Вещий Олег - Борис Васильев

А они продолжали идти прежним шагом, след в след, ничего не заметив и не расслышав. Ставко достал лук, медленно наложил стрелу, уже внутренне готовясь, уже прикидывая расстояние, и внезапно понял, что он, воевода конунга Олега, не может, не имеет права стрелять из засады. Это ведь была не Закира, которая молила о смерти и надеялась на нее: там, у брода, все сложилось так, как сложил Хальвард, но здесь Ставко отвечал только перед собственной честью. И рывком вырос из-за куста, когда они были уже в считанных шагах.

– Я ищу эту девушку. Если отдадите, уйдете свободными!

Растерялись они всего лишь на мгновение, но тут же сбросили балахоны. Как Ставко и предполагал, на поясах были мечи, и они выхватили их. Ставко увидел, что Инегельда со всех ног бежит назад, к лесу, но раздумывать было некогда. Ему предлагали бой, и он вскинул лук, одновременно натянув тетиву. Однако шедший первым уловил его движение и, как только стрела сорвалась с лука, тут же упал в куст. Упал умело, на бок, с переворотом. Стрела вонзилась в землю, но вскочить упавший так и не успел: Ставко стрелял с редкостной быстротой, и вторая стрела достигла цели.

Отбросив лук и колчан, Ставко выхватил меч и через кусты, напрямик ринулся на последнего. А тот чуть замешкался, чуть растерялся, не успел вовремя собраться, и схватка вышла короткой. Но какой бы короткой она ни была – Ставко поймал противника на первом же ложном выпаде, – а минуты были утеряны. Пока он вернулся за луком, пока отдышался настолько, чтобы слушать лес, а не собственное дыхание, было уже поздно.

Ставко ни разу не встречался с Инегельдой, не знал ее, а потому и вообразить не мог, какой силой характера, какой изворотливостью, хладнокровием, волей и умом она обладает. Ставко полагал, что девица, как всякая обыкновенная женщина, в ужасе мчится от лязга мечей, криков и хрипов куда глаза глядят, и только бы подальше. Он и искал ее там, подальше, где она, по его представлениям, должна была рыдать от страха. Но Инегельда, едва укрывшись от его глаз, остановилась, огляделась, решительно повернула назад, обойдя кустами еще бившихся на мечах мужчин. И Ставко не мог в схватке ни заметить закачавшихся веток, ни услышать хруста валежника. Он весь был поглощен боем, а когда отдышался и стал прислушиваться, Инегельда оказалась уже за его спиной. Теперь их разделял березняк, и, пока Ставко метался по другую его сторону, Инегельда осторожно пробралась к убитым, сняла с них сумки с едой, прихватила меч, который был полегче, и столь же осторожно отступила, легко затерявшись в густом лесу.

В ней не было жалости к погибшим провожатым. Беда была лишь в том, что она не знала, куда идти. Ее проводник лежал мертвым со славянской стрелой в левом боку.

А Ставко еще долго метался по лесу, ища следы. Замирал, вслушиваясь в шумы и шорохи. Даже припадал ухом к земле, но все было напрасно: Инегельда словно растворилась среди кустов и деревьев. Будто привиделась она ему, будто и не было ее вовсе.

Глава двенадцатая

1

Статный кривичский купец, выгодно обменявший бобровую струю и мех на полоцкий лен, не торопился двинуться с ним в Киев, хотя судно его давно было готово к отплытию. Не торопился потому, что под славянской стрижкой «в кружок» и степенной бородой скрывался знатный боярин Олега и побратим Хальварда Годхард, терпеливо ожидавший в Полоцке известий из Старой Русы. Без них ему и впрямь пришлось бы в Киеве торговать льном либо действовать в одиночку, на собственный страх и риск. Но наконец-таки вестник явился, с большими трудностями пробравшись в Полоцк окольными путями.

– Хальвард повелел сказать следующее. Ты станешь на Почайне. Человек, которого ты ищешь, торгует византийским товаром. Человек, которого ты знаешь, сведет тебя с ним. Это все, что мне велено тебе передать.

Годхард немедленно отплыл в Киев и весь долгий путь не мог избавиться от мыслей о человеке, которого, по словам вестника, он знал. Он действительно знал его давно, изредка – и только при исключительных обстоятельствах – встречался с ним в Киеве, старательно делая вид, что они друг с другом не знакомы, а столкнулись лишь по чистой случайности. Дело тут заключалось в том, что человек этот когда-то с огромным трудом был пристроен Хальвардом в личную охрану Аскольда и оберегался от всяческих непредвиденных шагов настолько тщательно, что даже в личных беседах Хальвард называл его Безымянным. И то, что в Киеве этот Безымянный станет помогать Годхарду, означало, что Хальвард решил воспользоваться его помощью в деле, о котором знал только он, Годхард. А уж из этого следовало, что убийству Рогдира придавалось в Старой Русе совершенно особое, ни с чем доселе не сравнимое значение.

