Здравствуй, Таити! - Войцех Дворчик

С триумфом возвращаемся в маленький домик у подножия крутой горы. В руках много цветных трофеев: рыба, нанизанная на нейлоновую леску. Еды хватит на субботу и воскресенье!

Задержка на Маупити позволяет мне запяться своими делами — привести в порядок записи, немного отдохнуть. Я чувствую некоторую усталость от тропиков, непрерывной перемены мест, из-за отсутствия полуденной сиесты, так тщательно соблюдаемой местными жителями и пренебрегаемой мною. Я уже долго, очень долго путешествую… И тем не менее здесь я набираюсь новых сил, как Антей. Мои знакомые из Папеэте ошибались, утверждая, что на Маупити уже через неделю начну умирать от скуки, что меня охватит меланхолия, задушит хандра, клаустрофобия, как случается во время длинного рейса на корабле. Те, кто ставили на фиу, проиграли. В этом немалая заслуга Рани. Вы улыбаетесь? Поверьте, тяжелее всего одиночество. Не отсутствие денег, не тропический климат, но именно одиночество давало себя знать во время путешествий. А еще тропики отличаются тем, что в какой-то момент начинаешь чувствовать холод в душе и внутреннюю пустоту. Возникает своего рода сопротивление, неприятие сверхмерного богатства природы. Тогда чувствуешь необходимость в какой-то опоре, поддержке, в ком-то, кто тебе по душе и кому ты по душе.

Из этого смутного настроения, которое внезапно охватило душу, меня вывела неожиданная гроза. Я с удовольствием слушал, как частые капли глухо барабанят по крыше, вдыхал живительный запах водяной пыли, носящейся в воздухе, и делал свои записи, пока еще сохранилось чистое, неискаженное восприятие и ви́дение жизни Южных морей. Когда Европа поглотит меня, спешка и масса новых впечатлений сотрут свежесть прежних.

А их набралось довольно много. Материала хватило бы на несколько публикаций. Меня вовсе не пугает мысль, что о Таити издано более двух тысяч книг! Большинство из них посвящено истории островов и их жителей.

И вот приближается день, который станет последним — последним днем моего пребывания на острове. Завтра приходит «Мануиа II», завтра мне предстоит расстаться с Маупити, местом, которое я покидаю с большим сожалением, хотя его не назовешь раем. Mayпити — это не только лагуна, горы, пальмы и улыбчивые вахины. Маупити — это также особый стиль и образ жизни. Я чувствую себя неспособным объяснить, в чем состоит специфика этого острова — может быть, в искренности его жителей, бескорыстной доброжелательности и ясности духа, ничем не стесненной непосредственности и, наконец, их мудрости. Все, что вызывает беспокойство, мутит душу, дает неприятный осадок, бросает тень, — все это, может быть, и годится, но лишь для европейцев, а не для них. Для маупитианцев — это табу. Табу — чрезмерно работать, трудиться в субботу и воскресенье. Зато лгать и приукрашивать для большего веселья — не табу. Жители острова умело и ловко прокладывают тропу жизни и осмотрительно ступают по ней.

Достойно сожаления, что пути в тропические страны идут через города, в которых царит дух белых людей. В Папеэте я был почти сражен болезнью, название которой «цивилизация». Ревностно собирал сведения о бюджете страны, сравнивал экспорт и импорт, прислушивался к вечным жалобам французов на «ленивых туземцев». На Маупити, этом тихом, забытом всеми острове, даже пороки жителей обретают совсем иные, более теплые тона, а мнения европейцев о них блекнут, и вот уже ты начинаешь понимать этих золотисто-коричневых сторонников аита пеапеа живым человеческим сердцем, а не холодным рассудком.

Если и есть где-нибудь на свете полная гармония природы, красоты и непосредственности, древних обычаев, благоговейной серьезности и детского веселья, то это здесь, на Маупити. Но я могу только поклясться, что это так, ибо не в состоянии объяснить, в чем состоит феномен острова.

Прежде чем покинуть Маупити, мне захотелось в последний раз взглянуть на него, и потому я предложил Рани взобраться вместе на гору.

Идем по деревне. Около одного фаре, в саду, пируют несколько десятков островитян. Стол уставлен обильными яствами и напитками. Кто-то бренчит на гитаре, доносится громкий говор.

— Что за праздник? — спрашиваю Рани.

— Свадьба…

Мы наблюдаем знаменитую тамаараа — одно из тех пиршеств, на которое приглашают всю деревню. Все сидят за одним столом, украшенным свежими цветами гибискуса.

Нас заметили. Посыпались приглашения к столу, и вот мы — тоже гости. Немного не ко времени это торжество, но никак нельзя отказать настойчивому гостеприимству молодых. Правду говоря, молодые не так уж и молоды. Обоим за тридцать. За столом мы видим плоды увлечений их юности: мальчика и девочку школьного возраста. Здесь, в Полинезии, многие пары живут на основе взаимной договоренности. Миссионеры отлично это знают и охотнее всего венчают многодетные пары, союз которых обещает стать прочным.

Выпиваю глоток вина, пробую угощение. Жареный молоденький поросенок, жареные куры, рыба, маниока, плоды хлебного дерева, бананы и другие фрукты — вот меню великолепного пира. Мысль об экономии настолько чужда островитянам, что понятие «скупость» обозначается у них ругательным словом. Большую часть блюд приготовил сам хозяин дома. Мясо поджарил на раскаленных камнях в земляной печи. Полинезийская печь, те улу, сохранилась без изменений с древних времен.

— Откуда вы приехали к нам? — спрашивает меня копна черных волос.

— Из Польши, — даю я краткий ответ.

Соседка бормочет что-то невнятное. Раз уж ты не из Папеэте, то либо из Парижа, либо с Марса, а потому не достоин ни малейшего внимания.

— Маурууру, — благодарю я и первым поднимаюсь из-за стола, надо поторапливаться. Рани тоже вскакивает.

Мы направляемся к горе, наши животы переполнены. Вслед нам раздается звонкий, переливчатый смех. Взбираемся по узкой тропинке, едва различимой в темном туннеле зелени. Преобладают стройные пальмы, но есть и разные виды акации, и даже кое-где бамбук устремляет в небо золотистые стрелы своих стволов, символов неистребимой жизненной силы растительного мира. Изредка попадаются бананы — раскидистые широколистные растения. Наступает пора цветения, и то тут, то там виднеется большой лиловый цветок, венчающий гигантский букет из листвы этого нежного создания природы. Смешанный аромат множества растений заглушается запахом земли. От коричневой почвы исходит тепло, повсюду в порхающем полете кружатся громадные черные бабочки с фиолетовыми пятнами на крыльях. Крутая гора и искрящийся океан — фон для ежеминутно меняющихся картин. Довольно кусочка пальмового листа и блистающей под лучами солнца воды, довольно тучки над серой скалой, чтобы насытить взор в этом многоцветном сверкающем калейдоскопе чудес природы.