Фотограф смерти - Екатерина Лесина

В моей голове играет музыка. Раньше я думала, что музыка играет в доме. И на улице. И везде, куда я иду. Я иду, а она играет. Трам-пам-ти-ди-дам.

Музыка ходит за мной по пятам, но никто не слышит ее.

И тогда я понимаю, что музыка внутри меня. В голове. Прямо здесь, под волосами, кожей и черепной костью. Она жутко мешает. Я не хочу слышать ее. Мелодия незнакома, навязчива, как уличный попрошайка.

Сегодня я раздавала милостыню. Мелодия не исчезла. Попрошайки стягиваются к дому. Они тоже слышат? Или идут на зов иного?

Трам-пам-ти-ди-дам.

Пробовала нотами писать. Брианна удивилась. Я раньше не писала нотами? Не знаю. Ноты похожи на толстых пташек, расселись по линиям-веткам. Молчат.

Трам-пам-ти-ди-дам.

Я напишу письмо Патрику. Он хороший мальчик. Я это помню. И я хорошая. Только музыка не оставляет в покое.

Дневник Эвелины Фицжеральд

18 июня 1854 года

Во сне я другая. Там я – не я. И руки у меня красные. Красные перчатки – нарядно. Я смотрю и напеваю. Трам-пам-ти-ди-дам.

Где ты, милая?

Брианна пришла. Говорит что-то. Не слышу. Музыка, музыка в моей голове. Мешает. Да. Чего она хочет?

Дружище Кэвин!

Ты представить себе не можешь, до чего я рад! Мне жаль мисс М., оставшуюся без твоего покровительства, но так будет лучше для вас обоих. Не сомневаюсь, что ты щедро компенсировал ей все будущие неудобства. Да и красота ее не позволит ей долго томиться одиночеством.

Ты пишешь, что стараешься завоевать расположение Брианны, но помни – она не столь глупа, как прочие девицы ее возраста. Эта идея со случайной встречей весьма меня позабавила. Но ты всегда был изрядным выдумщиком. Потому желаю тебе всяческой удачи.

И еще: меня куда как обеспокоило твое упоминание о матушкином нездоровье. Ты уверяешь, что дело не в болезни сердца, а в ином, но изъясняешься чересчур уж туманно. Будь добр, отпиши все, как есть. А если есть нужда в моем присутствии, то телеграфируй, и я прибуду немедля.

Твой Джордж.

Дневник Эвелины Фицжеральд

11 июля 1854 года

Музыка в моей голове не смолкает ни на минуту. Это крайне неудобно, особенно когда разговариваешь с кем-либо. Я почти ничего не слышу, а если и слышу, то не уверена, что услышанное правильно. Предпочитаю улыбаться и кивать.

По-моему, Брианна подозревает неладное. Она постоянно рядом. Ни минуты покоя! А я хочу покоя.

Я устаю. Сидела. Смотрела. Какой-то человек и Брианна. Я помню человека, но не его имя. Он неприятен. И глаза зеленые. Зеленый – мне не к лицу.

Сижу. Пишу. Буковки круглые, как букашки. Липнут друг к другу. Я смотрю на буковки и плачу. Кап-кап слезы. Музыка же в ответ – трам-пам-ти-ди-дам.

Надо придумать слова.

Я тебя убью… я убью тебя… тебя убью я… тебя-я… рифма?

Почти. Моя песенка мне нравится.

Милая моя Летти!

Пишу тебе в совершеннейшем смятении, причиной которому – Бигсби. Он… Ох, Летти, я уж и не знаю, как начать свой рассказ, потому как все весьма запуталось.

Пожалуй, начну с чаепития. Оно состоялось, к великому моему неудовольствию. Бигсби появился с двумя букетами: для матушки и для меня. Стоит ли говорить, что цветы были весьма изысканны.

Мы пили чай, обсуждали новый роман так любимого матушкой Диккенса, и надо сказать, что Бигсби выказал удивительную тонкость суждений. Его взгляды поначалу показались мне возмутительными, но позже я поняла, что он если не прав, то весьма близок к правде.

Сам Бигсби вел себя весьма сдержанно и прилично, но не думай, что я сразу простила его за все.

На следующее утро нам с матушкой вновь доставили цветы.

И на следующее тоже.

Потом было приглашение посетить театр, и, конечно, матушка не устояла, хотя я всячески уговаривала ее отказаться. Но она все твердила про музыку… Она престранно себя ведет, должно быть, виной тому ее увлеченность месмеризмом и спиритуализмом, но речь не о ней, а о Бигсби.

Его любезность не вызывала во мне ничего, кроме подозрений в том, что он пытается столь хитрым способом достичь некоей ему одному ведомой цели. Я постановила себе не поддаваться и до вчерашнего вечера была холодна.

Честно говоря, изрядно в том мне помогала та ужасная женщина, которая то и дело встречалась на нашем пути. Она была и в театре, и позже – в парке. И потом еще, когда мы совершали променад. Она не пыталась приблизиться, но лишь смотрела, и мне становилось жутковато от ее взглядов.

