Алтын-Толобас - Борис Акунин

– С верой проще всего, – сказал он.

– Да? – удивился Габуния, застыв с уже нацеленным кием.

– Не надо стараться, не надо заставлять себя верить в Бога. Пустое это дело.

– Вы думаете? Так что, денег на богадельни больше не давать?

Звонкий удар. Треугольник рассыпался на желтые кругляшки, ни один из которых – истинное чудо – не коснулся дремлющей Жужи.

– Почему же не давать – давайте, дело хорошее, – разрешил Николас. Только не ждите, что на вас за эти деяния благодать снизойдет. Давайте, если деньги есть, а о вере не думайте. Если в вас потребность есть, вера, когда надо, сама придет, а за уши вы ее из своей души все равно не вытянете. Выпьем?

Выпили.

– Теперь поговорим о ваших странностях любви, – предложил Фандорин, заедая коньяк миниатюрным эклерчиком. Настроение у магистра было победительное, все на свете проблемы казались ему сейчас легкими и разрешимыми. – Здесь-то что не так? У вас же молодая жена-красавица, я читал в журнале.

– Она меня не любит, – горько сказал Coco, его толстые щеки скорбно обвисли. – Восьмой об девятого и в среднюю… И всю жизнь так было. Рок. Первый раз в двадцать лет женился. Невеста – ангел, папа – секретарь райкома. Так любил ее, так любил! «Миллион алых роз» песня была, помните?

Николас помотал головой – не помнил. Окружающее пространство начинало вести себя так же безответственно, как в «Кабаке». Даже еще хуже.

–Пугачева пела. Но это она уже потом пела, в восьмидесятые. А я своей Нино еще в шестьдесят шестом, безо всякой Пугачевой, весь урожай цветоводческого колхоза «Сорок лет Октября» купил и улицу перед домом розами выложил! Вот как любил… А она нос драла, обзывала, унижала. С мужчинами кокетничала. Изменяла… – Голос Габунии дрогнул от горьких воспоминаний. – Не выдержал, убил ее.

Фандорин поперхнулся коньяком.

– Тридцать лет прошло, – успокоил его Coco.

– Я был молодой, горячий. Еще даже университет не закончил. Тогда законы были строгие, шесть месяцев в тюрьме сидел! – Он гордо поднял палец, но тут же снова поник. – Второй раз женился – опять по сумасшедшей любви. Она певица была, в тбилисской опере. Голос – серафимы в раю так не поют! По всей стране на гастроли ездила. Я за ней – как собачонка, вот как Жужа эта таскался! Вокруг нее увиваются всякие хлюсты, букеты шлют, записочки, а я терплю. Семнадцать лет терпел! Она в восемьдесят девятом на машине разбилась, царствие небесное. Сколько позора было…

– Почему позора? – нахмурился сопереживающий Николас.

– Так она в машине Хурцилавы ехала. Актер у нас такой был, известный ходок. Когда автогеном крышу срезали, вынули их – он за рулем без штанов сидит, и моя Лика рядом… Ай что было!

– махнул рукой Иосиф Гурамович. – Из Тбилиси в Москву переехал. Думал, хватит – больше никаких жен, никакой любви. А увидел Сабрину – и всё, пропал, старый дурак. Ничего для нее не жалею: кутюры там всякие, цацки, игуану из Америки заказал – ящерица такая мерзкая, Сабриночка захотела. И что? На прошлой неделе с массажиста ее снял. Позавчера шофера уволил. Три с половиной месяца после свадьбы прошло! Сто дней! И, главное, хоть бы прощения попросила – какой там! Только смотрит вот так своими глазищами. – Coco задрал голову и наморщил нос, изображая презрительный взгляд. – Нет, Николай Александрович, не понимаю я про любовь чего-то самого главного… Третьего об одиннадцатого и в угол.

Подумав, Фандорин изрек:

– По-моему, Иосиф Гурамович, вы про любовь всё отлично понимаете, и всякий раз находите такую женщину, которая делает вас счастливым.

От неожиданности рука мастера дрогнула. Шар пошел вкось – прямо в лоб бедной Жуже. Той-терьер с возмущенным визгом запрыгал по зеленому сукну, затявкал, но Coco даже не взглянул на свою любимицу – снизу вверх, через плечо, смотрел на Николаса.

– Шутите, да? – обиженно сказал банкир. – Английская ирония, да?

– Вовсе нет, – стал объяснять Фандорин. – Просто для вас счастье в любви – это ощущать себя нелюбимым и несчастным, мучиться ревностью. Ведь что такое любовь? – Магистр вдохновенно взмахнул пустой рюмкой. – Любовь это ощущение, что ты можешь получить от другого человека нечто, для тебя жизненно необходимое. То, чего никто другой тебе дать не сможет. Нередко это ощущение обманчиво, но сейчас речь про иное. Вот часто говорят: «Какая несчастная пара! Жена его, бедняжку, так мучает, так мучает, а он, долготерпец, все равно ее обожает, всё прощает, и ведь живут вместе столько лет, не расходятся». А на самом деле долготерпцу и нужна такая, которая будет его мучить. Попадись вам, Иосиф Гурамович, другая женщина, которая на вас молилась бы, вы на нее, поди, и смотреть бы не стали – выгнали взашей… Так что с любовью и семейным счастьем всё у вас в полном порядке. Магистр сам плеснул себе коньяку.

