Хранитель лаванды - Фиона Макинтош

— А ваша работа пересекается с кругом его интересов?

— Вот завтра утром и узнаю.

Килиану явно прискучил этот разговор. Лизетта улыбнулась и попробовала зайти с другой стороны.

— А мой крестный его знает. Он отзывается о нем как о человеке высоких моральных принципов.

— Надеюсь, все мы таковы.

— Увы, в военное время моральные принципы всегда страдают, — небрежно заметила Лизетта. Интересно, на что удастся спровоцировать полковника этим заявлением?

Глаза Килиана удивленно расширились.

— Мы собираемся обсуждать за ужином философские темы?

Уловка не сработала. Он ничего не выдаст.

— Ох, простите, разумеется, все это очень скучно. Нам лучше обсудить вашу популярность. Посыльный был шестым мужчиной, подошедшим к нашему столику… Вдобавок вас посетили четыре прелестные гостьи.

Килиан обрадованно засмеялся.

— Вы считали? — Он покачал головой. — Похоже, все они просто умирают от любопытства. Мужчины хотят знать, кто вы, а женщины ревнуют.

— Из-за того, что я с вами?

— Вы меня не поняли. Вы не подозреваете, какой эффект оказываете на присутствующих.

Он накрыл ее ладонь своей. Лизетта едва не отдернула руку, но не потому, что ей стало неприятно — напротив, ее сильно влекло к нему. В описаниях он казался старым и унылым — бессердечный высокопоставленный офицер. Как ни странно, рядом с ним легко и хорошо.

— Много ли у вас было романтических увлечений, Лизетта? — спросил полковник, когда они чокнулись бокалами в ожидании главного блюда.

— Это очень личный вопрос! А если бы я вас спросила о том же? — поддразнила она.

— Вы уже знаете о тех женщинах, которые что-то для меня значили.

— А остальные?

— Десятки, сотни, — лукаво отозвался он.

— Ну, тут мне до вас далеко.

Лизетта с жадностью посмотрела на принесенное блюдо. Восхищение в ней боролось с чувством вины. Ей очень понравилась закуска из кролика, но теперь им принесли потрясающую белую рыбу в масле. Пахло божественно.

— Знаете, я очень этому рад.

— По-вашему, только мужчинам позволено заводить интрижки?

— Нет, конечно. Но вы вдвое меня младше…

Она мило засмеялась.

— Так ответьте же, — настаивал Килиан, разворачивая салфетку. — Сколько?

— Вообще или значимых?

— Значимых, — уточнил полковник. — Bon appétit .

— Тогда мой ответ — один.

— Ах, утраченная любовь.

— Да, можно и так сказать.

— А чем он занимался?

— Он был фермером.

Килиан удивился.

— Неужели вы, такая утонченная, заинтересовались фермером?

— Мама всегда советовала мне быть непредсказуемой. Я полна сюрпризов.

Он усмехнулся.

— Охотно верю. Расскажите мне о вашем фермере.

— Зачем?

— Потому что я ревную. Вы его любили?

Лизетта покачала головой. Тема разговора оказалась неожиданно болезненной.

— Не знаю.

— Как это?

— Нам не хватило времени.

— А войди он сюда, что бы вы ощутили?

— Маркус! — она укоризненно взглянула на него.

— Полно, Лизетта, жизнь слишком коротка для скуки и повседневности. Мне хочется острых разговоров. Хочется знать, что происходит за благопристойным фасадом, который вы предъявляете миру.

Его энергия восхищала Лизетту.

— Не знаю, что бы я ему сказала… — честно признала она. Нет, ни в коем случае нельзя отвлекаться от задания! Откуда в Килиане столько шарма? О Люке Лизетта думала денно и нощно. Воспоминания о нем оставались столь же живы, ярки и мучительны, как в тот день, когда они расстались. Ей постоянно чудилось, будто он рядом.

— А что бы вы сказали мне, сидящему рядом с вами?

Она засмеялась.

— Ну вот, вы меня дразните.

— Не без того. Что выращивал ваш фермер?

Лизетта задумалась. Вспомнились наставления инструктора разведшколы: всегда оставайся как можно ближе к правде.

— Лаванду… и еще всякое.

— Лаванду? В Страсбурге?

Первая ошибка!

— Нет, что вы! Это было летнее увлечение, еще перед войной. Мне только исполнилось шестнадцать, мы с родителями отдыхали в Провансе. Мы познакомились, а потом мне пришлось уехать.

— И сколько вы были вместе?

Она хотела было солгать, но что-то внутри заставляло сказать правду.

— День или два.

На лице Килиана отразилось изумление.

— Это же совсем недолго.

— По-моему, влюбляются мгновенно.

