Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР - Александр Гончаренко

Алексей Юрчак описал

результат перформативного сдвига, произошедшего в советском авторитетном дискурсе в период позднего социализма. Значительная часть эффективности этого языка – то, что производило наибольшее впечатление на слушателей, – формировалась на уровне фразеологической структуры и синтаксической формы высказывания, а не на уровне буквального смысла. […] Авторитетный язык был способен повлиять на слушателей даже тогда, когда его не понимали. Выражаясь терминами Романа Якобсона, этот язык воздействовал на аудиторию в первую очередь на уровне своей «поэтической функции», на уровне того, как высказывание звучит, а не что в нем говорится [Юрчак 2014: 167].

При этом замечания Юрчака о времени позднего социализма актуальны не только для пропаганды сталинского периода, но и для механизмов любой политической риторики, – недаром следующим примером антрополог разобрал лозунг предвыборной кампании Дуайта Эйзенхауэра в США начала 1950‐х годов.

Прочтение одного и того же текста с разной уверенностью в читаемом встречается и в «Любви и ненависти». Инженер, сочувствующий красным, не может складно прочитать белогвардейское заявление о разгроме большевистских банд, которое за него бойко читает белый офицер.

В «Совершеннолетии» немецкий солдат знакомится с русским языком по словарю и большевистской листовке. Разумеется, слово «товарищ», сказанное героине-подпольщице, находящейся под надзором солдата, звучит двусмысленно.

Сюжет «Стожаров» строится вокруг того, что Андрей Стожар занимает в строю место своего брата Максима. Вместо того чтобы отправиться в военкомат и требовать/просить назначения в соответствующую часть, Андрей сочиняет телеграмму с этой просьбой «первому красному офицеру» Клименту Ворошилову. При этом в разговоре с телеграфистом Андрей, ссылаясь на тайну переписки, гарантируемую «нашей Конституцией», просит никому не говорить об этом до тех пор, пока (но важнее – на случай, если) Ворошилов не ответит. О просьбе Андрея и положительном решении наркома обороны сообщает голос диктора из репродуктора. То есть успешность закрепляется за устной, коллективно-слышимой речью, тогда как честолюбивые желания соотносятся с индивидуализированной интимностью письменного текста, хоть и обретшего фактически коллективное бытование в посредничестве телеграфистов.

Схожим эпизодом начинается «Волга-Волга», где чиновник Бывалов ждет телеграмму о вызове в Москву, но письмоносица Стрелка застревает на пароме. Он подходит к берегу, просит прокричать текст телеграммы, радуется, что все слышат первое предложение «Вызываем в Москву», но расстраивается, когда понимает, что речь о конкурсе самодеятельности. Он пытается прокричать ответ с отказом участвовать в конкурсе, дескать, в его городе нет талантов. Позже Стрелка встречает чиновника и заявляет, что отказывается передавать его телеграмму: «Таланты у нас есть!». Чтобы его переубедить, она подговаривает всех жителей, участвующих в ее кружке самодеятельности, петь и плясать, окружая Бывалова непрерывным эстрадным шоу, от которого он тщетно пытается сбежать, как от кошмарного сна. Все же решив отправиться в Москву, хоть и на конкурс талантов, чиновник предпочитает фольклорному коллективу академический, но ссорится и с его руководителем. Бывалов зачитывает музыкантам набросок выступления, дирижер просит его не мешать репетиции, и тот обижается: «Не считаете ли вы, что момент моего руководства менее значителен, чем ваш музыкальный момент Шульберта?!»

Плывущие в столицу наперегонки фольклорный и академический коллективы примиряются, когда академисты решают аранжировать и исполнить на конкурсе песенку Стрелки, которую она стеснительно приписывает другой письмоносице Дуне (отсылка к фамилии Дунаевского, композитора фильма). Но на теплоходе у музыкантов нет нотной бумаги, и они расчерчивают именные бланки Бывалова. Шторм разносит листки с нотами и текстом над рекой, и Волга против течения доносит их до Москвы быстрее, чем музыканты добираются до нее на теплоходе «Иосиф Сталин». С бываловских бланков песню разучила и поет вся Москва, и коллективы обескуражены – им не с чем выступать, а Стрелку подозревают в плагиате. Песню атрибутируют Бывалову, ведь его имя значится на листках, но бесталанный чиновник испуганно открещивается от сочинительства: «Я, товарищи, ничего не сочиняю, я правду говорю». В итоге Стрелка признает авторство, доказывает его уверенным исполнением и получает заслуженный приз.

События «Маски» происходят во время бала-маскарада в царской России рубежа XIX–XX веков. В веселящемся особняке читальная зала – единственное тихое место. Тихое настолько, что один из аристократов засыпает за чтением газеты так крепко, что его удается разбудить, только выплеснув бокал на голову. В читальню врываются пара барышень и мужчина в маске, сначала он приглашает чопорных читающих господ выпить и отказаться от чтения. Затем балагур высмеивает их, мол, те читают потому, что у них нет денег выпить, насмехается над тем, что печатают в газетах – факты ли? Задетые чтецы поднимают скандал, один из них оказывается директором банка; скоро собираются все участники маскарада и пытаются усмирить хулигана. Когда им это почти удается, герой срывает маску – и все узнают миллионера-благодетеля. Люди мгновенно умолкают, полицейский требует немедленно покинуть читальную залу в угоду миллионеру. Дальнейший сюжет на разные лады демонстрирует угодничество и подхалимство персонажей в страхе перед влиянием и деньгами. При этом для разжигания потехи пьяный богач-самодур выбрал весьма тонкий способ. Он высмеивал традиции и порядки знати, воплощенные в благородной тишине читального зала. Но раз традиции основаны на иерархическом подчинении, то они и заставляют общество отдать зал в распоряжение дебошира, когда тот показывает свой статус.

Тексты в подполье и на листовках

В начале «Марионеток» кадры с нитями кукловода с помощью двойной экспозиции сменяются телеграфной лентой в руках политика, плетущего интриги в Европе. Новоиспеченный принц выпадает из самолета, и его задерживают на границе, приняв за шпиона-большевика. У него находят им же отданный приказ произвести его парикмахера в камердинеры, и монарха принимают за его слугу, которого в это время встречают в аэропорту как монарха. Пока слуга, занявший трон, спит, к его советнику приходят писатель с патриотическим стихотворением и мыслитель с трактатом «Фашизм как философия». Позже глава правительства приносит на подпись слуге-монарху резолюцию на декларацию фашистского большинства. Тот ее подписывает, и далее опечатка в слове «рез(в)олюция» приводит к переполоху. Путаница в паронимах демонстрирует произвольность слов по отношению к описываемым событиям.

Политическая грамотность, непрестанно и разнообразно обсуждаемая в Стране Советов, почти всегда сводится к некоему единственно верному следованию ленинскому пути, заветам Ильича, учению Маркса, курсу партии и т. п. Эту тенденцию Маяковский отразил в поэме «Владимир Ильич Ленин»: «Я знал рабочего. / Он был безграмотный. / Не разжевал / даже азбуки соль. / Но он слышал, / как говорил Ленин, / и он / знал – всё». Подобный момент есть в «Чапаеве». Фурманов спрашивает Чапаева, за какой тот Интернационал. Хитро задумавшись, герой спрашивает: «А Ленин в каком?» Фурманов отвечает: «В Третьем». – «Вот и я за Третий».

Но