Целитель-8 - Валерий Петрович Большаков

уточнил я, перебирая растрепанные волосы подруги жизни.

- И их будет много-премного?

- А как же… Нам еще серебряную свадьбу праздновать, потом золотую…

- И я тебе не надоем?..

- Где твои губки?

- Какие? – хихикнула Рита.

- Бесстыдница… - я подвинулся, нащупывая сухой, податливый ротик, и поцеловал, смыкая инь и янь. А моя рука пошарила под подушкой, и вытянула бархатную коробочку. – Примерь.

- Это мне? – моментально ожила девушка. Повозившись, она уселась на пятки. – А что там?

- Открой, - улыбнулся я.

Было очень интересно – и приятно! – следить, как по Ритиному лицу перебегают отсветы души. Вот промахнула слабая тень неверия. Ее стирает сполох восхищения… И затмевает сияние счастья.

- Это, правда, мне? Это же…

Тут любопытный луч протиснулся между кумулюсов, и радужное сверканье ударило в девичьи глаза. У «Тиффани» я купил бриллиантовые сережки и перстень с камушком в три карата…

- Ух, ты! - толкнулся восторженный писк. Дрогнув, женушка часто заморгала: - Мишечка… Но они же… Они очень, очень дорогие…

- Риточка… - пошел я «в сознанку». – Я эти деньги честно заработал. Одну половину отдал в Фонд мира, а другую перечислил во «Внешпосылторг». У нас теперь столько чеков в «Березку»… На всю жизнь хватит, и еще останется!

- Добы-ытчик… - интимно выдохнула девушка, подползая на четвереньках. Быстро чмокнув в губы, она отпрянула, со смешком уворачиваясь от моих рук.

Семеня на носочках, Рита убежала к зеркалу, а мне осталось провожать ее влюбленным взглядом. Тугое, налитое тело девушки нигде не тряслось, лишь груди вздрагивали, качаясь приспело и волнующе. Так бы и смотрел, не отрываясь…

Вскоре шлепанье босых ног потянулось в спальню, и красавица замерла на пороге, поводя головой. Серьги рассыпали иглистые высверки, словно гроздочки крошечных фонариков.

- Ну, как я тебе? – Ритин голос ломался, да и губки не удерживали нарочито надменный изгиб, порываясь растянуться. – Ты не туда смотришь!

- Туда, - слабо улыбнулся я. – Ты у меня самая-самая красивая. Везде! От ушек - и до кончиков пальцев на ножках. И я люблю тебя всю. Люблю твою шейку. И попку, и коленки. Люблю, когда ты ворчишь на меня или надуваешь губки. Люблю… ну, тут надо на поэзию переходить! Люблю ревнивую жгучесть в твоих глазках, и ласковую растерянность мыслей… Я даже твои изъяны любил бы, будь они у тебя вообще!

Тихонько взвизгнув, девушка бросилась на смятую постель, и приникла, трепеща, как в самый первый раз.

- Я тоже тебя люблю! – сорвался ее голос. – Такого… Всякого! И всего! Каждый день твержу себе, что так не бывает, что так не должно быть! А оно есть… Счастье! – воскликнула Рита, раскидывая руки. - Для меня одной - и даром!

Там же, позже

- Думаешь, твои придут? – улыбчиво щурясь, Рита резала кабачки. Чоп. Чоп. Чоп.

- Припрутся, вот увидишь! – сказал я, посмеиваясь. Скинув нарезанные кругляши в миску, полил их маслом, сыпанул специй – и выложил на противень. Лето у нас – кабачковый период…

Чоп. Чоп. Чоп… Звякнул ножик.

- Знаешь… - девушка обняла меня со спины. – Мне сегодня совсем-совсем никто не нужен. Только ты…

- Тихий семейный вечер… - вздохнул я, поглаживая Ритины руки. – Негромко наигрывает музыка… В полутемной комнате трепещут свечи на сквозняке… Блики огней отражаются в твоих глазах и на хрустальных гранях бокалов…

- Ты заговорил, как поэт! – девичьи губы коснулись моей шеи – и мурашки побежали по телу.

- Настроение такое сегодня… Кстати! У меня для тебя подарок.

- Так ты ж уже! – Рита повертела изящной конечностью, демонстрируя переливы кольца с бриллиантиком.

- Это не считается… - я вытащил из кармана красную книжицу, и протянул жене через плечо. – Вот.

- Паспорт? – неуверенно пробормотала Рита.

- Заграничный! – значительно добавил я. – И с визой!

Девушка лихорадочно пролистала документ, и ахнула:

- Франция?!

- Ну, да, - небрежно отпустил я, - надо бы заглянуть в Париж…

- И-и-и!

Маргарита Гарина, двадцати лет от роду, запрыгала как девочка, которую обещали сводить в зоопарк и купить мороженое в

придачу.

А меня вдруг морозцем пробрало – опять всё у нас хорошо! Очень хорошо, лучше просто не бывает. Как тогда, в поганом месяце апреле…

Усилием воли я упрятал негатив в глубокие закоулки памяти, и через силу улыбнулся.

«Бди, скотина! – пригрозил себе. – Бди изо всех сил! Ходи и оглядывайся! Просчитывай каждый шаг, думай над каждым словом. Если что-нибудь случится с Риткой… Я не знаю, что с тобой сделаю!»

Мои губы скривились в усмешке – напугал ежа колючками! – и тут же смягчили изгиб.

Потискав приплясывавшую девушку, я засмеялся вполне натурально, и тут грянул дверной звонок.

- Ты был прав! – расхохоталась Рита, шаловливо мутузя меня, и вприпрыжку поскакала открывать. Продолжая улыбаться, я вслушался. Родня!

- Всё понимаю, Риточка! – частил мамин голос. – Но как же не зайти, не поздравить!

- Мы ненадолго! – успокоительно прозвенела Настя.

- Ну уж, нет уж! – отвергла хозяйка происки гостий. – А на кого я столько наготовила?

Выйдя навстречу, я торжественно объявил:

- Тапок хватит на всех!

Мама успокоено засмеялась, и пошла меня обнимать. Сестричка ее обогнала.

- Поздравляю, поздравляю!

- Моя ж ты прелесть! – проворковал я, невольно пародируя Голума.

- Только мы к вам без подарков, - смутилась мамуля.

- Здрасте, а поцелуи?

Веселая, по-настоящему праздничная суматоха возвелась в квадрат, стоило дверям открыться, впуская Светлану с Наташей.

- Хэллоу! – прозрачный клик близняшки истончился в радостный писк, и меня завертел новый круг обнимашек.

- А мы только-только прилетели, и сразу к вам! – щебетала Ивернева, крутясь в модном джинсовом сарафане.

- Куды ж сразу столько красоты на один квадратный метр? – деланно забурчал я, удаляясь на кухню. Довольное хихиканье проводило меня, а запах запеченных кабачков звал к себе неудержимо.

Лопаткой я перебросил подрумянившиеся кружочки в миску, щедро надавив чеснока и натерев сыра. Перемешивая, навострил уши. Так и есть – оживленное шушуканье перешло в восторженное аханье…

* * *

Праздник удался. На радостях женщины уговорили две бутылки розового «Чинзано», и слопали все кабачки. Голоса их зазвучали громче, смех раздавался чаще, глаза блестели и сияли.

Сначала выпили за «ситцевую свадьбу», потом обмыли поездку в Париж,