Принц-потрошитель, или Женомор - Блез Сандрар

Припоминаю, что неизвестный читатель прислал мне вырезку из журнала «Литературные новости», целый подвал за подписью Эдмона Жалю (послание догнало меня уже в Сан-Пауло), присовокупив массу восхвалений и восторгов, именуя «Дорогим Мэтром» (впервые в жизни ко мне так обращались!), еще бедолага поздравлял меня, что, мол, «теперь я достиг» (чего достиг? Боже милостивый, как люди глупы!..); из присланной статьи я почерпнул, помимо всяких пустопорожних разглагольствований, впечатление, что Эдмон Жалю не совсем доволен, вернее, совсем недоволен, что его издатель выпустил мою книгу без его ведома, а мне не хватило добродушия или глупости заблаговременно представить свою рукопись на его суд, ай-яй-яй! Его досада так выпирала между строк, что нельзя было не посмеяться и тотчас же не поздравить друга Брэна с тем, как ловко он разыграл эту злую шутку! Так что я послал Брэну каблограмму.

Помню еще одно письмо, оно доставило мне удовольствие, ибо невозможно в немногих строках глубже проникнуть в душу Другого и лучше проанализировать ее… (Вы же не забыли тему — человек, который пишет! Я говорил о ней в начале этих беглых заметок.)

102, Университетская ул., Париж, 13/5/26

Дорогой господин Блез Сандрар! Благодарю Вас за то, что прислали мне свою книгу «Женомор», которую я прочитал с величайшим интересом и немалым, признаюсь, даже бестактным любопытством.

Я недостаточно владею французским языком, и, с другой стороны, мы дружны еще столь недавно, что я не возьмусь судить о Вашем таланте литератора, но позвольте мне поздравить романиста, освободившегося от мрачного, страшного гнета, я не могу выразить, насколько рад за Вас, что теперь Вы избавились от него.

Ныне Вы свободный человек!

Чем дальше Вы продвигались в Вашем труде, тем более отдавали себе отчет в том, насколько важно для Вас это завоевание — Свобода.

Вы отделались от двойника, меж тем как большинство литераторов до смертного часа остаются жертвами и пленниками своих двойников, что они называют верностью себе, хотя в девяти случаях из десяти это типичный случай закабаления.

Не оставляйте усилий.

Доктор Ферраль

С моей стороны было непростительно потерять из виду столь проницательного друга, такого незаурядного человека. Но если Париж, подобно Багдаду калифа Гаруна аль-Рашида, город, где возможны самые невероятные встречи, то он вместе с тем столица поэзии, а стало быть, рассеяния и забвения, на его улицах можно затеряться, так никогда и не встретившись с другом.

Доктор Ферраль, бывший придворный врач Франца-Иосифа, бежавший в Париж после смерти императора и поражения Австрии, шикарно жил на доходы института красоты, который он открыл в самом сердце Сен-Жерменского предместья, в номере роскошного частного отеля, куда светские прелестницы с соседних улиц и завидующие им выскочки с претензиями, по их собственным горячим уверениям, не заглядывали никогда. Сказать по правде, доктор был дьявольским обольстителем, мистификатором и субъектом насмешливым, чтобы не сказать язвительным и чуточку брутальным по отношению к женщинам, как многие люди двора, чья внешняя учтивость чем изысканней, тем больше граничит с дерзостью; за таким политесом явственно сквозит глубокое презрение. Доктор был женоненавистником, но чаровал сердца остроумием, искусством беседы, насыщенной забавными историями из жизни, каскадами тонких замечаний, богатством личного опыта, приобретенного в различных слоях общества вплоть до самых неприступных его кругов, куда врач вторгается властно и безо всяких иллюзий, так что его разговор был ослепителен и непрестанно вспыхивал отраженным светом громадной эрудиции, распространявшейся во всех направлениях, ибо Ферраль знал все, и можно было догадаться, что познания его намного обширнее тех, которые проявляются в его высказываниях, и отчасти он их даже скрывает. Когда этот оригинал навестил меня в моем загородном доме в Трамбле-сюр-Мольдр, он привез мне из Парижа свежие яйца под тем предлогом, что сельские куры, подобно местным фермершам, не блюдут правил гигиены, носят нижнее белье сомнительной свежести, питаются скверно, по преимуществу всем тем, что нормальные люди отправляли бы в помойное ведро — отчего их утробы таят в себе зачатки всех болезней, — несутся неправильно и не в состоянии давать яйца, которые не подванивали бы. Его парадоксы и цинизм меня веселили. Мы просиживали за столом долгие часы. Я подарил ему бутылку старого кальвадоса, который Ферраль сумел оценить по достоинству, он предложил мне свои сигары. И при всем том это был человек отважный. Где-то он теперь, что с ним сталось?..

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В 1925 году в прологе к «Женомору» я писал: «Где-то на плоскогорье Иль-де-Франс есть старинная колокольня. У ее подножия приютился домик. В домике есть чердак, его дверь на замке. За той запертой дверью сундук, а дно у него двойное. В секретном отделении спрятан правазовский шприц, и в том же сундуке лежат рукописи».

