Черный список - Александра Маринина

Юрцев крепко пожал мне руку и приветливо улыбнулся.

– Рад познакомиться.

– Взаимно, – буркнул я.

– Так, ребятки, – подал голос Рудин, – посидите еще пять минут. Олег Иванович, Владислав, прошу в кабинет.

Мы снова оказались в кабинете, но на этот раз Рудин сел в вертящееся кресло за письменным столом, а мы с Юрцевым расположились в креслах у стены, как почетные гости.

– Олег Иванович, у нас возникла небольшая проблема. Вы обещали нам машину в десять утра, чтобы отвезти Катю, Игоря и Руслана на выступление.

– Да-да, – кивнул Юрцев. – Машина будет, я распорядился. Нужно что-нибудь еще?

– Дело в том… Видите ли, машина, скорее всего, не понадобится.

– Что-то случилось?

Юрцев перевел вопросительный взгляд с Рудина на меня.

– Наши звезды отказываются ехать в захолустье?

– Нет, дело не в этом. Господин Стасов пытается убедить меня в том, что они не должны никуда ехать, потому что некие злоумышленники задумали очередное убийство.

Рудин смущенно хмыкнул и развел руками, мол, сам не верю, а вот этот псих примчался среди ночи и прямо за горло берет, не пускай, дескать, артистов дальше порога их собственного номера. Ну что с ним поделаешь, с этим фантазером!

Юрцев, однако, был настроен менее скептически.

– Нельзя ли поподробнее? – спросил он, внимательно глядя на меня.

Я постарался быть как можно более лаконичным, избегал всяческого упоминания о политике и мафии, говорил только о некоем сумасшедшем, который защищает честь армии и советского социалистического строя. Юрцев ни разу меня не перебил, и по его лицу я видел, что он не считает мои фантазии такими уж бредовыми.

– Что ж, ситуация достаточно серьезная, – наконец произнес он, когда я умолк. – Поездку с концертами нужно отменить, с этим я полностью согласен. Что господин Стасов предлагает для обеспечения безопасности?

Я беспомощно пожал плечами.

– Собственно, именно с этим я и пришел к Борису Иосифовичу. У него есть служба безопасности…

– Ну, какая у него служба безопасности, я и так знаю, – усмехнулся Юрцев. – Не в упрек вам будь сказано, Борис Иосифович, она никуда не годится. Уж не знаю, кого вы в эту службу набирали, но я бы за нее гроша ломаного не дал. В гостиницу днем и ночью может пройти кто угодно. Но, впрочем, это не мое дело. Сами актеры знают о той опасности, которая им угрожает?

– Нет, я им еще не говорил. Я для этого как раз их и собрал… – откликнулся Рудин. – Но мне, честно говоря, как-то не верится во все это…

– Знаете, Борис, мне тоже не верится, но всегда лучше перестраховаться. Может, вам не жалко свою репутацию, а я своей дорожу. И потом, чем черт не шутит, пока господь почивает. От греха подальше…

Он умолк и сделал небольшой глоточек из рюмки, которую принес с собой из гостиной и все это время крутил в руках.

– Весь вопрос в том, что им сказать. – Он выразительно кивнул в сторону двери, ведущей в гостиную. – Они все теплые и протрезвеют не скоро, вряд ли они в состоянии осознать то, что мы с вами тут обсуждаем. И потом, актеры вообще люди импульсивные и непредсказуемые. Начнешь объяснять, что им грозит опасность, а они не поверят и начнут ходить-бродить всюду в одиночестве. Или наоборот, поверят да перепугаются до такой степени, что тут же начнут укладывать вещи и первым же самолетом – домой.

– Да и пусть, – горячо сказал я. – Чем дальше отсюда – тем лучше. Пусть перепугаются и уезжают.

– Вы не понимаете, – оборвал меня Рудин. – Жюри закончило работу, все премии уже распределены, часть членов жюри уехала. Литвак – председатель жюри, он должен вручать призы. Руслан получает вторую премию за мужскую роль. Катерина, правда, не получит ничего, но она задействована в церемонии, весь сценарий уже утвержден и все отрепетировано. Вы представляете, что получится, если они уедут? Кому вручать премию Руслана? Кто вообще будет вручать премии? Жюри в полном составе уже не собрать, так что решение изменить невозможно. Лауреат должен выйти на сцену и лично получить приз. Это непреложный закон. Не объяснять же всем и каждому, что Литвак и Руслан Кийко испугались угрозы и сбежали. И потом, кем заменить Катерину? Нет, нет и нет. О том, чтобы они не участвовали в закрытии, и речи быть не может.

