Слепота - Жозе Сарамаго

Еды, кроме той, что принесли с собой, не было, воду приходилось расходовать крайне экономно, буквально по капельке, ну а в отношении освещения повезло — обнаружились в шкафу две свечи, хранимые на случай перебоев электроэнергии, и жена доктора зажгла их исключительно для собственного блага, потому что другим это было без надобности, у них и так в головах горел свет такой яркий, что они от него ослепли. Больше ничего не было, но и этой вот малости благодаря вышел семейный праздник, из тех, из редкостных, где все, что принадлежит одному, принадлежит всем. Прежде чем сесть за стол, жена доктора и девушка в темных очках спустились на первый этаж, исполнили обещание, хотя точнее было бы сказать — выполнили требование, уплатили натурой за проход через тамошнюю таможню. Старуха встретила их бранчливыми и ворчливыми попреками, проклятая тварь, чуть насмерть не загрыз меня, просто чудом спаслась: Чтоб такую зверюгу прокормить, наверно, много еды надо, ввернула она с намеком, ожидая, что это укоризненное замечание пробудит в посланницах остатки совести, и в самом деле, может быть, скажут они друг другу, что бессовестно морить голодом бедную старушку, покуда грубое животное жрет от пуза. Но нет, две женщины не отправились за новой порцией, принесенное и так вполне можно было счесть щедрым даянием, особенно по нашим-то, по теперешним стесненным обстоятельствам, и старуха, которая была совсем не так зла, какой могла бы показаться, совершенно неожиданно поняла это в правильном смысле и, вдруг вынеся откуда-то из закромов ключ от черного хода, вручила его девушке в темных очках со словами: Держи свой ключ, и, более того, пробурчала, закрывая за ними дверь: Спасибо вам. Пораженные тем, что у ведьмы обнаружились добрые чувства, женщины поднимались по лестнице: Она — не плохая, просто одна осталась, и от этого, наверно, рассудка лишилась, сказала девушка в темных очках, по всей видимости, не удосужившись подумать, что говорит. Жена доктора не ответила ей, решила перенести этот разговор на потом, и вот, когда все остальные, угомонившись, расположились на ночлег, а кое-кто и заснул, она, оставшись с нею на кухне, как мама с дочкой, которые после ухода гостей набираются сил для последней приборки по дому, спросила: И что же ты теперь будешь делать. Да ничего, здесь останусь, буду ждать родителей. В одиночестве и слепоте. К слепоте я уже привыкла. А к одиночеству. Придется привыкать, живет же эта старуха как-то. Хочешь стать такой, как она, питаться капустой и сырой крольчатиной, покуда хватит, похоже, во всем квартале людей больше не осталось, вот и будете с нею на пару куковать, ненавидеть друг друга от страха, что еда кончится, и каждый кусок, проглоченный одной, будет вырван изо рта у другой, а ты ведь даже не видела, во что эта несчастная превратилась и что у нее в доме творится, ты только запах ощущала, так я тебе скажу, что это будет похлеще нашей с тобой психушки. Рано или поздно все мы станем такими, станем, а потом вообще перестанем, жизни больше не будет. Живем же пока. Послушай, ты знаешь гораздо больше меня, рядом с тобой я круглая дура, но мне кажется, мы уже умерли, мы и слепы-то потому, что мертвы, или, иначе говоря, мертвы потому, что слепы, это одно и то же. Но я-то пока вижу. К счастью для тебя, к счастью для твоего мужа, для меня, для всех остальных, кто с нами, но ведь неизвестно, сколько это еще продлится, а если ослепнешь, будешь такой же, как все мы, и все мы в конце концов будем ничем не лучше этой старухи. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра, и ответственность на мне — сегодня, пока я еще вижу. Ответственность за что. За то, что хожу зрячей меж слепцов. Ты не можешь стать поводырем и кормилицей всех слепцов в мире. Должна. Но ведь не можешь. Буду помогать тем, кто рядом. Знаю, мне ли этого не знать, если бы не ты, меня, может быть, уже и в живых-то не было. И я не хочу, чтобы ты умерла. Я должна жить, такая у меня теперь обязанность, здесь мой дом, и я хочу, чтобы родители, когда вернутся, застали меня здесь. Когда вернутся, это ты сказала, и теперь осталось лишь узнать, останутся ли они твоими родителями. Не понимаю. Старуха снизу тоже, по твоим словам, не всегда была такой ведьмой. Бедная. Бедными будете ты и твои родители, когда встретитесь, ни глаз, ни чувств, ибо чувства, с которыми жили мы и которые заставляли нас жить так, как мы жили, были чувствами людей зрячих, какими мы родились, а у слепых чувства иные, не знаю какие, не спрашивай, отчего они стали такими, ты сказала, что мы мертвые, потому что слепые, это оно и есть. Ты любишь своего мужа. Да, как самое себя, но если ослепну и, ослепнув, перестану быть такой, как была, то смогу ли любить его и что это будет за любовь. Но раньше, когда мы еще видели, тоже ведь были слепые. Их было относительно мало, и чувства у них были те же, что у зрячих, то есть чужие, чувства не слепцов, но зрячих, а вот теперь на белый свет рождаются истинные чувства слепых, и мы еще только в самом-самом начале этого пути, и живем пока памятью о прошлом, и не нужны глаза, чтобы понять, какая жизнь сейчас, и сказали бы мне раньше, что я способна убить человека, я оскорбилась бы, а вот поди ж ты, убила. Так что ты хочешь, чтобы я сделала. Идем со мной, в наш дом. А они. Что нужно и ценно для тебя, нужно и ценно и для них тоже, но люблю-то я тебя. Почему. Я и сама себя спрашиваю об этом, может, потому, что ты стала мне как сестра, а может, потому, что мой муж лег с тобой. Прости. Это не преступление и в прощении не нуждается. Мы сосем из тебя кровь, мы будем, как паразиты, жить тобой и благодаря тебе. В них не было недостатка и в ту пору, когда мы еще видели, ну а что касается крови, то зачем-то ведь нужна она, не только же для того, чтобы поддерживать тело, в котором циркулирует, а теперь давай спать, завтра будет новая жизнь.