А заключил я, помнится, так:

«Нет и надобности в пространном прологе, ведь сама эта книга не что иное, как пролог, сверх меры растянутое предисловие к полному собранию сочинений Женомора, которое я в один прекрасный день опубликую; мне только времени покамест недостает, чтобы привести их в порядок. Вот почему рукописи до поры упрятаны в сундук с двойным дном, а сундук задвинут на чердак, запертый на замок чердак маленького домика, что у подножия колокольни в глухой деревушке, меж тем как я, Блез Сандрар, продолжаю колесить по свету, оставляя позади разные страны, книги и людей».

Настал час, и я возвратился туда. После двенадцати лет отсутствия.

Домик был пуст.

Он все тот же. Но Вторая мировая война не обошла и его. Мой маленький сельский дом был ограблен. Из двадцати пяти тысяч книг, что там хранились, я смог получить обратно разве что тысячи две или три, и, Боже правый, в каком состоянии! Грязные, изодранные, разрозненные тома.

Да что там, это пустяки. Настоящая драма — что исчез Женоморов сундук с двойным дном, и теперь уже никогда, никогда я не смогу привести в порядок его рукописи, опубликовать полное собрание его сочинений, его «Год 2013», это фантастическое предвосхищение атомной эры, или Апокалипсис наших дней.

Но и это пустяки. Стыдно, что все мои папки были выпотрошены, а то и вытряхнуты на пол или за окно, так что полы во всех комнатах и даже земля в саду — все устлано толстым слоем оскверненной бумаги.

Вот и вышло, что мне удалось извлечь из этого праха лишь несколько представленных выше страниц, уцелевших в огромной куче рукописей и бумаг, безнадежно измаранных и ставших нечитабельными.

Но и это еще не предел подлости. Неизгладимое бесчестье — что на каждой из этих вновь обретенных страниц отпечатались подбитые гвоздями подошвы сапог немецких полицейских, которые истоптали все это, все, даже единственную фотографию, оставшуюся мне от моей матери: я нашел ее в саду втоптанной в грязь!..

БЛЕЗ САНДРАР

Париж, 20 сентября 1951 года

КОНЕЦ

И. ВАСЮЧЕНКО, Г. ЗИНГЕР. «СУДИТЕ ОБ ЭТОМ, КАК УГОДНО, И ОТСТАНЬТЕ ОТ МЕНЯ…»

В «Женоморе» Блез Сандрар курьезным образом опережает свое время. Этот роман, вовсю печатавшийся в Европе XX века, выглядит зловещей карикатурой на литературное направление, ныне модное, а в пору его создания еще не оформившееся. Так что перед нами явление парадоксальное — нечто наподобие пародии, возникшей прежде оригинала. По крайней мере, такая книга, появившись на русском языке, может показать нашим нынешним доморощенным охотникам стращать и обижать читателя, что и это занятие, волнующее простаков своей новизной, довольно старо.

Лишенный законных прав наследник венгерского престола, этакий новый Гамлет, уязвленный несовершенством бытия (он же маньяк-потрошитель), с помощью очарованного им врача удрав из сумасшедшего дома, бежит в Россию и становится чуть ли не главным, даром что теневым, героем революции 1905 года, чтобы затем, очутившись на берегах Амазонки, перебить там в свое удовольствие множество индианок, а воротясь в Европу, превратиться в непревзойденного авиатора, которому только Первая мировая война помешала покорить массы своими рекордами и стать кумиром рода людского, земным богом-истребителем всего сущего. Однако он еще успел то ли в бреду, то ли взаправду слетать на Марс…

Можно ли хоть на мгновение принять такую историю всерьез? Ни в коем случае — об этом надобно сразу предупредить тех, кого норовит оскорбить это рассчитанное на скандал сочинение. То есть всех. Эстеты будут морщиться от неряшливости стиля, бросающего грубый вызов французской литературной традиции с ее требованием изящества и предельной точности слова. Читатель, простодушно внимательный к деталям, не возьмет в толк, каким образом лошади путешественников по временам превращаются в мулов и почему эта бедная скотинка в конце концов околевает, хотя в предыдущем абзаце уже успела безвозвратно затеряться в пространствах, и т. п. Наши отечественные патриоты будут возмущены более чем «колониальным» взглядом на историю России, поборники исторической достоверности — дремучими зарослями развесистой клюквы, благомыслящие граждане — непроглядной ксенофобией, женщины — половым расизмом, геи — похвалами, от каких не поздоровится… Венграм и австрийцам, мимоходом подвернувшимся повествователю на язык, тоже не повезло, как и всем прочим, включая собак. И немудрено, ведь герой мечтает о полном уничтожении земли, а заодно — всего, что видимо его взору даже на небесах. Он, собственно говоря, и женщин потому потрошит, что женская утроба — место, где зарождается принципиально неодобряемая им жизнь.