Флоузы - Том Шарп

– Например? – спросил Балстрод. Но доктор Мэгрю не был готов воспроизвести слова, сказанные старым Флоузом. – Я не хочу повторять оскорбления, – ответил он, – но я поеду во Флоуз-Холл только в двух случаях: если Эдвин готов извиниться перед тобой или если он уже умер.

Балстрод же смотрел на дело скорее с философской и практически-финансовой точек зрения.

– Тебе виднее, – сказал он, – ты его личный врач. Что же касается меня, я не намерен отказываться от тех гонораров, что он платит мне как своему адвокату. Имение большое, передача его по наследству потребует немалых хлопот. Кроме того, завещание сформулировано достаточно двусмысленно и открывает возможность оспорить его в суде. Если Локхарт действительно нашел своего отца, я очень сомневаюсь, что миссис Флоуз не оспорит этого через суд, а доход от столь затяжного дела может оказаться весьма приличным. Было бы глупо после стольких лет дружеских отношений с Эдвином бросить его на произвол судьбы в тот момент, когда он во мне нуждается.

– Ну, будь по-твоему, – уступил в конце концов доктор Мэгрю. – Я поеду с тобой. Но я предупреждаю: во Флоуз-Холле творятся странные дела и мне они очень не нравятся.

Глава восемнадцатая

Все, что он увидел во Флоуз-Холле на следующий день, понравилось ему еще меньше. Утром Балстрод остановил машину у въезда на мост и стал дожидаться, пока Додд откроет ворота. Даже с этого расстояния можно было слышать голос старого Флоуза, который разносил Всевышнего, возлагая на него ответственность за то мерзкое состояние, в котором пребывал мир. Отношение Балстрода к тому, что они услышали, как всегда, было более прагматичным, нежели у доктора.

– Не могу сказать, что разделяю его взгляды и чувства, – сказал Балстрод, – но если он действительно говорил обо мне что-то скверное, то, по крайней мере, я в неплохой компании.

Компания, в которой он оказался несколько минут спустя, со всей очевидностью не подходила под это определение. Внешний вид Таглиони не вызывал к нему особого доверия.

Таксидермист пережил за последнее время слишком много неописуемых ужасов и потому находился далеко не в лучшей форме. К тому же почти всю ночь напролет Локхарт добивался того, чтобы его «папочка» был бы безукоризнен в исполнении этой новой для него роли. Последствия перепоя, страх и сильный недосып отнюдь не способствовали благообразности облика Таглиони. Собственная одежда его пострадала в процессе работы, и потому Локхарт дал ему кое-что из гардероба деда вместо заляпанной кровью его одежды; однако вещи старого Флоуза оказались таксидермисту не очень впору. При виде его взгляд Балстрода выразил обескураженность и ужас, а взгляд доктора Мэгрю – сугубо профессиональную озабоченность его состоянием.

– На мой взгляд, он выглядит просто больным человеком, – прошептал врач адвокату, когда они шли вслед за Локхартом в кабинет.

– Не берусь судить о его здоровье, – ответил Балстрод, – но облачение у него явно неподобающее.

– По мне, он не тот человек, состояние которого позволяет ему быть сейчас поротым до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, – сказал доктор Мэгрю. Балстрод резко остановился.

– О Боже, – пробормотал он, – я совершенно забыл об этом условии!

Таглиони вообще не имел об этом понятия. Ему даже в голову не могло прийти нечто подобное. Единственное, о чем он мечтал, это выбраться как можно быстрее из этого страшного дома, сохранив свою жизнь, репутацию и деньги.

– Чего мы ждем? – спросил он, видя, что Балстрод замешкался.

– Действительно, – поддержал его Локхарт, – давайте переходить к делу. Балстрод сглотнул.

– Мне кажется, было бы правильнее, если бы здесь присутствовали ваш дед и его жена, – сказал адвокат. – В конце концов, один из них написал завещание, выразив в нем свою последнюю волю, а другая лишается тех привилегий, которые она при иных обстоятельствах получила бы в соответствии с его волей.

– Дед сказал, что он плохо себя чувствует и не хочет вставать с постели, – ответил Локхарт и подождал, пока не раздались новые выкрики Флоуза, на этот раз проезжавшегося по поводу профессиональных качеств доктора Мэгрю. – Не кривя душой, могу то же самое сказать и в отношении моей тещи. Она сейчас недомогает. И кроме того, появление моего отца со всеми вытекающими отсюда для нее финансовыми последствиями, естественно, привело ее, мягко говоря, в нервное и раздраженное состояние.

