Луна Верховного 2 - Марина Эльденберт

не приходило, что его враг – женщина. Что волчица способна так хладнокровно убивать. Или красть чужих детей.

– Где твоя спутница? – спрашивает Рамон у верховного.

Артур оглядывается, но не находит Альму в толпе.

– Была где-то здесь.

К ним буквально подбегает Мик.

– Выходы перекрыты, и мы нашли Суразу, но девочки с ней нет.

Рамон дошел до той точки, когда готов рвать глотки за свою семью. Плевать на Суразу, есть враг похуже. Сумасшедшая мразь, которая где-то здесь. Или…

– Кто-то успел покинуть праздник?

Микаэль мрачнеет:

– К сожалению, да. Помимо курьеров, успела проскочить парочка вервольфов, еще Альма…

Крак! Мир раскалывается на части, как оброненная фарфоровая чашка.

– Найдите ее. – Его голос чужой даже для него самого. В голове стучит. Дикарскими барабанами отбивается мысль-воспоминание. Пророчество слепой Ману, что все знает:

Самая большая твоя битва впереди, и все зависит от того, какую женщину ты выберешь.

Сегодня он остался с Венерой, но потерял дочь.

ГЛАВА 19

Венера

Когда я прихожу в себя в первый раз, то почти не чувствую тела, только бесконечную слабость и беспомощность. То ли это меня все-таки чем-то накачали (а в случае с вервольфами, это должно быть что-то очень мощное), то ли это обман разума, защищающего от боли. Перед глазами плывет, когда я пытаюсь поднять веки.

– Рамон, – зову я, но вместо слов у меня вырывается какой-то собачий скулеж. Только тогда я понимаю, что я сейчас в ипостаси волчицы, и мне до него не докричаться. Но тут же узнаю, что и не нужно: он оказывается рядом.

– Я здесь, nena, – он опускается рядом со мной, гладит мою голову и холку, нежно проводит по мордочке. Так нежно, что у меня щемит в сердце, и становится спокойно.

– Сара? – хочу я спросить, и не могу: волки не разговаривают. Но Рамон меня понимает.

– Она жива, Венера. С ней все хорошо.

Этого достаточно. Только этого и достаточно. Остальное неважно. Мне хочется ее увидеть, кажется, я даже могу попросить Рамона показать мне нашу доченьку, у нас «налажена связь», но, учитывая, что я даже глаз открыть не могу, отказываюсь от этой идеи. До тех пор пока не смогу перекинуться и подержать малышку на руках.

Я трусь мордой о его ладонь и снова проваливаюсь в сон. На этот раз исцеляющий.

Прихожу в себя уже утром, по крайней мере, за окном моей палаты светит солнце. Сторона западная, так что оно мне не мешает, но благодаря этому свету я и просыпаюсь. Тело все еще ломит, но уже терпимо. Боль скорее напоминает о том, что я жива, чем мешает жить. Я даже рада ей, тому, что ее не так уж и много.

Превозмогая боль, вытаскиваю из себя иглу капельницы, снимаю датчики и меняю ипостась.

Что я там говорила насчет терпимо?

Приходится сжать зубы, чтобы не заорать матом, нехорошим словам, легорийским, которым я научилась у Чарли, и вилемейским, которыми поделился со мной Альваро.

– Твою ж мать, – цежу я через зубы. Хочется заорать, как тот прибор, что сейчас сигналит о том, что я отсоединила от себя датчики. Присоединить обратно я их не могу, остается только натянуть простынь и распластаться на больничной постели. Полежу немного, и, если никто не явится, наберусь сил на то, чтобы выйти самой.

Моя палата огромная, несмотря на то, что одноместная, здесь можно устраивать танцы. Возле широкой кровати с матрасом, таким мягким, что он напоминает облако, стоит кресло. Я принюхиваюсь, и сквозь «лекарственные» запахи улавливаю аромат Рамона: он недавно был здесь, сидел в кресле. Его запах я ни с чьим не спутаю. На противоположной стороне плазменная панель, очевидно, для того, чтобы пациентам не было скучно проводить время в больнице. Но мне не сейчас не скучно.

Мне нужно поскорее увидеться с дочерью. Рамон сказал, что с ней все хорошо, и я ему верю, но я должна ее увидеть.

Медики появляются в палате через минуту, может, меньше. Донателла и доктор Васкес. С главным доктором стаи Микаэля я почти не общалась, но я его знаю.

– Тебе не нужно было перекидываться, Венера, – укоряет меня вервольф, когда возвращает на меня датчики. – В волчьем обличье процесс регенерации идет в разы быстрее.

– Я знаю, доктор, но так я по крайней мере не бессловесный зверь, и я не хочу пугать дочь. Могу я ее увидеть?

Я улыбаюсь, а доктор в замешательстве оглядывается на Донателлу.

– Позовите верховного старейшину, – просит он.

– Которого?

– Рамона, – раздражается мужчина. – Позовите Рамона.

Что это значит? Мой истинный дал какие-то указания? Или дочь с ним?

– В этом нет необходимости, – говорит Рамон, входя в палату. – Я здесь.

Сара не с ним – отмечаю я, и это как-то неправильно. Я гоню это чувство, потому что оно в принципе неправильное. Я жива. Моя дочь жива. Здорова. Я родила почти в срок, может, немного раньше, но это не критично. И Рамон здесь, рядом. Даже, наверное, успел подержать малышку на руках. Рассмотреть ее прекрасное крошечное личико. Чего и я очень хочу. Всем сердцем!

Рамон оказывается рядом с постелью и берет меня за руку, сжимает мою ладонь, крепко, но бережно.

– Я волновался, nena. – У него глухой голос, а вид донельзя уставший. Такой, какой бывает, когда не спишь всю ночь. – Безумно волновался за твою жизнь.

Его слова пробирают меня до дрожи, а в груди откликается тепло. Потому что, несмотря на усталость, Рамон смотрит на меня с нежностью и… грустью? Откуда, бесы меня забери, в его взгляде эта грусть? Или, вернее, почему?

Я плохо помню роды, да и весь вчерашний день. Боли было столько, что, наверное, разум просто повычеркивал наполненные ей фрагменты моей жизни. Но сейчас все это будто восстанавливается в моей памяти, показывая мне то, что я забыла. Или предпочла забыть. Так же кусочками. Например, как я выбрала дочь, когда Сураза сказала,