– Какая была третья проблема?

– Жирный очень, – с некоторой растерянностью напомнил Coco. – Стыдно сказать – шнурки сам завязать не могу. На диетах всяких сидел, в лечебницах водорослями питался – ничего не помогает. Мучаю себя два месяца, сброшу двадцать кило, а жизнь не в радость, только про шашлык думаю, про омары, про баранью ногу под ореховым соусом. Потом плюну – и за месяц обратно набираю, те же 124 кэгэ.

– А 125 килограммов у вас бывало? – строго спросил Николас.

– Никогда. 124 – и точка. Ни вверх, ни вниз.

– Ну так и не надо вам худеть. – Фандорин сейчас был настроен великодушно. – Сто двадцать четыре килограмма – ваш оптимальный вес, тот объем, на который вас запрограммировала природа. Если б вы и дальше толстели – тогда другое дело. А так ешьте, пейте себе на здоровье. О, кстати! – Он поднял бокал. – Как говорят у нас за рубежом те, кто не знает русского языка: Na zdorovye!

– Нравитесь вы мне, Николай .Александрович, – прочувствованно сказал Coco, выпив «на здоровье». – Мудрый вы человек. Разрешите вас обнять.

– Сейчас, – выставил ладонь магистр. – Сначала стихотворение прочту, философское. Только что родилось.

Приложение:

Хромающий лимерик, прочитанный Н.Фандориным в клубе «Педигри» ночью 15 июня

Злодеев нет вовсе на свете.Мы все простодушны, как дети.Задиры и врушки,Мы всё делим игрушки,А нам пока стелят кроватки.

Глава двенадцатая

Подземная Москва. Что-то есть! Острей, чем у волка. В Константино-Еленинской башне. Последняя воля христолюбивого государя.

Поймите, – уже в который раз повторял Вальзер, виновато глядя на капитана поверх очков. – Я должен был вас испытать. Да, всё это время я знал, где спрятана Либерея, но проникнуть туда всё равно было невозможно, а я хотел присмотреться к вам получше. За этот месяц я убедился, что вы человек честный и неболтливый. Я сделал правильный выбор.

– Послушайте, герр Вальзер, я уже сказал, что не сержусь на вас, хотя выходит, я зря обстучал полы во всех дворцовых подвалах. – Терпение Корнелиуса было на исходе. – Довольно оправданий! Рассказывайте скорей, где находится тайник. Как вы его нашли? Когда?

Они быстро шагали по темнеющей предвечерней улице, что вела к скоро домским воротам.

– Сначала я расскажу вам, как определил место. Тут ведь главное работа мысли, сопоставление и правильное истолкование сведений. Остальное – ерунда: немного ловкости и напряжение мышц. Основную работу исполнил разум. Я говорил вам про запись от 1564 года в письмохранилище Государевых мастерских палат о водовзводных дел мастере Семене Рыжове, помните? Но я утаил от вас, что в столбцах о строительстве царева Опричного двора, возводившегося в то же самое время, тоже упоминается Рыжов, а с ним и некие неназванные «подземных дел мастера». Из исторических хроник известно, что из царского терема на Опричный двор, куда Иван перебрался в 1565 году, вел подземный ход, прокопанный под кремлевской стеной и рекой Неглинкой. Понимаете, к чему я веду?

– Вы хотите сказать, что под этим, как его, Опричным двором мастер Рыжов соорудил еще один водонепроницаемый тайник?

Фон Дорн наморщил лоб, пытаясь угадать, к чему клонит аптекарь.

– Если б это был еще один тайник, то в росписи был бы дополнительный заказ на свинцовые доски или какие-то другие материалы, а ничего подобного для Опричного дворца не понадобилось. Нет, речь идет о том же самом хранилище, я сразу это понял! Свинцовые доски привезли в Кремль, а работы производились в Опричном дворце, под землей, понимаете?

– То есть… – Корнелиус остановился, хлопнул себя рукой по ляжке. То есть, из-под дворца прорыли ход к Опричному двору и перенесли свинец под землей? Но зачем? Для секретности, да?

– Конечно, для чего ж еще! – Вальзер возбужденно засмеялся, щурясь от снежной пороши, задувавшей спутникам в лицо. – Известно, что Боровицкий холм, на котором стоит великокняжеский замок, с давних пор весь изрыт подземными лазами. Мне рассказывали сведущие люди, что прямо посередине холма в древности проходил овраг, впоследствии засыпанный землей. Засыпать-то его засыпали, но галереи остались. А уж в более поздние века кто только под Кремлем не копал! Тот лаз, что вы нашли в подвале Каменного Терема, недавнего происхождения. Может, Алексеев воспитатель и соправитель боярин Морозов велел проложить – он, говорят, был охоч до чужих тайн. А с Опричным двором царя Ивана вышло вот как. Во время нападения крымских татар на Москву сей деревянный дворец выгорел до головешек. Разумней было бы отстроить его на ином месте, чтоб не разбирать обгорелые бревна. Однако царь велел возвести новые хоромы на том же пепелище. Почему, спросите вы?