Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев

геологом о переводе на буровую. И каждый раз Белов отказывал ему.

— Сам видишь, ты моя правая рука, — убеждал он. — Куда я без тебя? Потерпи.

Наконец лопнуло терпение у парня. Это произошло так же внезапно, как и уход его из кузницы. Однажды утром Буран отказался седлать лошадь главному геологу. Белов удивился, потом вскипел:

— Да ты что?! Спятил, что ли?

— Да, спятил, — дерзко поднял Буран глаза на геолога. — Переводите на буровую или давайте расчет! Заглядывать коню под хвост я и раньше умел.

У Белова чесался язык, чтобы выругаться. «Убирайся к черту!» — хотелось крикнуть, однако пришлось сдержаться. За ними наблюдали крестьянские парни, пришедшие на буровую по зову райкома комсомола.

Белов приказал:

— Скажи Шаймурату, пусть седлает мне и себе.

Буран понял, что ему разрешено перейти на буровую. Пробившись через толпу парней, ждущих приема, он смело, как свой человек, толкнул дверь директорского кабинета, отгороженного фанерой.

— Чего тебе, Авельбаев? — спросил Ага Мамед. — Белов, что ли, вызывает?

Буран усмехнулся.

— Главный геолог откомандировал меня в ваше распоряжение. Приказал, чтобы на буровую послали…

Ага Мамед почесал затылок.

— Если бы хоть мало-мальски понимал в нашем деле, свет очей моих…

Говоря откровенно, директор конторы, он же пока единственный буровой мастер, вовсе не был в восторге от нашествия крестьянских парней. В Баку — там совсем другое дело, там по первому требованию отдел кадров присылал любого специалиста. А здесь сколько будет возни с этими верзилами…

— Куда же я тебя пошлю?

Буран с готовностью подсказал:

— Мне бы поближе к машине…

Ага Мамед вскочил на ноги.

— Точно сговорились, все к машинам тянутся. А на транспорт или в землекопы никто не идет. Неужели ты думаешь, что я сразу тебя к бурильному станку поставлю? Как бы не так! К машине следует сначала издали приглядеться, научиться уважать ее. То, что сразу дается, никакой цены не имеет. Вот что, Авельбаев, смягчу я свою душу. Пойдешь к Птице, на четвертую, скажешь, что я, Ага Мамед Джафар-оглы, тебя прислал. Пусть из тебя сделает верхового. Ты сильный, там, наверху, такие нужны. Дальше видно будет…

Во дворе, пока Буран разговаривал с Ага Мамедом, набралось еще больше народу. К своему великому удивлению, среди парней он увидел Хамита. О нем долго не было ни слуху ни духу, и вот снова объявился. Значит, вернулся домой. Сделав вид, что не заметил Хамита, Буран хотел пройти мимо. Но Хамит сам громко окликнул его с таким видом, будто между ними ничего не произошло. Со стороны можно было подумать, что встретились лучшие друзья.

— Буран, постой!

Пришлось подать руку. Ничего не скажешь, соперник что надо. Еще шире стал в плечах, загорел, закрутил кончики усов, оделся по-городскому. Проскользнула зависть: такой вскружит голову любой девчонке!

— Не понравился леспромхоз? Совсем вернулся? — спросил Буран.

Что оставалось делать? Ведь не спросишь: «За Камилей, что ли, приехал?»

Хамит, в свою очередь, придирчиво оглядел фигуру Бурана и, видимо, остался доволен.

— Я не один вернулся, с дружком, — сказал Хамит и громко крикнул: — Эй, друг, поди сюда, с кем я тебя познакомлю!

На зов откликнулся тот самый лесоруб, с которым Буран состязался на сабантуе.

— Мы как будто уже знакомы, — приветливо улыбнулся силач, пожимая руку Бурану. — Не правда ли?

Пришлось задержаться, немного поболтать с ними. Пусть Хамит не думает, что Буран оскорблен или обижен.

— Говорят, у вас тут кучу денег можно зашибить? — спросил лесоруб.

— Охотимся за деньгами? — не сдержал Буран иронии.

— Известное дело, рыба ищет, где глубже, человек — где богаче. Ты сам ведь тоже неспроста нанялся к нефтяникам? Так ведь?

Буран не стал объяснять про свою страсть к машинам и станкам. С такими людьми не стоит откровенничать.

— Что же, пробивайтесь к директору, нанимайтесь, — сказал Буран. — Может, и примут. Только не проговоритесь азербайджанцу, что пришли за длинным рублем. Ни за что не возьмет.

Последнее вырвалось из озорства. Ага Мамед все равно примет их на работу, ему нужны такие силачи.

3

Недели две назад отчим вместе с матерью и братьями переехал в соседний городок и устроился там на лесопильном заводе. Камиля одна осталась в ауле, хотя как будто ничего не связывало ее больше с Карасяем.

В любви она ошиблась. Не получилось у нее семьи, а думать о другой не хотелось. Кто поручится, что не будет новой ошибки?

Она спрашивала себя: неужели Буран по-прежнему приковывает ее сердце? У нее не было теперь прежнего, сильного чувства, любовь к Бурану чуть теплилась, казалось, одно-единственное дуновение холодного ветра — и огонек погаснет…

Так что же удерживало Камилю?

Ее место в библиотеке занял Кабир.

Когда ждешь ребенка, не ехать же за работой в чужие края. Может быть, поступить к нефтяникам? Жить по-старому, по-девичьи беспечно она не могла, а к замужним женщинам ее не тянуло. Время убивала работой. Ухаживала за огородом и за скотом. Ей теперь не на кого надеяться, она совсем одна.

Летнее утро, когда она встретилась с Бураном, не забывалось. Воспоминание о нем мелькало в сознании, как зарница, то освещая радостью одинокое существование, то гася эту радость. Легче перенести оскорбление от лютого врага, чем невнимание любимого человека. Она до сих пор не могла оправдать себя, каждый ее поступок — горький упрек самой себе.

Первую весть о возвращении Хамита принесла вдова Хадича, которая раньше других узнавала все новости. Выслушав ее, Камиля сказала равнодушно:

— Между нами все кончено. Какое мне дело до него?

В самом деле, ее не встревожило появление Хамита. Пусть себе приезжает, уезжает, как хочет.

Она не ждала его и поэтому, когда Хамит ввалился вечером, пожалела, что не предусмотрела этого. От него разило спиртным перегаром.

— Вот и я! Добрый вечер, женушка!

Хамит держался так, как будто вернулся после недолгой разлуки. То, что раньше можно было принять за шутку, теперь отдавало жестокостью. Она знала: за этой улыбающейся маской скрывается черное сердце.

— Зачем явился?

Хамит остановился посредине комнаты.

— Послушай меня, Камиля… Легче всего бросить человека, а вот помочь — никому неохота. Без тебя я вовсе пропаду.

На какой-то миг сердце пронзила жалость. Но тут же Камиля овладела собой. Стоило вспомнить оскорбления, которых не может простить ни одна женщина, как снова вернулась прежняя неприязнь.

— Уйди! Прошлого не вернешь.

По его лицу пробежала насмешливая улыбка.

— Не надейся, Буран тебя не возьмет. Уж я-то знаю этого парня!

Камиля побледнела. Она сама это сознавала. Хамит знал, куда вонзить жало, в самое больное место.

— Мне никто не нужен, я и одна проживу.

Он возразил:

— Я знаю тебя. Такая,