– Борис прав, – мягко заметил Юрцев. – У меня есть другое предложение. Можно сказать, что программа слегка изменилась и выезжать на гастроли нужно не в десять утра, а, например, в семь или даже в шесть. Погрузить их в машину, отвезти в мой охотничий домик и там спрятать, а завтра прямо перед закрытием привезти обратно. Сейчас они много выпили и плохо соображают, так что вести с ними серьезные разговоры бесполезно, а потом, когда они придут в себя, можно все им объяснить. Даже если они сильно испугаются, из охотничьего домика они никуда не денутся, глухой лес и никакого транспорта. И оттуда – прямо на церемонию.

– А что, – оживился Рудин, – это выход. Прекрасная мысль, Олег Иванович. Мы так и сделаем.

По тому облегчению, которое отразилось на его смуглом лице, было понятно, что он с радостью скинул с себя бремя принятия решения. Если что случится – виноват не он со своей хреновой службой безопасности, а Юрцев. Если ничего не случится – опять же инициатором поездки в охотничий домик был тот же Юрцев, перестраховщик несчастный. Для Бори Рудина все складывалось необыкновенно удачно, и я еще раз подумал о том, что он мне ужасно не нравится. Ладно, главное вывезти отсюда святую троицу, эмоции можно оставить на старость.

* * *

Мы с Рудиным стояли на крыльце гостиницы и смотрели вслед удалявшемуся автомобилю «Форд-Скорпио», который увозил подальше в лес Игоря Литвака, Екатерину Иванникову и Руслана Кийко. Предыдущие два часа были совершенно сумасшедшими, капризные люди искусства никак не могли взять в толк, почему нужно выезжать в такую безумную рань. Потом они отправились по своим номерам собирать вещи, а поскольку все жили не в одноместных номерах, а с соседями, то пришлось потратить еще какое-то время на то, чтобы в сутолоке пьяного гульбища этих соседей найти и разобраться с ключами. Почему-то в их среде не был популярным такой простой способ, как сдача ключа портье. Ключи от номеров непременно должны были передаваться из рук в руки с многочисленными наставлениями: это не трогать, то не перевешивать, этим не пользоваться, это не включать, а если позвонит Иван Иваныч, сказать ему то-то и то-то и ни в коем случае не говорить этого. В процессе сборов и поисков соседей наши подопечные постоянно то здесь, то там прикладывались к рюмке, на каждом углу застревали с разговорами и вообще никуда не торопились, а я дергался, считал секунды и мечтал только об одном: поскорее убрать их из гостиницы и хотя бы два часа поспать. Наконец в половине шестого утра они уехали, и меня немного отпустило.

* * *

Проснулся я оттого, что солнце било мне прямо в глаза. Наконец-то пасмурная погода кончилась, зато теперь снова будет изнуряюще жарко. Почувствовав ноющую боль в затекшей шее, я открыл глаза и понял, что уснул прямо в кресле в номере Рудина, в его уставленной бутылками, прокуренной гостиной. На часах было без четверти семь, я проспал всего какой-нибудь час.

Из кабинета до меня донесся приглушенный женский голос. Я прислушался и узнал свою бывшую благоверную. По отдельным репликам, которые мне удалось уловить, стало понятно, что они обсуждают вопрос о том, где ей сегодня спать, здесь или у себя в номере. Интересно, в ком это проснулась деликатность, в Рудине или в Маргарите?

Я встал, стараясь произвести как можно больше шума, и Борис тут же возник на пороге гостиной, при этом выражение лица у него было почему-то смущенным. Он что же, полагал, что я не знаю о его отношениях с моей бывшей женой? Или Ритка и ему голову заморочила рассказами о моей феерической ревности и непреходящей любви к ней одной?

– Прошу меня извинить, я свалился прямо здесь и, наверное, помешал, – сказал я вполне дружелюбно. – В соответствии с вашим фестивальным режимом сейчас самое время ложиться спать, так что я вас покидаю.

Рудин вяло пожал мне руку и попрощался, а стыдливая Маргарита даже нос из кабинета не высунула.

Я спустился в холл первого этажа и сразу же наткнулся на Геннадия Гольдмана, сотрудника оргкомитета фестиваля, того самого, который встречал опаздывавшую на пресс-конференцию Ольгу Доренко. Судя по бодрому и свежему виду, он не собирался ложиться спать. Гольдман сидел в кресле под пальмой в кадке и возился с какими-то списками, разложенными перед ним на низеньком квадратном столике. Он меня не узнал, но все равно был приветлив и словоохотлив.

– Доброе утро, – сказал я, подсаживаясь к нему. – Все – в койку, а вы – за работу? Когда же вы отдыхаете?

Он оторвался от бумаг и сладко потянулся, подмигнув мне при этом.

– Вы будете очень смеяться, но отдыхаю я ночью. А если серьезно, то ведь завтра закрытие, и уже сегодня начинают съезжаться журналисты, и я должен их всех встретить и обеспечить аккредитацию, при этом проследить, чтобы ее не прошли те, кого мы не любим.