Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

московский «вождь».

В любом случае чудовищный просчет Сталина с Бухариным в вопросе о Компартии Китая оставлял Зиновьеву шансы на продолжение борьбы: официально с поста председателя Исполкома Коминтерна его пока не сняли.

Глава 9

«Мы сходимся во взглядах на … “теорию” победы социализма в одной стране». Объединение зиновьевцев с троцкистами

В начале 1926 г. в целом высший орган большевистской партии состоял из трех группировок: лидирующей сталинско-бухаринской и двух оппозиционных – Зиновьева с Каменевым и Троцкого. Сложившийся в верхах «треугольник»: Сталин – Зиновьев – Троцкий – стал предпосылкой для очередного этапа внутрипартийного противостояния.

Троцкий промолчал всю дискуссию большинства ЦК с Новой оппозицией, что объективно устраивало и Сталина, и Зиновьева. Сталину поддержка Троцкого на съезде была нежелательна, поскольку его бы немедленно атаковал, используя многочисленные оценочные цитаты из Ленина, Зиновьев. Зиновьеву же был объективно невыгоден компромисс с Троцким, поскольку это автоматически усилило бы сталинскую критику «беспринципности» оппозиции. Сам Троцкий терпеливо ждал, пока к нему не обратятся с предложением о тактическом союзе.

Судя по всему, Сталин и его команда аккуратно, по-ленински, «позондировали почву» о заключении временной тактической «дружбы» против Зиновьева уже в начале 1926 г.

Весьма характерно, что в своем выступлении на Путиловском заводе Ворошилов, громя Зиновьева, рассказал под дружные «аплодисменты» собравшихся об избрании Троцкого в Политбюро ЦК ВКП(б): «Почему был единогласно выбран? Да потому … что было бы глупо, дико, я бы сказал, если бы мы в этот момент, когда началась драка между ленинградцами, стали бы создавать [себе] новые затруднения. Тов. Троцкий вел себя на съезде более чем прилично. Он не вмешивался в эту драку, хотя смог бы вмешаться и создать много затруднений. А ведь т. Троцкому много сочувствуют не столько в партии, сколько вне партии. Ему многие сочувствуют [из тех, кто] в нашей стране играет немалую роль»[729].

«Известно, – писал Г.Е. Зиновьев в 1927 г., – что непосредственно после XIV съезда Сталин и Бухарин усиленно предлагали союз т. Троцкому против Ленинградской оппозиции. Тов. Троцкий […] отклонил эти любезные предложения»[730].

Объективно Троцкий питал бо́льшую неприязнь не к истеричному Зиновьеву, но к коварному генсеку, в котором видел особую угрозу – и прежде всего не себе, но делу мировой революции, в возможности прихода которой Сталин сомневался, судя по его оговоркам, еще в 1917 г. Стратегическое и тактические видение во многом совпадали у Зиновьева с Троцким уже постольку, поскольку оба они не желали признавать «стабилизацию» как совершившийся факт. Вожди Левой и Новой оппозиций по-прежнему с трудом переносили друг друга и друг другу не доверяли, однако оба они оставались преданы делу мировой революции. Лично к Троцкому и Зиновьеву можно относиться как угодно, но нельзя не признать, что мировая революция была для них (и прежде всего для Троцкого) делом всей жизни.

Внешнеполитическим фактором сплочения оппозиционных лидеров выступили революционные события в Китае. 1 февраля 1926 г. в английской газете «Дейли Мэйл» была напечатана статья специального корреспондента сэра Персиваля Филиппса, который утверждал: «Хотя многосторонняя проблема Китая требует дополнительного изучения, всякий объективный наблюдатель может все-таки сразу увидеть, что в ближайшем будущем нельзя ожидать установления мира или организации устойчивого центрального правительства, которое могло бы объединить страну»[731]. В этом ничего интересного и нового не было, а вот продолжение, напротив, представляло большой интерес как для сталинского руководства, так и, прежде всего, для Объединенной оппозиции. По мнению спецкора, «единственной альтернативой является централизованный большевистский режим, находящийся под русским влиянием»[732]. Г.Е. Зиновьев был прежде всего партийным «литератором», поэтому наблюдения П. Филиппса автоматически стали дополнительным теоретическим обоснованием кампании против сталинского руководства, не допускавшего большевистский (Китайской компартии как самостоятельной силы) сценарий китайской революции в обозримом будущем.