Килиан сглотнул.

— Ешьте, не то рыба остынет. Так вы не верите, что чувство возникает постепенно?

— Я верю, что любовь ширится и крепнет — во многих браках именно так и происходит. Но я мечтаю о любви, звенящей, точно колокол, взрывающейся фейерверками. Именно это я ощутила, когда он впервые поцеловал меня. — Внезапно смутившись, она рассеянно ковыряла рыбу вилкой. — Я совершенно утонула в его поцелуе… Я почувствовала…

— Что? — требовательно спросил Килиан, пристально глядя на нее.

— Как будто я пропала — и в то же время нашлась.

— Я его ненавижу, — произнес Килиан. — Нет, пожалуй, я ему завидую. Француз, разумеется?

— Ну конечно. Они же самые лучшие любовники.

— Как его зовут? Я велю выследить его и пристрелить.

Лизетта нервно засмеялась.

— Тогда мне придется оберегать его имя до моего смертного часа.

— Вы потому и вернулись на юг?

Девушка недоуменно посмотрела на собеседника.

— Ну, вы же говорили, что приехали в Париж с юга после долгого отпуска.

— Нет, я вовсе не пыталась отыскать свое давнее романтическое увлечение. Столько времени прошло!

— Наверняка поэтому вас так манил Прованс?

Если эта мысль заставляет его ревновать, пусть так и считает.

— Наверное, вы правы. — Пора сменить тему. Она аккуратно положила на тарелку нож с вилкой. — Я не привыкла к таким роскошным блюдам, Маркус.

Маркус. Имя легко соскользнуло у нее с языка.

— Сказать правду, я тоже. — Он рассказал ей, как скромно питается в обычные дни.

— Это достойно восхищения.

— Я делаю это не для того, чтобы мной восхищались, а из уважения и солидарности со всеми людьми, обделенными войной, не только немцами. Взгляните… — Он обвел рукой роскошное убранство зала. — За время нашего ужина на фронте погибли сотни русских и немецких бойцов.

— Как грустно.

— Простите. Сегодня же ваш день рождения.

— Не за что извиняться. Мне следует почаще напоминать об этом. Всем нам. Так легче переносить муки голода, легче терпеть холод. Мы живы — и именно потому и ощущаем их. А сколько юношей уже ничего не чувствует!

Килиан, подперев подбородок ладонью, пристально посмотрел на девушку.

— Кем вы себя ощущаете — француженкой или немкой?

— Ни той ни другой. Я — космополит. Если бы к власти пришли женщины, мы бы сейчас не воевали.

— Возможно, вы правы.

Она печально улыбнулась.

— А вы? Вы хороший нацист?

Вопрос застал Килиана врасплох. Лицо его затуманилось. Беспомощно оглядевшись, он уставился на скатерть, смахнул с нее крошку хлеба.

— Давайте не будем говорить о политике.

Лизетта сглотнула. Сегодняшний вечер, платье, духи, внимание полковника, флирт… Все это должно к чему-то привести.

— Почему же? — спросила она. — Я вовсе не из тех девушек, которых требуется опекать и защищать. Германия увязла в опустошительной бесконечной войне, а я сижу здесь, с вами, в умопомрачительном наряде, мы наслаждаемся вкусной едой, настоящим кофе, кальвадосом шестилетней выдержки… — Голос девушки дрогнул от обуревающих ее чувств. — Вам не кажется, что это…

— Что? — нахмурился Килиан.

— Неприлично, — извиняющимся тоном договорила Лизетта.

— Простите, — сухо промолвил полковник, задетый ее словами.

Девушка инстинктивно дотронулась до его руки — большой, крепкой и теплой, с аккуратно подстриженными ногтями. Прикосновение вышло нежным и робким. Килиан ответил ей осторожным пожатием. Внезапно между ними возникли прочные, глубоко интимные узы.

— Нет, это я неудачно выразилась. — Другие посетители начали обращать внимание на то, как соприкасаются их руки, и девушка осторожно отстранилась. — Наверное, я просто пыталась сказать, что не хочу никакого притворства.

Килиан не обиделся. Глаза их снова встретились — и Лизетта поняла: она больше не может себя обманывать. Она вовсе не хладнокровный профессионал, играющий свою роль в пьесе. Нет, никаким актерским мастерством не заставишь так пылать щеки, не остановишь бешеное биение сердца, не вызовешь это редкостное, восхитительное ощущение — как будто щекотка по всему телу. Маркус Килиан. Немец. Полковник вермахта. Ее враг. Умопомрачительно привлекательный мужчина. Вдобавок в нем чувствовалась врожденная порядочность. Все в полковнике затрагивало сердце девушки — от тембра голоса до его неизменной спутницы, скорби.