Хлеб и воля - Петр Кропоткин

Возможность прокормить данное население с данного пространства земли растет по мере того, как сам человек требует от земли все больше и больше плодов.

Как бы то ни было, можно считать вполне доказанным — мы увидим это ниже, — что, если бы Париж и два департамента (Сены и Сены с Уазой) организовались завтра же в анархическую общину, где все занимались бы физическим трудом, и если бы весь мир решил не посылать им ни одной меры зерна, ни одной головы скота, ни одной корзины плодов, и притом не оставил бы им никакой другой земли, кроме территории этих двух департаментов, — то и тогда они могли бы сами производить не только необходимый им для всего городского и сельского населения этих двух департаментов хлеб, мясо и овощи, но и все плоды, составляющие теперь предмет роскоши. Спросите парижских огородников, и они подтвердят это утверждение.

Мы утверждаем, кроме того, что общее количество затраченного человеческого труда было бы при этом гораздо меньше, чем сколько его тратится теперь, когда это население кормится хлебом, привезенным из Оверни или из России, овощами, выращиваемыми в различных местностях при помощи полевого хозяйства, и фруктами, привозимыми с юга.

Мы, конечно, не хотим этим сказать, что нужно устранить всякий обмен и что каждая местность должна стараться производить все, и именно то, что при данных условиях ее климата может расти только благодаря более или менее искусственной культуре. Мы хотим только показать, что теория обмена в том виде, в каком она проповедуется теперь, сильно преувеличена и что многие из ныне совершающихся <обменов> бесполезны и даже вредны. Мы думаем, кроме того, что до сих пор совершенно не принимался в расчет тот труд, который употребляют, например, южане, чтобы возделывать виноград, или русские и венгерские крестьяне, возделывающие хлеб, как бы ни были плодородны их степи. При их теперешних приемах хозяйства, большею частью ручного, они, конечно, тратят на это несравненно больше усилий, чем потребовалось бы для получения тех же продуктов при хозяйстве усиленном, даже в менее благоприятном климате и с менее плодородною от природы почвою.

II

Мы не можем привести здесь всех многочисленных фактов, на которых мы основываемся, и для более подробных сведений нам придется отослать читателя к упомянутой уже книге <Поля, фабрики и мастерские>[66], а главным образом — посоветовать тем, кто серьезно интересуется этим вопросом, прочесть некоторые очень хорошие сочинения, вышедшие во Франции и в Англии. список которых мы здесь даем[67].

Что же касается жителей больших городов, которые еще не имеют никакого действительного представления о том, что такое земледелие, то мы советуем им походить пешком по окрестностям своего города и изучить хозяйство подгородных огородников. Пусть они присмотрятся и потолкуют с огородниками, — и перед ними откроется целый новый мир. Они увидят до известной степени, чем будет европейское земледелие в двадцатом веке, и поймут, какая сила окажется в руках у социальной революции, когда люди научатся получать из земли все то, чего они от нее потребуют.

Нескольких фактов достаточно будет, чтобы показать, что мы нисколько не преувеличиваем. Мы должны сделать только одно предварительное замечание.

Всем известно, в каком жалком положении находится теперь европейское земледелие. Если крестьянина не грабит земельный собственник, то его разоряет государство. Если последнее делает это в скромных размерах, то крестьянина порабощает ростовщик и своими векселями и залоговыми свидетельствами делает из него простого арендатора земли, которая на деле принадлежит уже банкирам–закладчикам. Таким образом, крестьянина разоряют и земельный собственник, и государство, и банкир: один — арендной платой, другой — налогами, третий — процентами. Сумма всего этого грабежа различна в разных странах, но нигде она не бывает меньше четверти, а очень часто достигает и половины всего того, что вырастит крестьянин. Во Франции земледелие недавно платило государству до сорока четырех сотых валового продукта. В Италии бывает и того хуже.

