По черному следу - Сергей Павлов

— Как часто вы бываете в семье своей сестры?

— Как правило, раз в месяц. Иногда чаще. Дело в том, что нас — меня и сестру — с детства связывает большая родственная дружба. Вероятно, в зрелом возрасте эта дружба играла бы меньшую роль, если бы не женская трагедия Сильвии: она бездетна. Этим объясняется необычайная привязанность ко мне. Она до сих пор называет меня «беби».

— Исчерпывающий ответ, — похвалил Гэлбрайт.

— Я постарался заранее прояснить ситуацию. Иначе мой ответ на следующий ваш вопрос может показаться вам нелогичным.

— Проницательность — одно из ценнейших качеств в нашей профессии, — одобрительно прокомментировал Гэлбрайт. — Итак?..

— Итак, несмотря на то, что Нортон муж моей сестры и в конечном итоге мой родственник, я его плохо знаю. Другими словами, шеф, мои довольно частые визиты в Копсфорт — это одно, а мои отношения с Дэвидом Нортоном — нечто совсем другое. Мы с ним очень редко встречаемся и еще реже беседуем. Даже после того, как он вышел в отставку и прочно осел в Копсфорте. Любые формы общения нас тяготят, мы избегаем друг друга.

— Н-ну!.. Чем же это вы друг другу так насолили?

— Ничем. Просто с самого начала он проявил ко мне равнодушие, я платил ему тем же, вот и все… — Фрэнк, заметив, что шеф и Никольский как-то очень внимательно, неотрывно глядят на него, осторожно добавил: — Надеюсь, вы понимаете, что с таким багажом «родственных отношений» мне туго придется в Копсфорте.

— М-да, небогато… — согласился Гэлбрайт. — Но это мы обсудим позже. Теперь предлагаю…

Ослепительно сверкнул в окне пучок огня, и громовой раскат, казалось, поколебал здание. Почти мгновенно вслед за этим в стекло ударил шумный ливень. Плотность ливневого водопада была такова, что сгустившийся в холле сумрак заставил сработать автоматику освещения. Никольский, щурясь, оглядел декоративные светильники, перевел взгляд на окно, покачал головой. Грозовой шквал неистовствовал. Слепяще-голубые ветвистые трещины молний вспарывали водяной поток; почти непрерывно ухало, гремело, перекатывалось на фоне однообразного гула то ли воды, то ли ветра…

— Дождик пошел? — сонно осведомился Роган. Он вынул из уха шарик слухового аппарата, сунул в нагрудный карман и принял прежнюю позу.

Гэлбрайт поднялся, но в этот момент пискнул сигнал внутренней связи.

— Бауэр? — спросил Гэлбрайт, морщась от очередного, особенно звучного удара грома. — Давайте, что там у вас?

— Поступило первое сообщение, из Торонто, — ответил потолочный спикер под аккомпанемент громовой канонады.

«На войне как на войне…» — подумал Фрэнк, прислушиваясь к голосу дежурного.

Бауэр докладывал:

— Операция типа «Эспланейд» оказалась безрезультатной. Меф Аганн вел себя в Торонто как обычный турист. Ни с кем из родственников Элдера не встречался, хотя бы по той причине, что достаточно близких родственников погибшего десантника в этом городе нет. Трое бывших друзей Элдера знают Мефа Аганна в лицо. Двое из них встречались и говорили с Аганном после событий на Обероне только однажды. Существование дальнейших контактов с пилотом отрицают. Ни один из служащих отеля «Глобус», которые знают Мефа Аганна в лицо, не имеет о «черных следах» никакого понятия.

— Это все?

— Да, пока все.

— Что ж… отсутствие результата есть уже результат. Впрочем, подождем других сообщений. Если появится что-нибудь новое, Бауэр, свяжитесь со мной после шестнадцати ноль-ноль. Конец.

Спикер умолк. Гэлбрайт взглянул на часы.

— Пора, — сказал он. — Я чувствую, что желание чего-нибудь съесть превращается у меня в навязчивую идею. Призываю вас всех отнестись к этой идее без легкомысленного предубеждения.

Фрэнк поднялся и, с трудом передвигая затекшие ноги, направился к двери. Уходя, слышал, как шеф что-то сказал Никольскому, но что именно, не разобрал: слова утонули в грохоте грозового разряда. Ответ Никольского он разобрал достаточно ясно:

— Не надо, Гэлбрайт, не беспокойтесь. Мефа Аганна мы возьмем на себя. Еще неизвестно, как у вас пойдет работа с Дэвидом Нортоном…

Фрэнк вышел в безлюдный, ярко освещенный коридор. Дверь с мягким шелестом закрылась. В коридоре было невыносимо тихо.

