Одинокая леди - Гарольд Роббинс

Он еще немного поразмышлял.

— И ты не обманываешь? Не динамишь?

— Я говорю с вами совершенно откровенно и честно. Вы — то, что надо.

Вы мне симпатичны. Просто я сейчас совершенно не в том состоянии...

Он стал натягивать пиджак, с трудом попадая руками в рукава.

— Знаешь, может быть, я слегка тронулся, но я верю тебе.

— Спасибо, Чэд.

— Я могу навестить тебя, когда буду в Нью-Йорке?

— Я обижусь, если вы не появитесь у меня, — сказала я, провожая его до двери.

У выхода я в нерешительности остановилась. Но он быстро поцеловал меня и, открыв дверь, сказал:

— Так мы увидимся обязательно, — и ушел. Не успела я затворить за ним дверь, как зазвонил телефон. Вернее, он начал звонить как раз в тот момент, когда я запирала дверь.

Это, конечно, был Джон.

— Я названивал тебе весь вечер, — сказал он вместо приветствия.

— Я только что вернулась с ужина.

— Я знаю. Мне необходимо увидеться с тобой!

— А мне необходимо уложить вещи и выспаться, — сказала я твердо. — Мой самолет улетает рано утром.

— Я слышал, что произошло на студии, — сказал он. — Но мне хватит нескольких минут... Ты не можешь улететь, не дав мне хотя бы возможности попытаться все объяснить!

Я немного подумала — и сдалась.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до меня?

— Одна минута, — ответил он, не задумываясь. И пояснил:

— Я в конторе мотеля, в двух шагах от тебя.

И действительно, он постучал в дверь даже раньше, чем я положила трубку.

— Входи! — крикнула я, все еще не решив для себя, правильно ли поступаю.

Он прошел за мной в комнату. Я указала на полупустую бутылку шотландского, оставленную Чэдом.

— Может быть, ты хочешь выпить?

— С удовольствием.

— Пожалуйста.

Я неторопливо достала из морозильника лед, взяла несколько кубиков, бросила в стакан, щедро налила виски и протянула ему. Он выглядел усталым, осунувшимся. Но после того как сделал хороший глоток, на щеках его стал проступать слабый румянец. Я предложила ему сесть на кушетку, а сама уселась в кресле напротив.

— Я совершенно не понимаю, что на меня накатило, — сказал он задумчиво. — Обычно я веду себя совсем иначе.

Я не ответила.

— Я хочу принести извинения.

— Не надо. Во всем происшедшем столько же моей вины, сколько и твоей. Просто я не знала правил игры.

— То, что происходит с нами, — никакая не игра! — запротестовал он.

— Я действительно увлекся тобой. Всерьез!

На это я ничего не могла ответить, Он подождал и сделал еще один большой глоток.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты улетела завтра обратно. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в дом над морем. Чтобы мы начали все с самого начала, снова... На этот раз все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Нет, Джон, думаю, что возвращение невозможно. Просто второй раз все это не сработает, — сказала я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно мягче. — Теперь я знаю.

Он заговорил, и в его голосе звучали и настойчивость, и мольба, и искренность.

— Нет, сработает! Я тоже знаю, что все будет хорошо. Вспомни, как прекрасно было все в ту ночь! И все может повториться, если только ты согласишься сделать попытку... Дать мне хоть маленький шанс...

Я смотрела на него и думала: как это удивительно, что он не понимает, ничего не понимает. Все, о чем он вспоминает, о чем говорит, — то, что ему было хорошо, только то, что чувствовал он. И каким-то странным образом у него из памяти выветрилось, стерлось все, что произошло после той ночи.

Но я-то помнила!

Все, что произошло с нами, что встало между нами, теперь возникало перед моими глазами каждый раз, когда я умолкала и глядела на него.

Возникало и коренным образом меняло мое отношение и к нему, и к тому, что было. Но в то же время, видя его сидящего передо мной таким униженным — хотя до конца он этого не понимал, таким жалким, я подумала, что бессмысленно ему что-нибудь говорить, что-либо объяснять, пытаться открыть ему правду, потому что все, что я могла бы ему сказать, только углубит его унижение. И потому я солгала.

— Мне совершенно необходимо вернуться. Фэннон и Гай нашли для меня интересную работу, и она начинается прямо на днях. Они сообщили мне, что надеются добиться, чтобы работа над пьесой началась на месяц раньше того срока, который предполагался раньше.

Он глубоко вздохнул, и я увидела, как напряжение постепенно отпускает его, лицо разглаживается. Мой ответ, точнее, мой отказ в такой форме был именно тем, что ему, как деловому человеку, было понятно и с чем он не мог не считаться. Дело, а не личные приязни и неприязни.

