Годы - Вирджиния Вулф

Коул кивнул. В отличие от лондонских лакеев, в нем не было никакого подобострастия; рядом с Коулом Китти чувствовала себя легко и могла молчать. Теплые волны воздуха чередовались с холодными, он то приятно благоухал, то — когда они проезжали ферму — едко и кисло пах навозом. Когда они стали штурмовать холм, Китти откинулась назад, придерживая рукой шляпку.

— Вы не сможете въехать на вершину, Коул, — сказала она.

Скорость немного упала: они взбирались на знакомый Крэббов холм, с желтыми полосами от тележных колес — там, где возницы тормозили. В былое время, когда они еще ездили на лошадях, здесь приходилось вылезать и идти пешком. Коул ничего не ответил. Он хотел показать, на что способен двигатель, поняла Китти. Машина гладко катила вверх. Однако подъем был длинный; посередине был ровный участок, а потом дорога опять пошла в гору. Автомобиль ехал из последних сил, но Коул был настойчив. Китти увидела, как он немного подается всем телом то вперед, то назад, будто подгоняя лошадь. Она почувствовала, что у него напряглись мышцы. Еще немного, и машина остановится. Но нет — они были уже на вершине. Машина справилась!

— Неплохо! — воскликнула Китти.

Коул промолчал, но он был горд, она знала.

— На старой машине не получилось бы, — сказала Китти.

— Она в этом не виновата, — ответил Коул.

Он был очень добрый человек; Китти подумала, что такие, как он, ей по душе — молчаливые, сдержанные. Они помчались дальше. Теперь они проезжали серый каменный дом, где в одиночестве жила сумасшедшая женщина со своими фазанами и кровяными гончими. Дом остался позади. Справа начался лес, и воздух наполнился птичьим пением. Похоже на море, подумала Китти, посмотрев на сумрачную зеленую просеку, испещренную пятнами солнечного света. А они все ехали и ехали. Теперь у дороги лежали кучи бурых листьев, от которых лужи казались красными.

— Был дождь? — спросила Китти. Коул кивнул.

Они выехали на высокую гряду; внизу был лес, а посреди него — поляна, на которой возвышалась серая башня Замка. Приезжая, Китти всегда искала ее взглядом и приветствовала, как будто здоровалась с другом. Теперь она была на своей земле. На столбах ворот виднелись инициалы их семьи; их фамильный герб висел над входами в гостиницы и сельские дома. Коул посмотрел на часы. Стрелка спидометра опять скакнула.

Слишком быстро, слишком! — подумала Китти. Но ей нравилось, как ветер бьет в лицо. Вот и домик привратника. Миссис Приди раскрыла ворота, держа на руках светловолосого ребенка. Автомобиль покатил по парку. Олени поднимали головы и, легко прыгая, скрывались в зарослях папоротника.

— Четверть часа без двух минут, миледи, — сказал Коул, когда они, описав дугу, подъехали к двери дома.

Китти немного постояла, оглядывая машину. Они положила руку на капот. Он был горячий. Она легонько похлопала по нему.

— Она отлично справилась, Коул. Я скажу его светлости. — Коул просиял. Он был счастлив.

Китти вошла в дом. Никого не было видно: ее ожидали позже. Она пересекла переднюю, вымощенную крупной плиткой, украшенную оружием и скульптурными бюстами, и оказалась в утренней столовой, где было накрыто к завтраку.

Ее ослепил зеленый свет. Она как будто очутилась внутри огромного изумруда. Снаружи все было зеленым. На террасе стояли французские каменные статуи женщин с корзинками. Однако корзинки были пусты. Летом в них всегда ярко горели цветы. Широкие языки зеленой травы спускались между стрижеными тисами до самой реки, а на том берегу поднимались на холм до венчавшего его леса. Сейчас над лесом клубилась дымка — легкий утренний туман. Глядя вдаль, Китти услышала жужжание пчелы над самым ухом; до нее донеслось и журчание реки на перекате, и голубиное воркование в древесных кронах. Это были голоса раннего утра, голоса лета. Но дверь открылась. Принесли завтрак.

Китти позавтракала. Она сидела, откинувшись на спинку стула, и чувствовала себя в тепле, удобстве и уюте. И ей ничего не надо было делать — совсем ничего. Весь день принадлежал ей. А день выдался славный. Солнечный свет вдруг проник в комнату и лег на пол широкой полосой. За окном солнце играло на цветах. Бабочка-крапивница пролетела рядом с окном; Китти увидела, как она села на листок и стала медленно раскрывать и складывать крылья, раскрывать и складывать, греясь на солнце. Китти наблюдала за ней. Ее крылья были покрыты нежным рыжим пушком. Вот она опять вспорхнула. Затем невидимая рука приоткрыла дверь, и в комнату забрела чау-чау. Она сразу подошла к Китти, понюхала ее юбку и улеглась на ярком солнечном пятне.