В 1926–1927 гг. предсказанный П. Филиппсом сценарий постепенно становился реальностью, поскольку революционное движение в Китае стремительно набирало обороты – как набирала обороты и китайская милитаристская клика, в чем-то напоминавшая военно-диктаторскую альтернативу 1917 года – только, в отличие от генерала А.А. Маниковского (крупнейшего специалиста по боевому снабжению армии, руководителя контрреволюционного саботажа в Военном министерстве после захвата власти большевиками[733]), она была настроена куда более решительно, а, в отличие от генерала Л.Г. Корнилова, действовала менее прямолинейно и потому тактически вполне успешно (главным образом, имеется в виду переворот Чан Кайши).

На этом внешнеполитическом фоне весной 1926 г. первый шаг во внутрипартийной борьбе после разгрома Новой оппозиции сделали И.В. Сталин и Н.И. Бухарин: вначале на заседании Политбюро они переговорили с самим Л.Д. Троцким[734], а затем И.В. Сталин от «имени нескольких членов Политбюро» передал Л.Д. Троцкому через видного деятеля Левой оппозиции Л.П. Серебрякова предложение «объясниться относительно положения в партии и создать условия для более дружной работы под руководством ЦК»[735] (цитируется по письму Сталину Серебрякова). Троцкий, по убеждению составителей сборника переписки большевистского руководства в 1912–1927 гг., «действительно рассчитывал на изменение своего положения»[736].

5 марта Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о проведении обследования порядка хранения конспиративных материалов ЦК. Спецотдел ОГПУ выяснил, в частности, что сторонник Троцкого Николай Иванович Муралов, в годы Гражданской войны командовавший войсками Московского военного округа, а в 1926 г. работавший в ЦКК ВКП(б) и в Президиуме Госплана СССР, передавал конспиративные документы для хранения и возврата своему секретарю, не утвержденному ЦК, а выписки из протоколов заседания Полит- и Оргбюро ЦК и вовсе хранил в деревянном шкафу в Госплане, не опечатывая шкаф на ночь. Помимо прочего Муралов не соблюдал и сроки возврата материала[737]. Примерно то же самое бдительные сотрудники органов государственной безопасности доложили и об И.Т. Смилге[738]. Следует подчеркнуть, что сторонники генеральной линии хранили документы едва ли не менее аккуратно, чем деятели будущей Объединенной оппозиции, однако им за их по сути преступную халатность грозил максимум «строгий выговор» по партийной линии.

20 марта Л.Д. Троцкий прозондировал почву, направив в Секретариат ЦК ВКП(б) и в Секретариат ЦКК ВКП(б) послание с просьбой разослать всем цекистам и цекакистам его заявление о поводу выступления первого секретаря Московского губернского комитета партии Н.А. Угланова на Пленуме МК. Троцкий жаловался на то, что руководители Московской организации РКП(б) «воздвигали систематические препятствия на пути выполнения» им «партийного долга как агитатора и пропагандиста»[739]. В частности, Троцкому не позволяли выступать на собраниях рабочих. Он напомнил, что И.В. Сталин и В.М. Молотов заявили ему в ответ на прямой вопрос, что происходит в МК: «…дело идет, очевидно, о случайных эпизодах». Напомнил с явным намеком-предложением: осадить руководителя Московской губернской организации ВКП(б) [740]. Уже самое длительное молчание свидетельствовало о нежелании генсека торопиться с решением. В ответе, который, как и следовало ожидать, пришел только 3 апреля[741] (уже после сворачивания переговоров сталинцев с деятелями Левой оппозиции), говорилось о том, что «в Московской организации принципиальная линия в политике партии одна» и «определяется» она «решениями съездов нашей партии по всем основным вопросам, в частности по ошибкам т. Троцкого»[742], которые Лев Давидович