— Скажи, тебе тоже было хорошо со мной? — спросил он.

Я поднялась на ноги.

— Изумительно!

Он поднялся вслед за мной с кушетки и потянулся, чтобы обнять меня.

Я остановила его руки.

— Нет, Джон.

Он посмотрел на меня с откровенным непониманием и недоумением.

— Я совершенно вымоталась. Пустышка, — сказала я. — И в эту ночь я не принесла бы тебе никакой радости. — Мне вспомнился кошмарный сон, приснившийся мне предыдущей ночью. — Мне пришлось столько носиться взад и вперед по стране, что я чувствую себя каким-то футбольным мячом.

Он ничего не сказал в ответ и продолжал смотреть на меня голодными глазами.

— Ты понял, что я сказала? — спросила я с ноткой раздражения в голосе. — Я не машина. Я человек. Не говоря уже о том, что мне просто необходим сон.

Наконец он кивнул, соглашаясь.

— Прости, я все время забываю. Женщины адаптируются к перемене часовых поясов гораздо хуже, чем мужчины.

Я посмотрела не него с изумлением. — Господи, да о чем он? В его словах не было совершенно никакого смысла-А я в этот момент смертельно хотела только одного: завалиться спать и — ничего больше.

— Так что я оставляю тебя, чтобы ты могла хоть немного отдохнуть, — сказал он великодушно — Боже мой! — и поцеловал меня.

Я ничего не почувствовала, но он, как мне показалось, даже не уловил этого.

— Мы созвонимся, — сказал он.

— Угу...

— Я рад, что мы смогли поговорить и все выяснить, — сказал он, улыбаясь.

— Угу...

— Позвони мне сразу же, как только сможешь. Он поцеловал меня еще раз, и, наконец, я смогла закрыть дверь за ним. Вернулась в комнату.

Заметила бутылку шотландского. Взяла ее и бросила в мусорную корзину.

Прошла в спальню, разделась, скользнула между прохладными простынями и закрыла глаза.

Последняя мысль, которую я помню перед тем, как провалиться в бездонный сон, была: «Какое же дерьмо мужчины!»

Глава 16

Снег все еще падал, когда мы вышли из темного театра. Макс, маленький, толстенький заведующий труппой, подбежал к нам, заметив, что мы выходим из вестибюля.

— Мистер Фэннон взял машину и поехал в отель. Ему нужно сделать несколько важных звонков. Он сказал, что сразу же пришлет машину за вами.

Я посмотрела на Гая.

— Не возражаешь пройтись пешком?

— Снегу навалило нам до задницы, — буркнул он.

— Какого черта! Тут всего три квартала. И кроме того, снег и свежий воздух нам сейчас не помешают.

— Ладно, — и он приказал Максу, — задержи машину для актеров.

— Будет исполнено, мистер Джонсон, Засунув руки в карманы, ни слова не говоря, мы протопали два квартала. Проехал бульдозер, сбрасывая снег на обочину. Мы постояли на перекрестке, дожидаясь, пока он не повернет на другую улицу.

В голове моей все еще продолжался спектакль. Вернее, раскручивался — снова и снова-с самого начала. Звучали гулкие голоса артистов в почти пустом зрительном зале. Ожидаемый смех зрителей так и не прозвучал. Я все еще слышала реплики, оказавшиеся плоскими, как фанера. Все еще видела критиков, опускающих глаза долу, уходя со спектакля.

— Пьеса воняет, — сказала я наконец.

— Не стоит так уж драматизировать события и быть несправедливой к собственному детищу. Ты подумай сама: такая гнусная, затраханная метель в день премьеры — это же нужно придумать! Самая сильная за пять лет!

— Но ведь в зрительном зале не мело, — упрямо возразила я. — Просто ничего не получилось. Все шло вкривь и вкось. И актеры угробили все лучшие места, посадили все реплики. Один за другим провалились.

— Просто они нервничали. Завтра сыграют лучше. Между прочим, именно поэтому премьеры играют на гастролях — обкатывают спектакль.

Мы уже подошли к гостинице.

— Все слишком затянуто, — я продолжала думать о своем. — Если мы сократим каждый акт не менее, чем на пять минут, пьеса оживет.

— Первый акт нужно сократить на десять минут — именно в первом акте начинаются все наши беды. Потому что нам не удается зацепить зрителей, поймать их на крючок.

Он открыл передо мной дверь гостиницы, и нас встретил порыв горячего воздуха из вестибюля.

— Есть настроение поработать сегодня ночью? — спросил он, когда мы взяли ключи у гостиничного клерка.

— А зачем я здесь?