Ну, это как сказать. Косоглазый мальчик, которому что-то безутешно расстроило желудок, проснулся среди ночи и отправился в уборную, но тотчас же убедился, что войти туда нельзя, ибо, судя по всему, старуха с первого этажа посещала уборные во всем доме и каждую поочередно довела до такого состояния, когда пользоваться ими стало невозможно, и это было бы уже всем известно, если бы по необыкновенному стечению обстоятельств никому из семи человек вчера перед сном не понадобилось опорожнить кишечник. Однако сейчас эту безотлагательную надобность почувствовали все, а пуще всех — бедный мальчуган, который держался уже из последних сил, и, как ни трудно нам признать это, но и подобные неаппетитные житейские реалии должны быть учтены и отображены в любом повествовании, ибо, когда желудок спокоен, всякий склонен обсуждать, например, есть ли связь между глазами и чувствами или можно ли счесть ответственность естественным следствием хорошего зрения, а вот когда начинает крутить и подпирать, когда тело от специфической тоски выходит из повиновения, вот тогда и становится очевидно, что мы всего лишь зверюшки, и ничего больше. На двор, воскликнул доктор, и был прав, если бы не столь ранний час, мы уже встретили бы там соседку с первого этажа, и пора бы уж оставить, ей-богу, прежнюю уничижительную манеру называть ее старухой, да, так вот, уже застали бы ее там, на корточках и в окружении кур, а кто спросит, при чем тут куры, тот не знаком с повадками этой птицы. Держась за живот, косоглазый мальчик с помощью жены доктора в муках, на пределе терпения, коему тут и пришел конец, спустился по лестнице, и о большем не просите, скажите спасибо, что чудом каким-то продержался так долго, но на последних ступеньках сфинктер отказался сдерживать внутреннее давление, ну и последствия сами можете вообразить. Тем временем пятеро остальных сползли, уж как смогли, по лестнице черного хода и если еще сохраняли со времен пребывания в карантине хоть какое-то подобие стыдливости, то теперь пришло время расстаться с нею окончательно. Рассыпавшись по садику, стеная от усилий, страдая от совершенно бессмысленных и ненужных остатков застенчивости, делали они свое дело, и жена доктора тоже, но та хоть плакала, глядя на них, на них на всех, на своего мужа, на первого слепца и его жену, на девушку в темных очках, на старика с черной повязкой, на косоглазого мальчика, глядя, как раскорячились они в траве, меж узловатых стеблей капусты, среди выжидательно наблюдающих кур, ну да, и слезный пес тоже спустился, до кучи, как говорится, и не до одной. Подтерлись, как смогли, а смогли мало и плохо, чем под руку попалось, пучками травы или обломками черепицы, и свет не видывал еще более неудачной замены. Потом по черной лестнице же в молчании пошли назад, и соседка с первого этажа не предстала перед ними с вопросом, что, мол, вы за люди, откуда идете, куда направляетесь, она, должно быть, еще спала после нежданно хорошего ужина, и, когда вошли в квартиру, не знали сначала, что и говорить, а потом девушка в темных очках сказала, что нельзя больше пребывать в таком состоянии, да, конечно, воды нет, и вымыться, значит, нечем, и жаль, что не льет, не хлещет с неба, как вчера, а то они вновь выскочили бы во двор, только теперь голые и бесстыдные, приняли бы на головы и плечи щедрые потоки воды с небес, почувствовали бы, как течет она по спине, по груди, по ногам, и смогли бы набрать ее в наконец-то чистые, ковшиком сложенные ладони, напоить ею жаждущего, не важно кого, и пусть бы даже губы встретили сначала кожу рук, а уж потом воду, и, если жажда сильна, вобрали бы в себя последние капли, задержавшиеся на дне этой чаши, и, как знать, пробудили бы иную жажду. Девушку в темных очках, как уже отмечалось не раз, если что и погубит, то избыток воображения, о чем недурно бы ей помнить в этой ситуации — трагикомической и безысходной. Но, с другой стороны, в доказательство того, что не лишена и определенной практической сметки, она полезла в шкаф сначала у себя в спальне, потом — в родительской и принесла сколько-то простыней и полотенец: Вытремся этим, сказала, все лучше, чем ничего, и нет сомнения, что мысль была удачна, ибо, когда сели за стол, почувствовали себя другими людьми.