Клубника со сливками - Светлана Демидова

Когда Юрочке исполнилось лет десять, Анечка наконец забыла о своем деревенском позоре и кошмарной жизни с озверевшим мужем. Успокоилась. Пашку не вспоминала, а вот Николай Витальевич начал ее потихоньку раздражать. Смотрит на нее побитой собакой и смотрит! А еще разобраться бы надо, кто есть побитая собака! Кому больнее! Он-то по-прежнему уважаемый человек, муж и отец, а она кто? Кухарка-горничная? Это раньше Анечка не понимала, что в Ленинграде почем, за счастье почитала свою сытую жизнь в чистом доме. А теперь она уже тертая. Устроились Егоровы на ее хребте и в ус не дуют, а она, между прочим, могла бы в техникум поступить или в училище какое. Не дурнее других!

А сам Николай Витальевич уже в таких годах, что, какой собакой ни смотри, не разжалобишь. Как говорится, песок сыплется. А она, Анечка, еще вся в соку. Грудь только что платье не рвет. Мужики на улице оглядываются и языком цокают. Но не приведешь же к Егоровым того, который понравится! Еще и саму выставят, не посмотрят, что ее сынок по их квартире бегает. Конечно, эта сушеная вобла Евстолия много чего знает и многому Юрочку научила, но если бы Анечку пустили учиться, и она бы до всего смогла своим умом дойти. А теперь уж что? Перестарок! Не садиться же с девчонками за парту!

Перестарком – это она себя так просто называла, чтобы еще радостнее было на свое свежее лицо в зеркало смотреть. Николай Витальевич, конечно, не раз заглядывал в ее каморочку при кухне, и она кое-что ему позволяла. Он лопотал на ее пышной груди что-то слюнявое, вроде благодарности за то, что простила его. А она и не думала прощать. Разве можно простить, что у нее сына отняли? Такое и на смертном одре – ни-ни! У нее просто тело изнывало без мужской ласки! А какие у старца ласки? Так, видимость одна… Но пусть хоть такие, коли уж других нет.

Иногда, очень редко, в дом отца заглядывал Никита. Он лихо подмигивал Анечке обоими глазами попеременно, и однажды она ответно подмигнула. И опять были жаркие объятия в ванной комнате с запотевшим зеркалом. Только теперь она была не девочка-простушка, которой с барского плеча дарил любовь хозяйский сынок. Она была уже не промах. Сама говорила Никите: «Пошел вон!», когда надоедал. И он уходил к своим многочисленным девкам. Она не задерживала. Он и нужен-то был только для того, чтобы усмирить ее разбушевавшуюся женскую природу.

А Евстолию Анечка ненавидела все больше и больше. Еще бы! Кто бы ее любил при Анечкиных-то обстоятельствах? Присвоила себе ее сына, и будто так и надо! И ведь ничего не сделаешь. Даже и не съедешь от Егоровых, потому что как же без Юрочки! Такой ладненький мальчик, такой умненький! Приходится терпеть, что ее собственная кровинушка мамой называет форсистую, жилистую, тощую тетку с долгим носом, да еще и насквозь пропахшую табаком. А чего форсить, когда ее мужик навечно у Анечки под юбкой!

Конечно, можно было бы закатить скандал и все Евстолии выложить: так, мол, и так, муж ваш живет со мной, и ребенок у нас общий, а потому я и есть настоящая жена Николая Егорова, а вы так… никто… пустое место. Можно бы, но что из этого хорошего выйдет? Да ничего! Юрочка еще мал, чтобы понять. Испугается только. Старый муж Анечке и на дух не нужен. А у молодого может и не быть такой шикарной квартиры и такого количества денег, что на всех хватает и еще остается на всякие дурацкие книжки, от которых одна пыль, а ей убирай.

Приходилось Анечке держать рот на замке да терпеть вялые ласки сильно постаревшего Николая Витальевича. Все ради Юрочки.

Однажды Николай Витальевич привел в дом хорошо одетого человека, который Анечке сразу понравился. Он был не юный, но и не такой, как Егоров. В общем, ей в самый раз. Красивый. Волос густой, пшеничный. Глаза пронзительные. Тоже Анечку сразу заприметил. Николай Витальевич представил его Евстолии как директора магазина «Книжный дом» и знатока редкой литературы. Целый вечер этот знаток вместе с Егоровым лазил по полкам их квартиры и цокал языком на книжки, как встречные мужчины на Анечку. После знакомства с книжными полками гостя пригласили на чай с пирогами. Евстолия, конечно, из кожи вон лезла со своими любезностями, но Анечка видела, что директор магазина глаз не сводит с ее, Анечкиной, груди, туго обтянутой новой трикотажной кофточкой небесного цвета.

Когда через несколько дней она возвращалась с рынка с полной сумкой продуктов, возле нее с визгом тормознула машина. Анечка надсадно охнула, хорошо, сумку из рук не выпустила, а из открывшейся дверцы показался красивый директор «Книжного дома».

– Садитесь, подвезу, – предложил он.

Анечка не отказалась. Чего отказываться? Сумка-то тяжелая. А идти еще целый квартал. Директор подвез, а прощаясь, потрепал ее по плечу, а когда убирал руку, будто случайно коснулся Анечкиной груди. Она-то поняла, что не случайно. И он понял, что она поняла, а потому кривовато улыбнулся и сказал:

– Может, нам как-нибудь встретиться, а?

– А чего ж не встретиться? – ответила Анечка и перебросила со спины на грудь свою сказочную косу, от которой мужчины всегда соловели. Конечно, красиво, когда на женской голове целый волосяной дом, залитый лаком, а все ж коса – лучше. Коса у царевен бывает. А если ее распустить, то все тело можно скрыть под волнистыми прядями. Ищи под ними налитую грудь, наслаждайся. Может, и еще чего найдешь. А найдешь – не пожалеешь.

И они начали встречаться. Евстолии Васильне Анечка сказала, что записалась на курсы вязания при Доме культуры на Петроградской стороне. Евстолия говорила, что нечего ездить в такую даль, когда такие же в точности курсы существуют при их ЖЭКе через дорогу. Анечка отвечала, что она и так нигде не бывает, а поездка на Петроградскую будет для нее прогулкой и отдыхом, который она, как и всякий живой человек, вполне заслуживает. В конце концов в разговор вмешался Николай Витальевич, и Анечке позволено было «ездить на курсы» и даже особенно не торопиться обратно, а подышать свежим воздухом, поскольку от окружавшего ее сплошного быта надо все-таки иногда отдыхать. И Анечка не торопилась. Отдыхала от быта. Никто в доме Егоровых не выговаривал ей, что она-де слишком задержалась.

Вязать-то Анечка с детства умела. Слава богу, матерью обучена, руки откуда надо растут. Накупила клубков всяких, по каморке разбросала и даже пару шарфиков с носочками связала да самой Евстолии – модный голубой беретик, по рисунку в журнале «Работница».

Геннадий Евгеньич Филимонов, или Генечка, как Анечка называла директора «Книжного дома», против всех ее бывших мужчин оказался жидковат. Муж Пашка ее насиловал, Никита – для удовольствия зверовал, Николай Витальевич любил очень, а Генечка – плоть тешил. Скоро Анечка поняла, что ему нужна любовница навроде матери, которая приголубит и чуть ли не сопельки вытрет. И она вытирала, и гладила, и приговаривала «холёсенький мой». И в конце концов втянулась, влюбилась. Всю свою нерастраченную, глубоко запрятанную материнскую нежность она обратила на Генечку, Генюрочку, котика, зайчика и рыбку серебристую.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});