Парикмахерия - В Бирюк

-- Ай-яй-яй. Какие мы неловкие. Ну-ка, взяли носилки за ручки, кантуем назад. Раз-два вместе, раз-два дружно.

Носилки вернули в исходное положение. Естественно, они, перевалившись через ребро и, почему-то не придерживаемые, снова рухнули на землю. А вирник - на них. Своей сломанной спиной. Я подошёл ближе и присел на корточки у его головы. Глаза плотно зажмурены, зубы крепко сжаты. Из уголка рта течёт слюна. Дыхание... дыхание перешло в хрип.

Я такой хрип ещё по своей первой жизни помню. Как-то прибежала соседка:

-- Маме плохо! Скорую вызвали, помогите отнести вниз.

Хорошо - общага. Шесть здоровых мужиков подхватили носилки с бабушкой, отнюдь не "божьим одуванчиком", и бегом, на руках, с седьмого этажа. Почему на руках? Так общага же - в лифты ни носилки, ни гробы не влезают. Лестничные проёмы узкие, на площадках не развернёшься, перекидываем через перила как диван какой-нибудь. Две пары держат, третья перескакивает через перила на следующий лестничный пролёт... Вот на уровне второго этажа я такой хрип и услышал. Первый раз в жизни. Всё никак не мог понять - чего это она? Прокашляться не может? Потом, уже во дворе, когда медики после получасовой суетни со шприцами и семикиловольтными дефибрилляторами стали упаковываться - дошло. Вот этот звук так и называется - предсмертный хрип. Если не знать контекста - сам звук сильных эмоций не вызывает. Такое... судорожное движение воздуха. И довольно быстро прекращается.

Вот и у Макухи кончилось. Я уж решил - всё. Но он вдруг вскрикнул, дёрнулся. Шумно заглотил ещё одну порцию, ещё один вдох. Последний. И затих окончательно. Плотно зажмуренные от боли в сломанной спине глаза его распахнулись и остекленело уставились в лунный диск, нижняя челюсть медленно отпала, всё тело обмякло, как-то оплыло. Умер. Сам. Дождался. Не придёт на этот раз ко мне ужас лесной - князь-волк. Теперь можно и в омут.

-- Всё. Берите носилки. Пошли.

Мы снова, по поднявшемуся после недавнего проноса ведьмы камышу, протопали к краю бочажка. Тёмная, неподвижная вода загадочно отблескивала в лунном свете. Темно, ведьмы не видать. Но картинку её "оборота" я и так себе чётко представляю. Носилки одним краем опустили на узкую полоску песка по бережку, отвязали ремни. Чисто автоматически, следуя бритве Оккама - "Не умножай сущностей", - отправил Ноготка за лошадьми. "Меньше знает - крепче спит". Едва шорох камышей под его шагами стих, как Сухан поднял другой край носилок. Туша мёртвого вирника шумно плюхнулась в мёртвую воду. Как и положено для судебного пристава - всё по закону. В данном конкретном - по закону Архимеда: "Тело впёрнутое в воду - выпирает из воды".

Снова волна побежала по этому странному месту погребения. Зашуршали, закачались камыши вокруг. И всё затихло. Ведьма-язычница и "княжий муж", тащивший "благую весть"... "В одном флаконе". Точнее - "в одном омуте". Что ж, им найдётся, о чём поговорить в вечности. А меня ждут дела. "Здесь и сейчас".

К сему времени кровь многих душ христианских была уже на руках моих. Но вирник Степан Макуха был первым, на которого я смотрел не как на человека - худого ли, злого ли, враждой ли ко мне дышащего. Но как на функцию, как на "служилого". И убиен он мною был не для защиты жизни своей или людей моих, но токмо того ради, чтоб "функция" сия исполнялась более ко мне благорасположенно. Не имея в те поры средств для изменения законов, в краях сих действующих, должен был я стремиться к бездействию их. В той части, которая мои дела затрагивала. Так в смертях человеческих, мною свершаемых, всё более на смену ярости и страху приходили соображения целесообразности и выгодности. В меру моего понимания.

Мы вернулись к лошадям, но прежде чем отправиться на заимку, я решил провести "воспитательную беседу".

-- Ноготок, то, что ты видел рассказывать нельзя никому. Никогда. Ни другу-брату-свату. Ни попу, ни начальнику, ни прохожему-перехожему. Ни под пыткой, ни спьяну, ни на исповеди. Понял?

-- Ага. Насчёт пытки и пьянки - понятно. Только... Поп-то спрашивать будет. Чего говорить-то?

-- Правду. Одну только правду, ничего кроме правды. Но - не всю правду. Вот слушай: "Покаяние" - это славянский перевод греческого слова "метанойя", буквально означающего "перемена ума". Но ты-то нанялся ко мне в службу с нынешним своим умом. Мы составили ряд, договор с тобой. С таким, какой ты есть. Ежели ты меняешь себя без моего согласия, то рушишь наш уговор. Это клятвопреступление - один из семи смертных грехов. Вывод: для тебя искренняя исповедь - грех. А неискренняя - ложь перед Господом. Что снова грех. Так что говорить самому или на вопросы попа отвечать про дела мои и тем менять ум свой по делам этим - тебе нельзя. Теперь посмотри на это с другой стороны: исповедь - очищение души стыдом. Сделал ли ты что-либо стыдное? Нет. Значит, и греха на тебе нет. Или ты собрался священнику всякий свой шаг пересказывать? Всякий вдох и выдох? Вот и об этом говорить на исповеди - не следует. И третье: исповедь - очищение от собственных грехов. Если же ты, по воле моей, в делах моих, сделал нечто худое, то сие есть мои дела и мои заботы. Это - мои грехи. Не рассуждай на исповеди о прегрешениях соседей или знакомых - только о своей душе.

-- Оно-то так, но... иной поп как клещ вцепиться и давай душу мотать.

Ну, вообще-то - да. Вопросники, которые следовало заполнить ответами кающегося, существовали с первых веков христианства. Понятно, что такая массовая организация, как христианская церковь, постоянно стремилась к бюрократизации всей своей деятельности.

"Артиллерия в особенности имеет свойство обрастать множеством уставов и регламентов" - это Эренбург о молодом капитане Испанской Республиканской армии, который летом 36 года остановил франкистские танкетки где-то на выжженных холмах Гранады. Пушки среднего калибра ударили по движущимся бронированным машинам прямой наводкой.

" - Но так же нельзя. Не по уставу.

-- Знаю. Но очень было жалко терять мои пушки".

Потом это стало фирменным русским приёмом. Когда генерал Говоров прямо потребовал: "При нынешней насыщенности передовой линии автоматическим оружием, артиллерия должна находиться непосредственно в боевых порядках пехоты".

По уставам, регламентам, инструкциям, наставлениям и поучениям количество вопросов, которые должен был задать священник на исповеди, доходило до нескольких сотен. Перечень в разы длиннее, чем анкета времён культа личности. Даже в начале третьего тысячелетия люди, и церковники, и миряне, пытаются такими списками навести порядок. В своих головах и в своей совести. Систематизация. "Грехи против бога, грехи против ближних, грехи против себя...". Тяжкие, не тяжкие, особо тяжкие...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});