Долгая ночь - Григол Абашидзе

Да слабым, не мудрым царем овладевает беспечность. Начинаются пиры, забавы, упивание роскошью. Вельможи подражают царю и тоже забывают о своем долге перед народом, перед страной. Примеру царя и вельмож следуют все другие великие и малые князья, дворяне. Река, замутившись у горного своего истока, делается мутной на всем течении до самых низин. Так случилось у нас в Хорезме, так, наверное, было у вас, в Грузии, перед тем как прийти нам.

— Вы изволите говорить чистую правду, мой господин Мохаммед. Видя беззаботность царя, подданные тоже перестают печься о родной земле. Почувствовав, что узда власти, узда правления ослабла, царедворцы начинают тянуть каждый в свою сторону, единовластие нарушается. Так было и у нас. Считалось, что царица безраздельно правит грузинским народом, на самом деле им по-настоящему не правил никто.

— Пока беспечен один царь, можно поправить дело. Но когда болезнь распространяется на все царство, царство гибнет. Наш хорезмшах Мухаммед, отец доблестного Джелал-эд-Дина, умер в самом начале вторжения монголов. Но это ничему не помогло. Червь беспечности и самодовольства уже подточил подножие трона и, как потом оказалось, подточил само основание государства.

Неужели поколение, переставшее заботиться о крепости государства и об его благополучии, не сознает вины перед поколениями грядущими, не чувствует ответственности за будущее своего народа и своей страны? Неужели они не предвидят всей горечи плодов своей беспечности и безответственности, неужели они не понимают, что потом пожинающие плоды проклянут их и никогда не простят?

— Несчастье мое не в том, что я нахожусь в плену, а в том, что принадлежу к поколению людей, о которых вы изволите говорить. Стократ я несчастнее, сознавая весь долг перед будущим. Сам я делал все, чтобы меня и всех нас не проклинали потомки. Но вокруг меня творилось иное. А что я мог сделать? Когда большинство тянет воз назад, невозможно нескольким человекам тянуть его по верному пути вперед и в гору.

— Так, Торели. Я и сам из такого же поколения несчастных людей, и у меня опускаются руки от бесплодных усилий повернуть или хотя бы сдержать на мгновение колесо судьбы.

Джелал-эд-Дин застоялся под Хлатом. В сознании хлатцев был недавний пример Тбилиси. Они точно знали, что их ждет, если крепость будет сдана. Поэтому они вынуждены были защищаться самоотверженно, героически, решив или погибнуть, как один, или отстоять город.

Султан не ожидал, что осада затянется. Он ожесточенно бросался на стены города, но всякий раз откатывался назад.

Джелал-эд-Дин держал здесь свои отборные войска, а гарнизон покоренного Тбилиси был весьма незначителен. И за спиной султана начались всякие козни. К грузинам, сидящим за Лихским хребтом, пожаловали представители живших в Грузии магометан, тех самых, что предали Грузию в решительную минуту. Теперь, ожесточенные несправедливостью султана и пренебрежительным, если не жестоким обращением хорезмийцев, они пришли, чтобы раскаяться в своей измене. Они уверяли, что ждут только случая доказать грузинам свою прежнюю верность.

Раскаявшиеся уверили грузинское командование, что гарнизон Тбилиси ничтожен, хорезмийцы беспечны, султан далеко и привязан к Хлату, так что если неожиданно напасть, то можно без труда вернуть Тбилиси, перебив весь его гарнизон.

Оказывается, это тбилисцы-магометане устроили побег бывшего мужа царицы Русудан Могас-эд-Дина, которого султан заключил в тюрьму. Отец грузинских наследников тоже перебрался через Лихский хребет и тоже начал уговаривать грузин отвоевать столицу. Он поклялся на иконе в искренности намерений и своих, и тех мусульман, которые его освободили.

Грузины выступили под командованием Гочи Мухасдзе. Незаметно они подошли вплотную к Тбилиси и неожиданно атаковали его. Визирь Шереф-эль-Молк, наместник султана в грузинской столице, был в это время в Гандзе. Хорезмийцы без твердого командования сопротивлялись недолго, Тбилиси был взят.

Мусульмане сами начали хватать тех зачинщиков, которые подняли мятеж и тем самым отдали город Джелал-эд-Дину. Напуганные неожиданным поворотом событий, провинившиеся доносили друг на друга, и вскоре все главные предатели предстали перед грузинским командованием.

Гочи Мухасдзе приказал соорудить виселицы на главной городской площади и перевешал всех, вина которых не вызывала сомнений. Дома казненных сровняли с землей.