Часть II

1. Ржавчина воспоминаний

Хуже всего то, что большую часть года небо над Копсфортом совершенно прозрачное…

Сегодня после заката он нечаянно задел взглядом желтую искру Меркурия, и потом целый вечер в ушах плавал крик меркурианской чайки. Она кричала скрипуче, протяжно, долго: «Кия!.. Кия!.. Кия!..» И чтобы отвлечься от крика-призрака, крика-воспоминания, он стал думать о разной чепухе, но это помогало плохо. Напрасно, к примеру, он пытался припомнить, как звали того проклятого попугая на лунной базе «Гагарин», которого скучавший в резерве Джанелла выучил орать во всю глотку: «Лейтенант Нортон, смир-р-но! Салют!» Он вспомнил лишь, что много раз собирался свернуть голову ни в чем не повинной птице, но так и не собрался. И еще почему-то вспомнилось, как Михайлов стянул в пакгаузе толстого рыжего кота, принес на рейдер за пазухой и спрятал у себя в каюте, решив прокатить до Урана, и как сначала все были рады и дали рыжему имя Форсаж, а потом, уже после разгона до крейсерской скорости, когда эта кошка вдруг родила под ковровым фильтром регенератора пятерых мертвых котят, ее у Михайлова отобрали, стали называть Мадам и очень жалели. Мстислав Бакулин обозвал Михайлова живодером и чуть не полез в драку. А дальше… Дальше был Оберон, и никаких воспоминаний тут не требовалось. Об этом можно было только размышлять, но десять лет утомительных размышлений его убедили, что именно об этом лучше не думать. А кошку-межпланетчицу подарили какому-то зоопарку, и зеваки знали о ней больше, чем о погибших на Обероне десантниках. Один из парадоксов современной жизни, но об этом тоже лучше не думать.

Скверная штука спонтанные воспоминания. Стоит мимоходом зацепить глазами желтую точку над горизонтом, и в ушах надолго застревает крик давно уже, вероятно, умершей чайки: «Кия!.. Кия!..» Черт бы побрал этот крик! Когда он впервые услышал меркурианскую чайку, ему и в голову не приходило, что это крепко врежется в память и со временем перевоплотится для него едва ли не в главную особенность Меркурия. В звуковой образ планеты.

Раньше по поводу представлений о Меркурии никаких сложностей у него не было. Двойник хорошо знакомой Луны, только гораздо больше и жарче, и есть там крупнейший во Внеземелье металлургический комбинат. Подлетая к планете, он спал. На борту комфортабельной «России» он отлично выспался за четверо прошедших суток и на четверо суток вперед и лишь за полчаса до пересадки в орбитальный лихтер без всякого любопытства взглянул на скучно оголенную под солнцем поверхность, усеянную оспинами цирков, вмятинами кратеров, сморщенную и задубелую, как высохшая кожура граната. На спуске лихтер заложил крутой вираж, на его экранах колесом повернулась грандиозная мозаичная панорама: белые и золотистые многоугольники, полосы, звезды, дымчато-черные круги и овалы, синие плоскости, ртутно-зеркальные капли и купола, а на следующем вираже появились голубовато сверкающие иглы башен-кристаллов, бело-черные «шахматные» поля, что-то похожее на длинное розовое озеро со стеклянистыми, в красных прожилках берегами, вогнутые склоны, облагороженные амфитеатрами мутно-зеленых ступеней — террас… и все это пестрое нагромождение обнимала горная дуга, причудливо изрезанная складками, на каждой вершине что-то ослепительно блестело, а дальше, за этими блестками, уходили, горбатясь, к горизонту угрюмые кряжи, дико изуродованные рубцами полуразрушенных цирковых валов, трещинами разломов и воронками кратеров. Окинув взглядом внезапно распахнувшийся простор, он вдруг испытал ощущение масштабности захваченного людьми нового мира (ощущение, которое ему уже приходилось испытывать дважды: на подступах к Марсу и при посадке на Ганимед и Титан) — ощущение того, что это, черт побери, планета, а не какая-нибудь там луна. Разумеется, он сознавал, что один город, пусть даже очень крупный (с двухсоттысячным населением, которое дало своему городу трогательно-символическое название Аркад), еще не повод для торжеств по случаю освоения всей планеты, но ощущение «нового мира», не покидало его…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});