Путь стрелы - Ирина Николаевна Полянская

сказала она и отвернулась.

Я протянула ей бутылку наливки и пирожные:

— У меня день рождения, и я хочу его отметить с тобой...

И ее вдруг обрадовала эта мысль: что они там сидят без хозяйки, а мы вдвоем пьем наливку в парке, и луна посылает нам свои светлые лучи. Мы выпили всю бутылку. Я снова сбегала домой и увидела, что класс вовсю веселится в мою честь. Я взяла свои и сестрины коньки, и остальную часть вечера мы провели на замерзшей Волге, летя наперегонки к Липягам, навстречу своему туманному будущему.

...Наша дружба со Светой была, наверное, одним из первых уроков, которые преподала мне действительность, чья тайнопись в моей судьбе стала проступать, как симпатические чернила сквозь шелестящие страницы книг, которые мы с ней читали. Но, кажется, я читала их справа налево, эти книги, ничего, кроме крепостных сюжетов, из них не вычитывая. Мы обе долго смотрели на божий мир сквозь зарешеченные словами страницы, не понимая, не угадывая настоящего их смысла, жили между страницами, как засушенный лист. Время от времени я выныривала на поверхность к своему классу, чтобы добрать от него настоящего знания и опыта общежития. Но, покрутившись в водовороте легких дружб с одноклассниками, снова, как сухой лист, исчезала в прохладных глубинах собраний сочинений, чураясь собраний человеческих. И там, и тут, со Светланой, мне было одинаково неплохо, разве что Светин мир имел то преимущество, что в нем была сама Света, которая после восьмого класса покинула нас и поступила в музучилище, — и класс с облегчением вздохнул и вскоре о ней забыл, никакой пустоты после ее ухода не образовалось. Светино место за партой тут же заросло другой девочкой. Получив полную свободу, мы со Светой не знали, как ею воспользоваться. Некому стало демонстрировать наше пылкое единение, оказалось, что вражда класса по отношению к Свете странным образом питала нашу дружбу, обрамляла ее. А между тем в классе начала зарождаться любовь, она вспыхивала то в одном уголке, то в другом, пока не охватила почти всех — недаром после школы в нашем классе сыграли пять свадеб. Из Светиных книг и партитур опер тоже выступил какой-то болезненный герой, которому было отдано то, что еще вчера было нашим, — книги, тайны, деревья.

Света с придыханием рассказывала мне о нем. Так пролетели еще два года. Света поступила в консерваторию в Москве, и нить, связывающая нас, превратилась в пунктир писем, меж которыми происходили все более серьезные события, которые и в письмах не описать, и однажды, когда мы уже почти ничего не знали друг о друге, от нее прилетело приглашение на свадьбу.

Эта свадьба была какая-то не Светина. Ее свадьба представлялась мне огромной, белоснежной, с факельными шествиями и фейерверком, роскошной, как старинный фолиант, вместо которого судьба подсунула ей невнятную скороговорку, загадку, которую еще предстояло разгадывать ценой больших потрясений.

Свадьба игралась на квартире, которую снимала Света со своим возлюбленным. За стеной ее подвыпившая хозяйка тоже играла свою очередную свадьбу, очень подходящую к этой тесноте, грязи, заляпанным обоям. Но Света, Света! Из приглашенных были только я и какой-то невыразительный приятель Светиного мужа Гриши. При взгляде на ее мужа мне сразу пришла в голову мысль, что моя Светлана не только перепутала страницы, но и полки, на которых стояли книги жизни. Он оказался вдвое старше нее. Я принесла розы, для которых не нашлось вазы, они были из другой оперы, с другой свадьбы, эти розы.

— У нас по-простому, — предупредила меня Света с порога. — Гриша женится уже не в первый раз, друзья его и приятели осели где-то в предыдущих свадьбах, и нам не удалось их, щепетильных, оттуда извлечь. Они нас проигнорировали. Но нам это безразлично, мы любим друг друга. А это, — она повела вокруг рукой, — это наш шалаш, наше вынужденное жилище...

Она была в белом шуршащем платье, и на лицо ее была приспущена фата, из-под которой лихорадочным огнем светились глаза, как фары затопленной машины. Света сидела за скособоченным столом на единственном в этой комнате стуле, а мы с другом сели на кровать.

— Что, Гришенька, что ты так смотришь?

Гриша ошарашенно, точно не веря своему счастью, коротко вздыхая, смотрел на нее снизу вверх, сидя на корточках у ног Светы. И я услышала, как эхом отдалось слово «Гришенька», произнесенное разными женскими голосами: так же нежно, нараспев говорили ему «Гришенька» предыдущие жены, которых, оказывается, было уже три, о чем Света сообщила мне на ухо. Но, наверное, ни на кого Гриша не смотрел таким кротким, прибитым взглядом, как на мою красавицу подругу. Друг разлил шампанское и неуверенно произнес: «Горько!»

Света с Гришей поднялись на ноги и торжественно поцеловались. Потом еще и еще, точно нас тут не было, свидетелей.

— Давай на «ты», — обратился ко мне Гриша и проницательно посмотрел на меня. — Я о тебе все знаю. Но странно, что вы со Светой подруги. Вы — разные. Светлана — девушка из старофранцузской баллады, которую исполняют под лютню. — Он осторожно погладил Свету по голове.

— А меня исполняют под пионерский горн, — дружелюбно сказала я.

Гриша вдруг сильно сжал мою ладонь.

— Понял, все понял! Да, вы похожи.

Света сказала, лукаво улыбаясь:

— Моей подруге не нужен аккомпанемент, она и соло звучит неплохо. — И озабоченно спросила меня, точно в комнате, кроме нас, никого не было: — Тебе понравился мой муж?

— Надо немного выпить, тогда мы все друг другу сильно понравимся, — сказал Гришин приятель.

Гриша снова внимательно посмотрел на меня.

— Нет, девушкам пить не надо. Вот что, девчонки, поехали вдоль по Питерской!

— Тебе нельзя за руль, — любуясь мужем, сказала Света.

— Пустяки. Ну как — рванем на себе рубаху! Здесь вы обе не в своей тарелке, особенно твоя, Свет, подруга... Мы с тобой привыкли уже... ко всякой обстановке.

— Это вы ее приучили, — тихо сказала я.

Но он услышал, снова сильно сжал мою руку и шепотом сказал:

— Я страшно люблю Светлану. Это единственный в моей жизни свет.

И мы поехали на его машине в заснеженный лес, где пили шампанское, лепили снеговика, бросали друг в друга снежки и вообще ужасно веселились, а потом приехали на квартиру, где все еще бушевала хозяйкина свадьба, и вповалку разом уснули. Утром я тихо, как вор, открыла дверь и с чувством непоправимого несчастья оставила Свету,