Бигсби ее появление неизменно раздражало. Он скрывал чувства, но я все равно видела – его зеленые глаза темнеют, когда он злится.

Так вот, вчера, когда мы совершали очередную прогулку – здесь совершенно удивительные вечера, преисполненные тайной прелести, которую я не в силах передать словами, – он заговорил со мной не о книгах, не о театре, а о себе. Это было весьма дерзко и…

Он умолял о прощении, говоря, что желал лишь сыграть шутку, не зная, что та обернется такой трагедией. Он рассказал о собственном детстве, каковое было ужасным. Знала ли ты, что Бигсби рано осиротел? Что его воспитывал дядюшка, излишне строгий и равнодушный? И что именно эта строгость подтолкнула юного Бигсби на стезю порока? Он чувствовал себя одиноким и искал путь развеять это одиночество, а общество приняло его с прежней холодностью…

Умоляю тебя никому не рассказывать о том, о чем я тебе сейчас пишу. Та наша беседа с Бигсби ранила мою душу. Я готова была обливаться слезами, представляя, сколь невыносимой была его жизнь. И, конечно, готова простить ему все дурные шутки.

Он сказал, что лишь встреча со мной заставила его пересмотреть всю прошлую жизнь. Он пришел в ужас от того, каким был, и теперь всячески желает исправиться. Он не просит ни о чем, лишь о том, чтобы иногда видеть меня и беседовать со мной.

Разве могла я отказать в подобной малости?

Летти… Я не могу его винить за прошлое. Но и не знаю, как вести себя теперь. Матушка, на совет которой я рассчитывала, на все мои вопросы отвечает молчанием. Она все больше уходит в себя, и мне становится страшно…

Но скоро мы уезжаем.

Надеюсь, Бигсби отправится с нами.

Твоя подруга Брианна.

Дневник Патрика

15 июля 1854 года

Не скажу, что письмо Гринджера привело меня в ужас, но некоторые опасения все же возникли. Я все еще надеюсь, что безумие дядюшки Сэма – лишь совпадение. Завтра я отправляюсь в поместье, чтобы убедиться, что первый мой пациент – волкодав ирландской породы – пребывает в полном здравии.

Дневник Патрика

16 июля 1854 года

Волкодав издох три месяца тому назад. Вернее, был он застрелен, поскольку характер его испортился неимоверно. Пес, и до того агрессивный, будто бы сошел с ума и стал бросаться на всех и каждого.

Это еще одно совпадение?

Письма от миссис Эвелины все более странны. Прежде я списывал сей факт на эмоциональность, свойственную тонкой натуре, теперь же опасаюсь, что дела обстоят не лучшим образом.

Мне придется отправиться во Францию, чтобы убедиться во всем лично.

Возможно, я еще успею спасти ее.

Если все так, как я думаю… Я надеюсь на лучшее, но… можно повторить чудо. Не для всех, но для нее. И повторять столько, сколько сумею. Что же будет с прочими… не знаю. На все воля Божья. Я делал, что мог. Я получил, что имею. Я не стану биться в сожалениях, но попробую спасти миссис Эвелину.

Я должен.

Милая Летти!

Мы срочнейшим образом возвращаемся в Лондон. И Бигсби взялся сопровождать нас в этой поездке, что весьма любезно с его стороны. Я очень рада этой помощи. Матушкина болезнь вернулась в новом обличье. Я не нахожу себе покоя, укоряя за то, что пропустила первые признаки ее. Подобно предвестникам грозы, они были повсюду, но я оказалась слепа.

Бигсби обещает, что все наладится. У него много знакомств, и он использует все, чтобы помочь нам. Я так благодарна ему! Мне стыдно, что некогда я думала об этом человеке дурно.

Мы остановимся в лондонском доме Джорджа, и думаю, что в самом скором времени я отправлю тебе визитную карточку.

С надеждой на скорую встречу, твоя несчастная подруга Брианна.

Дневник Эвелины Фицжеральд

25 июля 1854 года

Мы едем. Едем и едем. Потом плывем. Качает. Волна накатывает на волну, и в шелесте их скрывается моя мелодия. Я готова слушать ее вечно.

Музыка прекрасна.

Моя душа кружится в танце.

Брианна тоже танцует. И зеленоглазый с нею. Хорошо. Оставили меня в покое. Мне нужен покой.

Во сне меня зовут иначе. Я в доме. Я иду… иду… Ступени скрипят.

Музыка манит. Манит – манит – манит. Наверху мой супруг. Я знаю. У меня нет мужа здесь, но есть там. Он не один.

Отвратительно смотреть на них. И больно. Но моя боль станет их болью. Нож в руке. Нож в спине. Так просто… так удивительно просто. Хрип. И руки в красном. Красные перчатки – очень красиво. И снова бью. И снова. Все должны умереть. И моя крошка. Она кричит… кричит…кричит, но никто не слышит. Меня не станет, кому ты будешь нужна?