Старый патагонский экспресс - Пол Теру

— Чудесно! Но будьте начеку в Никарагуа — там сейчас восстание. Это все тот ужасный человек, Сомоса.

Мы все еще стояли на платформе. Начальник вокзала кивнул на паровоз и сказал:

— Он очень старый. Но все еще бегает.

Поезд отправлялся после ланча. Я успел рассчитаться в отеле, вернулся на вокзал и купил билет: обменял тридцать пять центов на тридцать пять миль пути. Я хотел занять место в голове вагона, но, как только мы тронулись, стало ясно, что от паровоза слишком много шума, и к тому же в конце вагона сидели двое сальвадорцев, с которыми можно было перекинуться парой слов. Оба молодых человека (им не исполнилось и тридцати) были коммивояжерами. Коренастый смуглый Альфредо производил впечатление мускулистого здоровяка. Он торговал пластиковой посудой и кухонными принадлежностями. Марио имел более изящное сложение и очаровательный рассыпчатый смех. Он продавал зубную пасту, мыло и масло. Компания отправила их осваивать Санта-Ану, и им приходилось обслуживать всю территорию вокруг города, то есть практически весь Западный Сальвадор. Я сказал, что, по-моему, это большая территория. Они напомнили мне, что сама страна не очень большая: чтобы остаться с выгодой, им необходимо за день обслужить по двадцать-тридцать точек.

Мы говорили по-испански. Я поинтересовался: они говорят по-английски?

— Немножко, — ответил Марио по-испански и рассыпался своим звонким смехом.

— Это я говорю немножко, — тоже по-испански сказал Альфредо. — Я был два месяца в Аррисбурге — учил английский.

— Пенсильвания?

— Миссисипи.

— Скажите что-нибудь по-английски.

— Сиськи, — выдал мне Альфредо с улыбкой от уха до уха. И добавил еще несколько непристойностей, которые из-за его ужасного произношения утратили всю свою оскорбительность.

— Испанский лучше английского, — заметил Марио.

— Думаю, так оно и есть, — подтвердил Альфредо.

— Глупости, — возразил я. — Как один язык может быть лучше другого? Это зависит от того, что ты хочешь сказать.

— Что бы ни хотел, — не уступал Марио. — Испанский язык выразительнее. Английский краткий и деловой.

— Шекспир краткий и деловой?

— Шекспир у нас есть на испанском, — заявил Альфредо.

А Марио нашел еще один довод:

— У нас в испанском больше слов.

— Больше, чем в английском?

— Во много раз.

Поезд остановился, чтобы принять пассажиров. Затем мы снова тронулись и неподалеку от путей заметили лохматую тощую свинью, рывшуюся пятачком в траве. Марио ткнул пальцем в свинью:

— Вот, к примеру, свинья, — сказал он. — У нас для свиньи есть пять слов. А у вас?

Я прикинул (хряк, боров, свинья, подсвинок) и честно сказал «четыре».

— А теперь послушай, — сказал он и отчеканил, загибая пальцы: — Cuche, tunco, marano, cochino, serdo. Что ты на это скажешь?

— И для собаки два слова, — добавил Альфредо. — Chucho и сап.

— И для детей у нас семь слов, — воодушевился Марио, — а в Гондурасе аж восемь!

— Сколько у вас слов для собаки? — снизошел до меня Альфредо.

Я подумал: щенок, дворняга, пес, кобель — и сказал:

— Четыре. Это больше, чем у вас.

— Ну, зато для быка у нас четыре, — не сдавался Марио.

Боже правый, о чем мы с ними спорим?!

А Марио старательно перечислял обозначения быка: novillo, buey, torrete, guiriche.

— Ваша взяла, — сказал я. Поезд снова остановился, и, воспользовавшись тем, что Марио с Альфредо вышли купить кока-колы, я вытащил свой испанский словарь и проверил некоторые слова. Когда поезд снова затрясся на рельсах, я сказал:

— Buey не значит «бык». Это значит «вол».

— Но это такое же животное! — Марио это нисколько не смутило.

Мы принялись спорить, пока Альфредо не вынес свой вердикт:

— Да, в Соединенных Штатах вол не такой, как у нас. Я сам видел в Аррисбурге.

Мы проезжали по живописной горной местности, весьма неровной и изобилующей вулканами. Часто на менее крутых склонах нам попадались посадки кофе. Мы все еще находились совсем рядом с Гватемалой, и я не уставал удивляться, как резко может меняться пейзаж от одной страны к другой. И дело было не просто в более сглаженных очертаниях горных склонов и изобилии зелени, радовавшем глаз за пределами долины Монтагуа. Ухоженный вид полей и дорог придавал местности ни с чем не сравнимую привлекательность. Тогда я еще не знал, что Сальвадор практически все овощи ввозит из Гватемалы, и все равно Сальвадор выглядел более ухоженным и оживленным. Его главной проблемой остаются небольшие размеры: как может столь маленькая страна что-то требовать у своих соседей? Я слышал, что в стране верховодят четырнадцать семейных кланов. Удручающая статистика, как правило, приводящая к глубокому расколу между купающимися в роскоши снобами и остальным обществом, а значит, плодящая весьма жестокую оппозицию в лице распаленных марксизмом студентов. Марио и Альфредо были уверены, что так оно и есть.

— Не люблю я толковать про политику, — признался Альфредо. — Но в этой стране полиция совсем обнаглела, а правительство сплошь из военных. Верно, Марио?

Марио лишь неопределенно покачал головой. Совершенно очевидно, он с большой охотой сменил бы тему беседы.

Примерно к половине четвертого мы прибыли в город Куэтцальтепек. Проезжая мимо храма, и Марио, и Альфредо перекрестились. Так же поступили женщины в вагоне. А кое-кто из мужчин даже снял шляпы.

— Вы разве не католик? — спросил Альфредо.

Я поспешил тоже перекреститься, чтобы не обижать своего спутника. Альфредо спросил:

— А что по-английски значит huacha?[21]

— Это что-то на языке ацтеков?

Альфредо захихикал и сказал, что на таких языках в Сальвадоре давно не говорят. Он точно знал, что это английское слово, но что оно значит? Я сказал, что не слышал такого слова, — может, он приведет какой-нибудь пример? Он громко прокашлялся и выдал по-английски:

— Мескита мрет, когда сухо.

— Английский! — презрительно фыркнул Марио.

Хотя в данный момент они были простыми коммивояжерами, оба надеялись сделать карьеру и рано или поздно получить должность в офисе компании в Санта-Ане. Марио занимался прямыми продажами, а Альфредо считал себя специалистом в какой-то новой системе кредитования. Я так и не понял ничего из этой системы — парень в совершенстве освоил манеру продавцов усыплять бдительность аудитории округлыми, ничего не значащими фразами и доводить слушателей до полуобморочного состояния, не нуждаясь в одобрении или понимании с их стороны. Я заметил, что оба они очень честолюбивы. И Альфредо подтвердил, что сальвадорцы вообще умнее всех прочих жителей Центральной Америки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});