Агент чужой планеты - Валерий Нечипоренко

Когда же начались допросы свидетелей -- бывших собутыльников и любовников Алины, настроение следователя стало быстро меняться в мою пользу. Выяснилось, что Алина с распростертыми объятьями принимала проституток, наркоманов, подозрительных типов с уголовным прошлым. Тут и я подлил масла в огонь, заявив, что в доме имелись значительные ценности.

Возникла весьма правдоподобная версия: кто-то из ее постоянных гостей дал наводку, а грабитель (или целая шайка) расправился с хозяйкой и ее очередным любовником, случайно оказавшимся в этот момент в доме. В мою пользу говорил и тот факт, что сама Алина отпустила накануне всю прислугу. Свидетели подтвердили, что я знал о многочисленных изменах Алины, но никогда не делал из этого трагедии. Да и ее прошлое сыграло роль.

Словом, поиск ушел далеко в сторону и меня оставили в покое.

На второй день после несчастья я похоронил мою любимую (хотя и хоронить-то было нечего), завалив могилу цветами и устроив пышные поминки.

В тот же день родственники хоронили Федора. Обе процессии всретились у кладбищенских ворот, где разыгралась безобразная сцена. Мать Федора в истерике набросилась на меня, осыпая безумными упреками в том смысле, что следи я строже за своей женой, ничего такого не случилось бы. Я, конечно, мог бы привести контраргументы, но промолчал. Горе совершенно помутило разум бедной женщины.

Лучшему в городе скульптору я отвез целую кипу фотографий Алины, заказав выполнить по ним бронзовый памятник в полный рост.

Деньги, которые мне вернул Саныч, я раздал нищим.

Оформив надлежащие документы, я стал вполне официально именоваться вдовцом. Вдовец... Слово-то какое!

А тем временем город залечивал раны, нанесенные ему в тот сумасшедший вечер. Как выяснилось, ураганный ветер разметал целый поселок самозастройщиков на одной из окраин, повалил великое множество деревьев и столбов и даже опрокинул два подъемных крана.

Что же касается пожара, то он полностью уничтожил полторы дюжины домов вместе с хозпостройками и садами. Было выжжено полквартала. Я побывал на пепелище. От великолепного палаццо Алины с его роскошной обстановкой остались лишь растрескавшиеся почерневшие стены да большая куча золы. Сожженные деревья напоминали пейзаж из фантастического боевика. Конец проклятому дому!

Пожар, похоже, был на руку отцам города. Они давно уже точили зуб на этот тихий квартал в центре. Тотчас было объявлено, что на месте выгоревших участков поднимется крупнейший концертно-развлекательный комплекс. Погорельцы принялись протестовать, я же испытал облегчение. Скоро исчезнет всякая память о доме, который принес мне столько страданий.

Все бы ничего, но с некоторых пор меня стала навещать Алина. Вернее, несколько Алин. Стоило провалиться в сон, как они входили в комнату и располагались вокруг кровати.

Первая Алина смотрела на меня влюбленными глазами и жарко шептала: "Миленький...", вторая, разгоряченная гневом, упершись кулачками в бока, обещала: "Сейчас получишь от меня на бедность!", третья, равнодушно-холодная, усмехалась: "Зайка, мне опять нужны денежки", четвертая, страшная, как старая ведьма, размахивала тесаком: "Как ты омерзителен! Ненавижу! Ненавижу!"... А еще была и пятая, и шестая...

Иногда появлялась целая толпа Алин, и я жадно искал в ней ту, первую, и лишь найдя, успокаивался. Но первая приходила не всегда. Хуже всего, когда возникала одна только четвертая с ее тесаком. Я почти физически ощущал, как острая сталь проникает в мое горло, и просыпался в холодном поту. Но другой раз пробуждение не наступало очень долго, и ночные кошмары бесконечно терзали меня. Я стал бояться засыпать ночью и старался отсыпаться днем. Но даже если я бодрствовал ночью, то в самый глухой ее час сознание все равно отключалось ненадолго и Алины представали передо мной во всем своем многообразии.

Все чаще за ними смутной тенью маячил Федор. Он улыбался, показывая ровные зубы: "Металлический порошок -- будущее человечества!" А из-за его спины паскудно ухмылялся Мамалыгин: "Мышьячку с Диара не желаете? Высший сорт!"

Однако нет худа без добра.

Меня опять неудержимо потянуло к бумаге.

Я написал несколько рассказов в духе "Береники" и "Мореллы" Эдгара По.

А затем будто прорвало некую плотину, и сюжеты хлынули потоком (большей частью почему-то мистические). Лишь успевай записывать. С радостным изумлением я открыл для себя, что центром рассказа может стать любой предмет, случайно услышанная фраза, давнее воспоминание и даже газетная строка.

Например, на моем столе стояла пепельница -- подарок Алины. Это была дешевая аляповатая поделка в форме головы дьявола -- с мефистофелевским носом, рожками, козлиной бородкой и сардонической ухмылкой тонких губ. Однажды Алина выкрасила ее зрачки и губы алым лаком для ногтей, отчего голова нежданно приобрела жутковатую выразительность, будто в ней пробудился дух преисподней. Иногда, особенно в сумерках, мне казалось, что она внимательно наблюдает за мной, фиксируя все мои переживания и потешаясь над ними. И копит злобу, дожидаясь заветного часа... Рассказ я так и озаглавил: "Дьявольская пепельница".

На второй сюжет натолкнула оранжевая настольная лампа. Сам собой сложился рассказ о литераторе, который годами работал по ночам при свете старой лампы. Но вот ему подарили другую, более изящную, и литератор убрал старушку на шкаф, не подозревая, что в той живет ранимая душа. Почувствовав себя оскорбленной, оранжевая лампа готовит утонченную месть... Я настолько вжился в образ обиженной лампы, что порой мне чудилось, будто она беззвучно подкрадывается ко мне в темноте, норовя захлестнуть шнур вокруг моего горла.

В "Вечерке" в рубрике криминальных новостей я вычитал небольшую информацию о банде, которая убила двух водителей рефрижератора, чтобы завладеть ценным грузом. Тотчас возник замысел рассказа "Рефрижератор" -- о том, как огромный грузовик мстит бандитам.

И еще десятка два подобных вещиц положил я на бумагу.

Получилась довольно объемистая рукопись, которой я гордился, ибо полагал, что мне удалось взглянуть на привычные явления и предметы под свежим углом.

Но, кажется, я забежал далеко вперед. Вас, вероятно, в большей степени занимают не мои литературные изыски, а развитие отношений с Санычем.

Сейчас перейду к ним, но прежде одна важная деталь, о которой я забыл упомянуть.

На похоронах Алины присутствовал Мамалыгин. Когда гроб с ее прахом опускали в могилу, у него было такое же выражение лица, что и у ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Он посочувствовал мне, но ни о чем не расспрашивал. Убежденность, что он знает все, крепла во мне с каждым днем. Но почему он молчит? Ждет чего-то? Чего?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});