Бессердечная тварь! — подумала Китти; однако безразличие собаки было ей приятно. Та тоже ничего не требовала от Китти. Китти протянула руку за сигаретой. Интересно, что сказал бы Мартин? — подумала она, беря эмалированную коробочку, которая переливалась зеленью и голубизной, и открывая ее. Чудовищно? Вульгарно! Быть может — но какая разница, что кто скажет? В это утро чужое осуждение казалось лишь легким дымом, не более. Какая разница, что скажет он, что скажут они, что скажет кто угодно? — ведь день от начала до конца принадлежит ей, ведь она одна. А они там, они еще спят, в своих домах, думала Китти, стоя у окна, глядя на серовато-зеленую траву, после своих балов, приемов… Эта мысль доставила ей удовольствие. Она выбросила сигарету и пошла наверх переодеться.

Когда она опять спустилась, солнце светило гораздо сильнее. Сад уже потерял облик непорочности, дымка над лесом рассеялась. Выходя, Китти услышала стрекот газонокосилки. Пони в резиновых накопытниках ходил туда-сюда по газонам, оставляя за собой бледную полосу в траве. Птицы пели вразнобой. Скворцы в ярких крапинах искали корм в траве. На трепещущих травинках красным, фиолетовым, золотым сияла роса. Стояло безупречное майское утро.

Китти стала медленно прохаживаться по террасе. Она заглянула в высокие окна библиотеки. Все было укутано и заперто. Длинная комната выглядела еще более величественно, чем обычно, ее пропорции были совершенны; долгие ряды книг, как будто преисполненные молчаливого достоинства, существовали сами по себе и для себя. Китти спустилась с террасы и побрела по длинной травянистой тропинке. Сад был все еще пуст, только один человек в рубашке что-то делал с деревом; однако Китти не хотелось ни с кем говорить. Чау-чау увязалась за ней, она тоже была молчальница. Китти пошла дальше, мимо клумб, к реке. Там она обычно останавливалась — на мосту, который через равные промежутки был украшен пушечными ядрами. Вода всегда зачаровывала ее. Быстрая северная река текла с вересковых пустошей; она никогда не бывала гладкой и зеленой, глубокой и покойной, как южные реки. Она неслась, торопилась, омывая красную, желтую, коричневую гальку на дне. Облокотившись на балюстраду, Китти смотрела на водовороты у быков моста, на водяные ромбы и стрелы над камнями. Она прислушалась. Она знала, как по-разному река звучит летом и зимой. Сейчас она неслась, торопилась.

Чау-чау стало скучно, она заковыляла прочь. Китти последовала за ней. Она пошла по зеленой аллее, ведшей на вершину холма к монументу в форме колпака. Каждая тропинка в лесу имела название. Там были Тропа Лесника, Дорожка Влюбленных, Дамская Миля, а та, по которой шла Китти, называлась Графской Аллеей. Но перед тем как вступить в лес, Китти остановилась и обернулась посмотреть на дом. Она останавливалась здесь несчетное множество раз. Серый Замок выглядел величественно, он еще был погружен в утренний сон, шторы были задернуты, на флагштоке не было флага. Его облик говорил о благородстве, древности, надежности. Китти вошла в лес.

Когда она побрела под деревьями, ветер как будто задул сильнее. Он гудел в кронах, однако внизу было тихо. Под ногами шуршали палые листья; между ними виднелись бледные весенние цветы, самые прелестные цветы года — голубые и белые, дрожавшие на зеленых моховых подушках. Весна всегда печальна, подумала Китти, она приносит воспоминания. Все проходит, все меняется, думала она, пробираясь по узкой тропке между деревьями. Ничего здесь ей не принадлежало; все это унаследует ее сын, и его жена будет так же бродить здесь после нее. Китти отломила веточку; сорвала цветок и взяла стебелек в рот. Но сейчас она полна жизни, в самом расцвете сил. Она пошла дальше. Склон круто поднимался; ступая толстыми подошвами ботинок по земле, Китти чувствовала в своем теле силу и гибкость. Она выбросила цветок. Чем выше она поднималась, тем тоньше становились деревья. Вдруг небо, которое она увидела между двумя полосатыми стволами, показалось ей необычайно синим. Она вышла на вершину. Ветер утих; внизу простиралась вся округа. Тело Китти как будто сжалось, а глаза расширились. Она опустилась на траву и стала смотреть вдаль, на огромные неподвижные волны земли, которые, вздымаясь и опадая, уходили за горизонт, чтобы где-то там встретиться с морем. С этой высоты земля выглядела невозделанной, необитаемой, как будто на ней не было ни городов, ни жилищ и она существовала сама по себе и для себя. Темные клинья тени чередовались с широкими пространствами света. Однако пока Китти смотрела, тьма и свет не стояли на месте, а перемещались, ползли по холмам и долинам. Тихий рокот звучал в ее ушах — это подавала голос сама земля, она пела в одиночестве самой себе. Китти лежала и слушала. Она была совершенно счастлива. Время остановилось.