Искатель. 1974. Выпуск №6 - Владимир Монастырев

В-третьих, Глагли учил: «Этот мир — не единственный из миров. Имеется бесконечное количество иных миров, каждый из которых является пустым шаром из жира и щелочей, свободно парящих в воздухе. На них тоже живут мыслящие существа». Этот тезис был сочтен не только ошибочным, но и угрожающим устоям государства. Ему возражали следующим образом: «Существуй иные, неведомые нам миры, они находились бы под властью «повелителя мыслящих». А между тем в конституции записано:

«Если кто-нибудь заявит, будто есть нечто не подчиняющееся «повелителю мыслящих», того следует кипятить в глицерине, пока он не размягчится». На собрании поднялся Глагли; защищаясь, он особенно упирал на тот факт, что учение о плотности мира противоречит тому, что его «кто-то выдул». Он вопрошал: где же стоял этот великан Ридипуди, если нет никаких других миров? Академики старой школы, несмотря на всю свою ученость, не смогли опровергнуть этого тезиса, а Глагли отстоял первые два пункта, подвергшиеся критике. Но третий — третий навлек на него подозрения. Политическая одиозность его была настолько очевидна, что даже друзья Глагли не осмеливались вступиться за него, ибо утверждение, будто возможно существование иных миров, рассматривалось как антигосударственное и антинациональное. А так как Глагли отнюдь не желал отказываться от своих положений, то большинство членов академии высказывалось против него, и злейшие враги Глагли уже принялись подтаскивать котел с глицерином, чтобы покипятить его, пока он не размягчится.

Слушая все эти беспочвенные выступления «за» и «против» и будучи убежден, что нахожусь на поверхности мыльного пузыря, который пущен моим сыном в сад секунд шесть назад при помощи соломинки, я понял, что в споре, где обе стороны отстаивают неверные позиции, это может стоить жизни существу честному и думающему. Как-никак «размягчение» у сапонийцев представляет опасность для жизни — я не смог более сдерживаться, вскочил с места и попросил слова.

— Не делай глупостей, — прошептал Вендель, пробившись ко мне. — Договоришься до беды! Все равно им не понять. Вот увидишь! Умолкни!

Но, не послушавшись его, я начал:

— Уважаемые господа «мыслящие»! Позвольте мне сделать несколько замечаний, поскольку я действительно в состоянии дать некоторые сведения о происхождении вашего мира.

Немедленно все недовольно возроптали: «Что-что? Как? «Вашего» мира? А у вас что — другой? Слушайте, слушайте! Это варвар, это дикарь! Ему, видите, известно, как возникло мирозданье!»

— Как возникло мирозданье, — подхватил я последние слова, возвысив голос, — не может знать никто, ни я, ни вы. Ибо вы, «мыслящие», подобно нам обоим, всего лишь мельчайшие песчинки бесконечного духа, заключенного в бесконечном количестве образов. Но как возник исчезающий кусочек мира, где мы находимся, я могу вам сказать! Ваш мир действительно внутри наполнен воздухом, и поверхность его не толще, чем утверждает господин Глагли. Как ни прискорбно, однажды он лопнет, но до этого пройдут еще миллионы лет. (Громкие крики «браво» со скамеек глаглийцев.) Верно и то, что существует еще множество обитаемых миров, только это не пустые внутри шары, а в миллионы раз большие по объему сплошные массы, где живут существа, подобные мне. А жир и щелочь не только не единственные элементы, но и вообще не элементы, это сложные вещества, которые лишь волей случая играют столь избранную роль в вашем мыльнопузырном мире.

— Мыльнопузырный мир? — буря недовольства со всех сторон.

— Да, — крикнул я мужественно, не обращая внимания на щипки и толчки Венделя, — да, ваш мир не что иное, как мыльный пузырь, который мой сын выдул при помощи соломинки, и этот мир может быть раздавлен пальцем ребенка нашей планеты в любую секунду… И разумеется, по сравнению с вашим миром мой сын — великан…

— Неслыханно! Он — пузыреман! Безумец! — Крики становились все враждебнее, и вот уже чернильницы полетели в мою голову. — Он спятил! Наш мир — мыльный пузырь?! Наш мир выдул его сын?! Он выдает себя за отца творца мирозданья! Забросаем его камнями, размягчим его!

— В истине — правда! — кричал я. — Обе Партии ошибаются. Мой сын не создавал ваш мир, он только выдул этот шар, и это сообразуется с законами, которые выше нас всех. Он ничего о вас не знает, и вы ничего не можете знать о нашем мире. Я человек, я в сто миллионов раз больше вас и в десять миллиардов раз старше. Освободите Глагли! Почему вы спорите о том, чего не в состоянии решить?

— Долой Глагли! Долой человека! Поглядим, в состоянии ли ты раздавить нашу планету мизинцем! Позови-ка на помощь своего сыночка! — бушевали все, в то время как нас с Глагли тащили к чану с кипящим глицерином. Жар из чана уже опалил мое лицо. Тщетно пытался я сопротивляться.

— Окунем его! — требовала толпа. — Посмотрим, кто скорее лопнет!

Горячие пары окутали меня, жгучая боль пронзила все тело и…

Я сижу рядом с Венделем за столиком в саду. Мыльный пузырь все еще плывет над нами.

— Что это было? — спросил я пораженно.

— Одна стотысячная доля секунды! На Земле ничто не изменилось. Я вовремя успел передвинуть шкалу, не то они растопили бы тебя. В глицерине. Может, мне все-таки опубликовать статью об открытии микрогов? Как ты считаешь? Может, думаешь, что они нам поверят? Поди объясни им!

Вендель засмеялся, и мыльный пузырь лопнул.

А мой сынок пустил в сад новый.

Перевел с немецкого Евг. ФАКТОРОВИЧ

Стенли ВЕЙНБАУМ

МАРСИАНСКАЯ ОДИССЕЯ

Стенли Вейнбаум (1902–1935) прожил короткую жизнь, оставив единственный сборник рассказов, принесших ему признание, как одному из родоначальников современной американской фантастики. Примерно до середины 30-х годов главенствовали в этом жанре Эдгар Райс Берроуз с бесконечной серией «марсианских» романов и его подражатели, переносившие на просторы космоса бесшабашные приключения в духе пресловутых «вестернов». Другое ответвление «сайенс фикшн» разрабатывало преимущественно изобретательскую тему, где героям отводилась чисто служебная роль. На этом литературном фоне первый же рассказ Стенли Вейнбаума «Марсианская одиссея», опубликованный в 1934 году в журнале «Вондер сториз», был оценен как новаторский. Личность рассказчика, переживающего удивительные приключения на Марсе, настолько же полнокровна и психологически убедительна, как и образ марсианина Твила, который становится, по существу, главным героем. В пределах логически обоснованной гипотезы автор проявляет незаурядную выдумку. Несмотря на то, что традиционные для того времени представления о «каналах» и природе Марса не подтвердились новейшими исследованиями, рассказ «Марсианская одиссея» привлекает гуманной настроенностью, тонким, психологизмом, непринужденным юмором.