Впрочем, длительное время проживая в Полоцке и стараясь ни с кем не сближаться, Годхард видел, слышал, ощущал наконец, как возрастает в столице рогов ненависть к русам, умело подогреваемая слухами. Конечно, это объяснялось тем, что когда-то, добрых триста лет назад, перемещение готов на юг разметало обитавшие здесь древнегерманские племена, отбросив большинство из них в непригодные для земледелия леса и болота, но почти не затронуло рогов. Они оказались единственными потомками росомонов, которые остались на своих землях, своих полях и пастбищах и своих торговых путях. Им не было нужды заниматься набегами, грабежами и работорговлей, их мужчины не гибли каждое лето в бесконечных стычках за добычу: они пахали, разводили скот, торговали и – богатели, в то время когда все прочие племена скудели год от года. Это обеспечивало им господствующее положение, терять которое они, естественно, не желали. А победа конунга Олега, волею случая ставшего во главе похода на Киев, увеличивала мощь и влияние русов, чего Полоцк допустить не мог. Все тут завязывалось в один узел, который проще было разрубить, чем развязать.

Годхард шел рубить.

Он благополучно добрался до Киева, стал там, где было указано, и начал неспешно, как то и полагалось солидному торговому человеку, договариваться о выгодной сделке для доставленного товара. Он посещал только торговых людей, ни с кем более не встречался, ни о чем, кроме торговли, разговоров не вел, а закончив дела, тут же возвращался в Гостевой двор, где снял себе скромные покои с отдельным входом. Он терпеливо ждал, подолгу не ложась спать и по нескольку раз на дню проверяя, не затерялся ли куда простенький христианский крестик.

Безымянный пришел на третий день в сумерки. Годхард провел его в тесную спаленку, расположенную в самом глухом и далеком углу. Сидели на жестком ложе рядом, говорили шепотом и огня не вздували, несмотря на тяжело густеющие сумерки.

– У него небольшая лавка византийского товара на втором торжище. Завтра зайдешь, посмотришь товар и, если никого не будет, попросишь показать пояс, который он держит для Рогдира. Он проведет тебя в кладовую и покажет пояс. Тогда ты в ответ покажешь ему то, что привез на груди, и передашь повеление Хальварда.

– И он сразу согласится?

– Напомни о семье. Она у него большая, и в рабство он ее не отдаст даже ценою собственной жизни.

– Как он должен исполнить повеление?

– Через день после вашего разговора он понесет пояс Рогдиру. Этот день наметил сам Рогдир, и лучшего случая не будет.

– У Рогдира может оказаться охрана.

– Может.

– Но… – Годхард замялся. – Он должен умереть. Так сказал Хальвард.

– Он умрет.

– Тебя могут схватить, Безымянный.

– Всегда можно отговориться, что мстил убийце.

– Даже под пытками?

– Вряд ли дело дойдет до палача. Но… – Безымянный вдруг задумался. Сказал, помолчав: – Заставь христианина надеть нательный крестик, который дал тебе Хальвард.

– Разве он ходит без креста?

– Вот это ты и проверишь. – Безымянный встал. – И продолжай торговые дела. Что бы ни случилось. Как только продашь товар, сразу же уйдешь. Но не в Полоцк. В Смоленск. Проводи меня и запри дверь. Мы больше не увидимся.

– А как же я узнаю…

– Ты услышишь.

Таинственный посетитель молча вышел.

С утра, неспешно и обстоятельно занимаясь делами, прицениваясь и торгуясь, Годхард думал не столько о предстоящей встрече с христианином, сколько о Хальварде, и думал с теплой благодарностью. Побратим сделал все, чтобы обезопасить его, Годхарда, чтобы вывести из-под удара, преследования, даже простых подозрений. Его нынешняя задача, по сути, сводилась теперь к передаче повеления, подкрепленного нательным крестиком. Кстати, почему Безымянный просил заставить христианина обязательно надеть именно этот, предъявленный ему крестик? Не для того же, чтобы проверить, носит ли он вообще крест или опасается, пряча его дома и надевая лишь на молитву, дабы не раздражать без нужды язычников?

Годхард легко отыскал лавку с византийским товаром, но вошел в нее только тогда, когда убедился, что ни покупателей в лавке, ни праздношатающихся подле нее нет. В ней и впрямь никого не было, кроме хозяина, с почтением отвесившего ему поклон. Годхард ответил легким кивком, как и подобало купцу более высокого полета, и начал молча рассматривать разного рода цареградские диковинки. При этом он искоса, мельком поглядывал на хозяина, потому что такого коренастого, плотно сбитого и явно обладающего недюжинной силой христианина встретить не ожидал. Он привык считать этих странных людей тихими, смиренными и безропотными, поскольку именно такое представление вытекало из поверхностно понятой им их единобожной жертвенной веры. Хозяин никак не подходил под его понятия о христианах, и Годхард размышлял, уж не ошибся ли он, войдя не в ту лавку.