Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Владимир Виноградов

Особо запомнилась встреча с Хомейни в самом конце декабря 1979 года. Встретиться надо было весьма срочно – заранее предупредить о вводе советских войск в Афганистан. Целую ночь мы потратили на то, чтобы с кем-либо связаться из секретариата Хомейни, или МИДа, или резиденции премьер-министра. Ничего нам не удалось добиться. Решили ехать в Кум так, без договоренности. Случай – редкий и выходящий из правил.

Ночью в туман, по холоду добрались до Кума, где на подступах к дому Хомейни в первых лучах рассвета у костров грелись бородатые охранники имама. Долго объясняли один через другого срочность приезда посла к имаму, необходимость с утра устроить встречу. Наши товарищи шли «по цепочке» вверх, от одного чина к другому, от одного костра к другому, а затем и в здание.

Хомейни принял нас рано утром, несмотря на столь недипломатичное вторжение, хотя и сдобренное тысячами извинений. Он был один, без соглядатаев от Язди или Готбзаде, поэтому и разговор получился относительно искренний, важный и полезный.

Хомейни поблагодарил советское руководство за то, что оно сочло необходимым заранее информировать его о таком важном шаге. Далее он сказал, что, конечно, не может одобрить ввод советских войск в Афганистан, но раз советское руководство в силу чрезвычайных обстоятельств пошло на этот шаг, то он просит передать в Москву, чтобы эти войска поскорее выполнили то, за чем они посланы, и вернулись к себе домой.

Далее Хомейни обратился с просьбой, чтобы Советский Союз не допустил принятия Советом Безопасности ООН резолюции об объявлении Ирану экономической блокады в связи с захватом персонала американского посольства в Тегеране (поскольку эта история весьма непростая) и, кроме того, чтобы Ирану было разрешено использовать территорию Советского Союза для транзита в Европу и обратно.

Я понял, что не могу ответить имаму – доложу о его просьбе в Москву, доверительность мгновенно нарушилась бы. Поэтому, зная нашу линию, я ответил Хомейни, что он может считать его просьбы исполненными. В конце беседы я дал понять, что, зная обстановку хаоса в Иране, мы рассчитываем все же на то, что против посольства и советских людей не будут предприниматься какие-либо враждебные действия в связи с тем сообщением, которое я сделал сегодня утром имаму.

Хомейни кивнул.

И действительно, в течение трех месяцев Хомейни держал слово, мы также сдержали свое обещание…

Позднее нам стало известно, что Готбзаде (тогда он уже стал министром иностранных дел) предложил захватить персонал советского посольства в качестве заложников и держать до тех пор, пока не будут выведены советские войска из Афганистана. Хомейни отмахнулся – зачем ссориться с еще одной великой державой, коль уже поссорились с США, захватив заложников.

И все же, высказывая нам довольно здравые суждения о необходимости добрых отношений между обеими странами, Хомейни ни разу публично об этом не сказал. Более того, выждав этак около года после революции, он в своих выступлениях перед народом стал задевать Советский Союз как силу враждебную исламу, а следовательно и Ирану.

Однако он понимал, что нельзя переходить некоторую линию в создании атмосферы недружелюбия к нашей стране в Иране.

Причина, помимо его идейных убеждений, как говорили, лежала еще и в разработанной для него концепции отношения к США и Советскому Союзу.

Существо ее в следующем: США и СССР – внушали ему – противники нынешнего режима в Иране, США хотят иметь здесь «правое» правительство, СССР – «левое». Обе страны поэтому заинтересованы в свержении режима Хомейни. У США интересы в этом районе состоят в обеспечении поставок Западу нефти, сохранении зависимых от них режимов в других странах и недопущении усиления влияния Советского Союза. Если Иран не будет препятствовать США проводить эту политику, то США не будут угрожать исламскому Ирану. С Советским Союзом, внушали новоиспеченные «теоретики» имаму, дело сложнее. «Шурави» непримиримо настроены против исламской идеологии, они обязательно будут вмешиваться во внутренние дела Ирана.

Из этой «доктрины» следовало, что от угрозы США Иран мог бы как бы откупаться, стоило только Ирану занимать антисоветскую позицию и не мешать поставкам нефти западным странам из района Персидского залива, а также смотреть сквозь пальцы на подчинение некоторых стран района американскому диктату.

Коварство этой «концепции» состояло в том, что под предлогом обеспечения безопасности Ирана со стороны США она фактически подталкивала Иран вернуться вновь на путь шаха: сотрудничество с США против мифической угрозы с севера.

Еще большим приверженцем этой «концепции» было буржуазное правительство Базаргана. Естественно, что в практических делах наших отношений с Ираном мы имели чаще всего дело с правительством. Когда оно не действовало и мы пытались обратить на это внимание Хомейни, он отмахивался: это дела правительственные, к нему и обращайтесь.

Будни

У каждой революции после громких славных дней, составляющих как бы праздник революции, наступают будни. Революционные будни. И зависят эти будничные дни от того, каков был характер самой революции.

Наступили такие будни и у иранской революции. Проявилась и еще одна истина: революцию делать трудно, но еще труднее удержать взятую с боем власть. Главным вопросом послереволюционных будней в Иране оказался вопрос, куда, к чему идти. В большинстве своем революции делают партии, люди, группы, личности, массы, зная, что они хотят иметь после революции, хотя бы в общем представляя себе контуры того общества, которое должно быть после революции. Собственно говоря, сама-то революция представляет собой лишь способ – насильственный – смены власти.

В Иране в первые месяцы после февраля 1979 года складывалось впечатление обратное: казалось, революцию делали только для того, чтобы смести с трона шаха. И только. А что дальше? На этот счет лозунгов у революции явно не было. Это явилось отражением многослойного характера иранской революции: разнородные силы, объединенные общим лозунгом «долой шаха!», по-разному представляли себе, что же должно быть после революции. А многие, видимо, и вообще над этим не задумывались.

Первым действием тех, кто оказался у руля революции – Хомейни и его окружения, была передача власти в руки либеральной буржуазии, наиболее видным представителем которой оказался Мехди Базарган, близкий к клерикальным кругам, один из деятелей «Национального фронта». Он возглавил временное революционное правительство. Далее были обещания проведения свободных выборов в учредительное собрание, которое должно было выработать новую конституцию страны. Было обещано, что после ее принятия состоятся свободные выборы в парламент, который, исходя из результатов выборов, должен будет сформировать новое правительство. И поскольку все-таки подразумевалось, что Иран станет республикой, где-то в тумане маячили возможные выборы президента страны с еще пока не известными полномочиями – их должна была определить конституция.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});