Весть о событиях в Тбилиси достигла сначала Гандзы. Шереф-эль-Молк испугался, как бы грузины не захотели отомстить ему за все, что он натворил в Тбилиси, и не напали на Гандзу. Не медля ни минуты, он отправил гонца к султану.

А в Хлат между тем пришла зима. Похолодало, и даже выпал снег. Зимовать у стен Хлата было бессмысленно. Вести из Грузии шли одна хуже другой. Джелал-эд-Дин снял осаду и пошел в Тбилиси, чтобы возвратить город и провести в нем зимние месяцы.

Грузины не решились выйти навстречу Джелал-эд-Дину и встретиться с ним в открытом бою. Не решились они и отстаивать Тбилиси как крепость. Проще всего было бы уйти восвояси — опять за Лихский хребет. Но не хотелось, чтобы хорезмийцы оставались в Тбилиси на зиму и рыскали бы по всей грузинской земле, ища пропитание и поживу. Поэтому грузины решили оставить Тбилиси, но вместе с тем они приняли еще одно, более тягостное решение — сжечь город дотла, уничтожить его так, чтобы на этом месте стоять войскам было еще более неудобно, нежели в чистом поле.

Это было жестом отчаяния. Защитить Грузию не удалось, отстоять столицу оказалось выше возможностей. Второй раз приходится уходить из родного Тбилиси. Если так, то пусть не достанется столица и врагу. Решение не ограничивалось одним Тбилиси. Грузины надумали отныне своими руками уничтожать те города и деревни, которыми может воспользоваться враг и которыми он уже пользовался до сих пор. Жечь дома, одежду, провиант, чтобы враг оказался в пустыне, чтобы ему самому захотелось уйти из полностью разоренной, всеми брошенной, никчемной земли, чтобы враг не пустил здесь корней и не укоренился надолго.

Таково было решение царицы и дарбази. Начинать приходилось с главного города — с Тбилиси. И поручили это дело лучшему зодчему, вдохновенному строителю Гочи Мухасдзе.

Оказалось, что после пожаров, зажженных хорезмийцами, многое все-таки уцелело. Если бы пришлось восстанавливать город, то восстановить его было бы не так уж трудно. Главные, самые красивые здания только частично повреждены. Ни огонь, ни разрушения не коснулись нового дворца Русудан. По-прежнему он возвышался над городом, на Метехской скале, над течением бурной Куры, по-прежнему можно было любоваться им с любого конца Тбилиси.

Все грузины, которым поручили уничтожить палаты Русудан, были несчастны. Но самая тяжелая доля выпала на руководителя этих грузин, потому что он должен был уничтожить то, что сам же создал, что своими руками, своим искусством воздвиг, как думалось, на века.

И не только один дворец. Первый зодчий Грузинского царства Гочи Мухасдзе принимал участие в строительстве многих лучших зданий столицы. Он был влюблен в свой город как художник и как грузин. Но теперь он был лишь воин, который должен выполнить приказ командования. Он легче бы сам умер, сражаясь за этот город, но приходится уходить, оставляя за собой только пепел.

Ему не везло в любви. Когда было нужно, он не позаботился о том, чтобы обзавестись семьей. Вся его жизнь, все его силы были отданы искусству, то есть строительству и украшению столицы. Он создавал славу Грузии и надеялся, что эта слава переживет его самого и все его поколение и что многие-многие поколения будут гордиться творениями зодчего, жившего при царице Русудан.

Он был талантлив. Стремления его были велики. Он много трудился, и вот все это принесло плоды. Талант, стремление и труд перевоплотились в прекрасные здания, изящные, благородные, радующие глаз и душу. Все его замыслы и мечты перевоплотились в камень, чтобы так и остаться на долгие века.

Можно было думать и про века, ибо слава о красоте Тбилиси распространилась по всей земле, а слава красоты самая прочная слава в мире. И вот теперь все это должно сгореть в огне, и зодчий сам поднесет огонь.

Получив распоряжение сжечь Тбилиси, Гочи не поверил своим ушам. Но приказ призывал к действию, нужно было собрать подчиненных, военачальников, познакомить их с приказом и, в свою очередь, потребовать его исполнения.

Военачальники сначала молчали, как будто лишились дара речи. Но потом те, в ком помоложе и погорячее кровь, резко воспротивились: «Как, оставить Тбилиси без боя и самим сжечь? Это тоже для нас равносильно смерти. Так разве не лучше умереть под стенами Тбилиси, встретившись с врагом в открытом и мужественном бою. Да пусть все мы погибнем, но погибнем с честью!»

Мухасдзе нахмурился и сказал, что существуют законы военного времени. Всякий, кто не подчинится приказу, будет приговорен к смерти, и он, Гочи Мухасдзе, лично будет исполнять приговор.