Мало того, доля земельного собственника и государства постоянно возрастает. Как только, ценою невероятных усилий, изобретательности и предприимчивости, крестьянину удастся получить несколько больший урожай, — сейчас же дань, которую он платит собственнику, государству и банкам, увеличивается соответственно. Если он удвоит число четвертей, получаемых им с десятины, то сейчас же возрастет арендная плата, а следовательно — обязательно, — и налоги, которые государство будет повышать и дальше, если только крестьянин ухитрится получать еще лучшую жатву. <Платежная способность> везде, во всем мире — единственный предел грабежу государством и землевладельцем. Повсюду, одним словом, крестьянин работает по 12–и, по 16–и часов в день; и повсюду эти три коршуна отнимают у него все то, что он мог бы сберечь и употребить на дальнейшие улучшения. Повсюду они лишают его именно того, что могло бы послужить для улучшения его хозяйства. В этом лежит причина застоя в земледелии.

Лишь при случайных, совершенно исключительных условиях — например, если эти три пиявки перессорятся между собою, или же при особенных усилиях изобретательности и особенно напряженном труде, может удаться крестьянину, на время, незамеченно грабителями, сделать шаг вперед. При этом мы еще не имели в виду той дани, которую всякий земледелец платит промышленнику: каждую машину, каждый заступ, каждую бочку химического удобрения ему продают втрое или вчетверо дороже, чем они стоят. Не нужно забывать также и целой тучи посредников, которые берут с продуктов земли львиную долю, — особенно, например, в Англии, где при продаже земледельческих продуктов грабеж фермеров железными дорогами и посредниками доходит просто до колоссальных размеров (сплошь да рядом английский фермер недополучает трети, а на овощах и более того, что платят покупатели). Вот почему в течение всего девятнадцатого века — века прогресса и изобретений — земледелие могло развиваться лишь в очень небольшом числе отдельных местностей и то — только случайно и временно.

К счастью, кое–где оказывались всегда маленькие оазисы, которые господа коршуны временно оставляли без внимания, и вот на этих–то клочках мы узнаем, что может дать человечеству усиленное хозяйство. Возьмем несколько примеров.

В американских степях (которые, между прочим, дают лишь очень небольшие урожаи, в 3 1/2 до 6–и четвертей с десятины, причем им часто вредят также засухи) пятьсот человек производят, работая всего восемь месяцев в году, все, что нужно для прокормления в течение года пятидесяти тысяч человек. Результат этот достигается здесь благодаря большой экономии труда. На этих обширных равнинах распахивание, жатва и молотьба бывают организованы на очень больших фермах почти по–военному: нет ни напрасного хождения взад и вперед, ни напрасной траты времени — все происходит с правильностью военного парада.

Это — крупное неусиленное хозяйство, практикующееся там, где землю берут в таком виде, как она вышла из рук природы, не стремясь ее улучшить. Когда она даст все что может, ее оставляют и уходят дальше, искать девственной земли, которую истощают таким же образом. Но уже в настоящую минуту это хищническое хозяйство исчезает и в Америке. Громадные <мамонтовые> фермы в Огайо и в Канадской Манитобе закрыты; земля их разбита на участки по 200, 100 и даже 50 десятин и продана фермерам, которые пашут лошадьми, и только складываются, обыкновенно вчетвером, чтобы купить в долг жнею–вязалку; молотьба же, паровая, производится предпринимателем, который ездит со своею машиною с фермы на ферму, по очереди, чтобы в одно утро или в один день обмолотить весь хлеб. Но и при этой обработке так же оказывается, что благодаря разным мелким улучшениям (дренаж, ссыпка хлеба в элеваторы и т. д.) работа десяти человек дает в Чикаго муку, нужную для годового потребления ста человек.

Рядом с этим растет все больше и больше усиленное хозяйство, которому помогают, и все больше будут помогать, машины: оно стремится главным образом хорошо обработать ограниченное пространство земли, удобрить его, сосредоточить весь труд на нем одном и получить таким образом возможно больший продукт. Этот род хозяйства распространяется с каждым годом во всем мире — в том числе и в восточных и даже западных штатах Америки; и в то время как в крупных хозяйствах южной Франции и на плодородных степях американского Запада довольствуются средним урожаем от пяти до шести четвертей с десятины, на севере Франции мелкие фермеры получают постоянно от 15–ти до 19–ти и даже до 26–ти четвертей, а иногда и до 28–и четвертей. То, что нужно для годового, сытого прокормления одного человека, получается, таким образом, с пространства в одну двенадцатую часть десятины.