Последние слова были истинной правдой. Ночь, проведенная в непрерывных попытках перетереть связывавшие ее веревки о железный каркас кровати, действительно привела миссис Флоуз в состояние раздражения и нервного возбуждения, и тем не менее она все еще не прекращала свои попытки. А тем временем внизу, в кабинете, Таглиони уже слово в слово повторял все то, чему научил его Локхарт. Балстрод записывал и, вопреки его собственным ожиданиям, слова Таглиони производили на него впечатление. Таглиони заявил, что в то время он работал временным рабочим в одной из местных фирм, и поскольку он был итальянцем, то это само по себе привлекало к нему внимание мисс Флоуз.

– Я ничего не мог поделать, – оправдывался Таглиони, – я итальянец, а английские женщины… – ну, вы знаете, что это такое.

– Знаем, – подтвердил Балстрод, который догадывался, что последует дальше, и был не расположен все это выслушивать. – И вы влюбились друг в друга? – спросил он, чтобы хоть чем-то скрасить обнаруженную покойной мисс Клариссой Флоуз прискорбную склонность к иностранцам.

– Да. Мы влюбились. Можно и так записать. Балстрод записывал, бормоча про себя, что ему не доставляет удовольствия узнавать такого рода подробности про мисс Флоуз.

– Ну и что было дальше?

– А вы как думаете? Я ее трахнул[23]. Балстрод вытер вспотевшую лысину носовым платком, а доктор Мэгрю злобно сверкнул на итальянца глазами.

– У вас состоялось половое сношение с мисс Флоуз? – спросил адвокат, когда снова обрел дар речи.

– Половое сношение? Не знаю. Мы потрахались. Это же так называется, верно? Вначале я ее, потом она меня, потом…

– Сейчас получишь, если не заткнешься! – заорал Мэгрю.

– А что я такого сказал? – удивился Таглиони. – Вы же… Но тут вмешался Локхарт.

– Не думаю, что нам стоит вдаваться в дальнейшие подробности, – примирительно сказал он. Балстрод с энтузиазмом согласился.

– И вы готовы заявить под присягой, что являетесь отцом этого человека и не сомневаетесь в своем отцовстве? – спросил он.

Таглиони подтвердил все перечисленное адвокатом.

– Тогда подпишите тут, – показал Балстрод и дал ему ручку. Таглиони расписался. Подлинность его подписи была засвидетельствована доктором Мэгрю.

– И позвольте узнать ваш род занятий? – необдуманно спросил Балстрод.

– Вы хотите сказать – чем я зарабатываю? – переспросил Таглиони. Балстрод кивнул. Таглиони поколебался, но затем решил хоть раз за сегодняшнее утро сказать правду. Мэгрю готов был броситься и растерзать его, и Локхарт поспешно выпроводил итальянца из комнаты. Балстрод и Мэгрю остались вдвоем в кабинете, не в силах вымолвить ни слова.

– Нет, вам приходилось слышать нечто подобное?! – выговорил наконец Мэгрю, когда его сердцебиение более или менее пришло в норму. – И у этой скотины еще хватало наглости стоять тут и рассказывать…

– Дорогой Мэгрю, – ответил Балстрод, – только теперь я понимаю, почему старик включил в завещание условие, что отец его незаконнорожденного внука должен быть порот до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке. Он, по-видимому, обо всем этом догадывался.

Доктор Мэгрю выразил свое согласие с таким предположением.

– Лично я хотел бы, – заявил он, – чтобы это условие было сформулировано жестче: пороть, пока его жизнь не слетит с этой ниточки.

– Слетит куда? – поинтересовался адвокат.

– Пока она не оборвется, – ответил доктор Мэгрю и налил себе флоуз-холловского виски из графина, стоявшего в углу на подносе, Балстрод присоединился к нему.

– Это поднимает очень интересный вопрос, – сказал он после того, как они по очереди выпили за здоровье друг друга, а потом и за то, чтобы Таглиони досталось по заслугам. – А именно вопрос о том, что может практически означать выражение «жизнь, повисшая на ниточке». Суть вопроса – как определить прочность этой ниточки, как предвидеть момент, когда она оборвется.

– Я как-то не думал об этом, – ответил доктор Мэгрю, – но сейчас, после того, что вы сказали, такая формулировка вызывает у меня серьезные возражения. Точнее, мне кажется, было бы сказать «на волосок от смерти».

– Это все равно не отвечает на вопрос. Жизнь – это время. Мы ведь говорим о продолжительности жизни человека, а не о том, какое место его жизнь занимает в пространстве. А слова «на волосок от смерти» характеризуют именно место в пространстве, но ничего не говорят нам о моменте времени.