от цветущего деревца, источающего благоухание..." [Сент-Бев, "Сладострастие"]

Первого января 1830 года Сент-Бев пришел на улицу Нотр-Дам-де-Шан, принес игрушек в подарок детям и прочитал своим друзьям предисловие к сборнику "Утешения". Оно было адресовано Виктору Гюго и посвящено дружбе, являющейся союзом душ пред лицом Бога, ибо всякая иная дружба легковесна, обманчива и скоро иссякает. В этом послании к мужу многие фразы о чистых и благочестивых чувствах обращены были к жене. Два стихотворения, очень интимных по тону и довольно хороших, были посвящены Адели Гюго. Доверчивый человек не увидел в этом ничего опасного, а Сент-Бев искренне думал: "Утешения" были временем моральной чистоты в моей жизни, шесть месяцев я вкушал небесное мимолетное блаженство..." Да, полгода длился этот красивый роман, который Сент-Бев считал столь невинным, что сам над собой умилялся. Ах, если бы рядом с ним с самой юности, как рядом с его другом, была белоснежная красавица, никто не видел бы, как он "без цели и без мысли, не оборачиваясь и головой поникнув, из дома утром выходил" и брел у самых стен, "влача постыдно свой погубленный талант". И никто б не видел, как вечерами он вместе с Мюссе шел в злачные места, в тщетных поисках забвения, пытаясь, и зачастую неудачно, показать себя развратником (он не был в этом большим докой). Нет, никакой ценой он не мог избавиться от чувства горечи и грусти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});